Елена Арсеньева - Венецианская блудница
Прежнего вялого спокойствия как ни бывало! Князь Андрей вскочил, забывшись, тут же рухнул наземь от боли в ноге, но мигом забыл о ней, потому что сердце заболело в сто крат сильнее.
Что замыслил Шишмарев против Александры? Какую месть? Почему в этом замешан кучер Казариновых?
Князь Андрей скрипнул зубами, кляня свою забывчивость: не того ли кучера упоминал Шишмарев еще весной, когда они слаживали похищение Александры, которое бы не вызвало немедленной погони? Помнится, в деле были замешаны двое ее слуг: горничная Фенька и… и кучер, да, ее жених, кажется. Ну, Шишмарев хорошо знал рассеянность и легковерность Извольского, если не постеснялся подсунуть ему снова того же кучера! Понимал, конечно, что у князя совесть нечиста и он так встревожится возвращением Казаринова, что со страху не заметит ничего подозрительного, бросится, гонимый честью, на зов – и забудет, где, с кем, в чьем доме оставил жену.
Князь Андрей встал на четвереньки и пополз, волоча раненую ногу. Через несколько минут ладони его были исколоты и окровавлены, а чулки на коленях стерты до дыр. Стиснув зубы, князь Андрей сел, перевел дыхание, снял чулки и обвязал колени, напялив башмаки на босу ногу. Вот, в каждом дурном есть что-то хорошее: хоть новые тесные обувки не трут теперь босых пяток, как терли при ходьбе! Опять пополз, обвязав ладони рукавами исподней рубахи.
Теперь дело пошло веселей. Главное было – выбраться к торной дороге до темноты, а уж там-то он нипочем не собьется с пути.
Ночи в диком лесу князь не боялся; боялся только, что сил не хватит. Ползти-то ему верст пять. И еще предстояло выбрать, куда сворачивать через версту, на развилке: направо, к Извольскому имению, или налево, к Шишмаревке. Александра, конечно, еще там… Бог даст, мстительный замысел Шишмарева, в чем бы он ни заключался, еще не свершился. Может быть, он еще успеет… хотя что с него проку, раненого да ободранного? Не лучше ли сначала явиться домой, а потом нагрянуть в Шишмаревку при вооруженной охране, при силе, грозным мстителем, обреченным на победу?
Но Александра! Александре тогда придется лишнее время пребывать во власти злодея! Да хоть и голыми руками против вооруженного сонма придется оборонять князю Андрею свою жену, а все равно – он знает, что не даст и пальцем ее тронуть, не даст и волосу упасть с ее головы. При страхе за нее силы его удесятерились. Любовь… он словно бы видел ее воочию, эту любовь, как ярую пламенную птицу, поселившуюся в его сердце и окрылившую душу. Безмерно удивительно, что столько страсти в нем отдано теперь Александре, которая никогда ему даже и не нравилась особенно. Или правы мудрые люди, которые уверяют, что лишь телесный союз открывает путь к истинно духовной связи? Да, так, и все же, все же… Познав тело Александры, разве достиг он глубин ее души? Разве не сделалась она во сто крат загадочнее и непостижимее теперь, хотя тело ее в его власти и еженощно они сплетаются в объятиях, отворяющих им совместный путь в страну счастья, несущих мучительное блаженство, которое сродни смерти?
Он содрогнулся, вспомнив ее протяжные, сладостные стоны, напоминающие тихие рыдания. Пусть только посмеет кто-нибудь лишить его этого, посягнуть на его жену! Однако же будь прокляты его простодушие и доверчивость. Ну разве нельзя было ждать от Шишмарева подвоха? Не мог, ну никак не мог Стюха спустить свой публичный позор на прошлом бале… тьфу, словно опоили князя Андрея чем-то, ведь не зря Александра и Ульяна были против поездки на этот бал!
Он в ярости стукнул себя кулаком по лбу, но забыл, что стоит на четвереньках, утратил равновесие и ткнулся лбом в землю. И замер, приникнув к ней: она так и гудела под множеством копыт!
Топот шел со стороны развилки, куда ему ползти еще не менее часу. Сумерки сгущаются, однако он сможет разглядеть верховых, крикнуть… если поймет, что пущей опасности нет. Никакого вероятия, что это подмога из дому: прошло не более двух часов, как он уехал, Александра еще не могла его хватиться, Лямин тоже не подозревает дурного.
Кто же это идет по степи наметом? Не ватага ли разбойничья, по весне пуганая, вновь собралась да снарядилась в набеги? Все ближе, ближе… так несутся, что и мимо вихрем пролетят, ни он их толком не разглядит, ни они его не заметят. Может, оно даже к лучшему, конечно…
И тут, к изумлению князя Андрея, топот замедлился, а потом задыхающийся голос крикнул:
– Зажгите факелы! Темнеет! И глядите по сторонам: может быть, этот ирод князя на скаку из повозки выбросил!
Князь Андрей был так изумлен, узнав голос своего старосты Митрофана, что потерял голос и едва успел позвать на помощь, прежде чем верховые снова пали в рысь.
С непостижимым чувством подъезжал он к своему дому! Его княгиня вернулась невредима – это главное, ну а если на балу у Шишмарева что-то и приключилось, никто из дворни об этом не ведал. Они только рассказали, что Александра Сергеевна в сопровождении графа Лямина явилась домой в смертельном беспокойстве и, не найдя князя дома, упала без чувств, ну а придя в себя, объявила, что с ним несчастье и пускай дворня немедля отправляется искать своего барина по пути в имение Казариновых, да глядит в оба, потому что князь не иначе сделался жертвою злобного заговора. То есть нашли его не случайно, и у князя Андрея заходилось сердце от восторга, что причиной сего стала любовь Александры. Его несравненной, обожаемой жены!
Скорее воротиться. Скорее дать ей знать, что беспокоиться более не о чем, что они снова вместе!
Сначала он хотел отправить верхового вперед, известить о своем спасении, а потом понял, что не может никому уступить этого счастья: первым увидеть ее глаза, еще влажные от недавно пролитых слез, – ее глаза, в которых вдруг солнцем вспыхнет любовь!
Он взгромоздился на лошадь Северьяна, который, конечно, был тут же, и, забыв о ране, погнал так, что дворня отстала от него. Первым влетел во двор, рухнул на руки Ульяны и был тут же облит ее радостными слезами.
– Слава богу! Слава богу! – бормотала Ульяна. – Княгиня уж прямо не в себе. Порывалась ехать за вами, да мы с графом чуть ее отговорили. Граф-то погнал снова в Шишмаревку, хозяина к ответу требовать, а княгиня вам подмогу послала. Ну идите, идите уже к ней! Ой, да вы ранены!
– Ништо, – успокоил сестру князь Андрей. – Это все после. Страшное позади…
«Худшее впереди», – едва не сорвалось с языка продолжение старинной присказки. Вот уж глупости!
Князь Андрей заковылял по дому. Ульяна порывалась помочь, но он отвел ее руки. Вот сейчас… еще три комнаты пройдет и увидит ее… Почувствовав, как желание распирает тесные кюлоты, шутливо погрозил себе кулаком. Ну что же, что ранен! Он и на смертном одре не перестанет мучительно и страстно жаждать этой женщины. Он осушит ее слезы поцелуями, он сейчас заставит ее забыть обо всем на свете своими объятиями…
Дверь в опочивальню закрыта. Потянул осторожно, чтобы не скрипнула.
Темно, тихо. Только лампадка чуть светится да шелестит слабый невнятный шепот: «Dio mio, santa Madonna! Salvare lui! Ridate lui, Dio mio, punire io!..» [52]
Князь Андрей, еще не забывший школярскую латынь, слушал в недоумении. Жутко вдруг стало от этого шепота на чужом языке, этой тьмы, в которой словно бы затаились призраки.
Все было не так, как он ждал, поэтому голос его прервался, когда он позвал:
– Сашенька! Что…
Она обернулась, и бездна печали открылась князю Андрею в ее темном взоре. Ни радости, ни любви не увидел он на милом лице – только безмерную муку.
– Вернулся… – прошелестели ее губы.
– Вернулся! Не плачь, я вернулся к тебе!
– Нет, – качнула она головой. – Не ко мне. Не ко мне!
Часть VI
СЕСТРЫ
30
Ключ со львиной головой
Сказать, что Александра была счастлива, значило не сказать ничего. Время перестало для нее существовать, обратившись в некую самосветную пряжу, которую она начинала ткать каждое утро, сплетая сверкающее полотно своей любви, а ночью тайком, как Пенелопа, эту ткань распускала, отвлекая от повседневности, вновь и вновь возвращая возлюбленных к чуду их любви, свободной от забот и подозрений. Чудилось, вступив через золотые ворота Венеции, Александра каждый день пьет легкое, сладостное вино. Это было вино безграничного счастья, восторга, умиления, радости, открытия нового мира – и в то же время забвения. Забвения прошлого. Все, что осталось позади, все пережитое медленно обращалось в дым, и если трезвый день порою вонзал ядовитые иголочки в сердце, то вечер, когда она засыпала в объятиях Лоренцо, и утро, когда Лоренцо просыпался в ее объятиях, были надежным противоядием.
И при всем при этом Александра не могла не сознавать зыбкости и призрачности этого нового, счастливого и безмятежного своего существования. Частенько, просыпаясь на заре и находя губами теплое плечо Лоренцо, она тихонько вздыхала, что не поймала его на слове в тот сказочный вечер, когда в гондоле началась новая жизнь их любви. Тогда Лоренцо жалел, что нет рядом священника, который обвенчал бы их. Да, жаль, жаль: теперь он всецело принадлежал бы Александре, и ее не мучил бы постоянный страх потери или какого-то нового досадного недоразумения, которое вдруг вторгнется в их отношения и вновь отбросит их к недомолвкам, подозрениям и страхам. Нет, конечно, она понимала, что такого мужчину, как Лоренцо, не удержишь обручальным кольцом и несколькими словами, сказанными пред алтарем, и все же священные обеты – нечто незыблемое, они остаются хотя бы в сердцах, если не в поступках, а Александра, как всякая женщина, отчаянно пыталась уцепиться хоть за что-то определенно-надежное в том вихре счастья и блаженства, который нес и кружил ее теперь.
