Андрей Троицкий - Любовь, похожая на смерть
– Что ж, тем лучше, – сказал Гурский вслух. – Тем лучше…
Он нажал на тормоз, машина встала. Гурский взял крупнокалиберный двенадцатизарядный «браунинг», лежавший на пассажирском сиденье. Вставил в рукоятку снаряженную обойму, передернул затвор и, распахнув дверцу, вышел из машины. До «УАЗа» метров сорок. Торопиться некуда, можно подойти поближе и задать Радченко пару вопросов. И только потом прихлопнуть его.
Гурский остановился, решая, куда делись Радченко и водитель, которые только что стояли вот на том месте и о чем-то разговаривали. Вокруг пустыня, открытое пространство и справа и слева. Ветер гоняет сухие ветви кустов, свернутые в клубки. Торчат черные телеграфные столбы, похожие на обгоревшие спички. Высоко в небе парит ястреб, поодаль нарезает круги вторая хищная птица. Они чувствуют: совсем скоро здесь будет чем поживиться. Что ж, ястребы ошибаются редко.
Он держал руку с оружием за спиной и медленно приближался к чужой машине. Десять шагов, двадцать… Куда же делись люди? Ясно, что Радченко не успел добежать до ближайшего холма, чтобы скрыться за ним. А больше здесь прятаться негде. Значит, пассажир и водитель стоят за машиной. Гурский сделал еще десять шагов вперед, теперь от «УАЗа» его отделяло всего метров двадцать. Налетел ветер, швырнул в лицо горсть песка.
– Выходи, Дима, поболтаем, – крикнул Гурский. – Нам ведь есть о чем поболтать.
Радченко, чуть согнувшись, стоял за машиной, решая, ответить или промолчать. Он не был готов к этой встрече на пустынной дороге. И сейчас пытался решить, что же делать. Но готового ответа не было. Рядом стоял Мустафа. Он машинально тер руки грязной тряпкой, глядел на Радченко снизу вверх и проклинал про себя тот час, когда встретил этого пассажира.
– Это твой друг? – шепотом спросил Мустафа.
– Друг – это громко сказано, – тоже шепотом ответил Радченко. – Просто добрый знакомый.
– Он зовет. А почему ты не отвечаешь?
– Язык устал отвечать.
Радченко распахнул куртку, вытащил из-под ремня пистолет. Он подумал, что Гурский наверняка отличный стрелок, шансы противника довольно высокие. Распластавшись на асфальте, Радченко заглянул под машину, но не увидел ног Гурского. То ли передние колеса загораживали обзор, то ли Гурский стоял слишком далеко. Дима поднялся, прижавшись плечом к задней двери вездехода, прислушался.
Водитель с неожиданным проворством и силой сграбастал Радченко за лацканы куртки и притянул к себе. Радченко попробовал оторвать руки его от куртки, но Мустафа вцепился намертво.
– Ты что надумал, адвокат? – прошептал он. – Кого хочешь убить?
– Мне не до разговоров. Отстань, дурак…
Мустафа отпустил куртку, но двумя руками захватил предплечье Радченко. Крутанул его с такой силой, что рукоятка пистолета выскользнула из ладони, как намыленная. Пистолет упал на асфальт, ловкий Мустафа задником ботинка загнал оружие под машину. Радченко коротко развернулся и съездил противника кулаком в ухо. Задрав ногу, пнул Мустафу в живот, открытой ладонью ударил по лицу. Охнув, водитель опустился на колени и застонал от боли. Но Радченко схватил его за шиворот и поставил на ноги.
– Не двигайся, – прохрипел он. – И заткнись. Иначе мы оба тут сдохнем. А теперь полезай под машину за пистолетом. Живо.
* * *Утром Девяткин расположился в рабочем кресле и еще не успел развернуть свежую газету, как раздался звонок из приемной начальника следственного управления Богатырева. Через десять минут Девяткин, свежий и бодрый, предстал перед глазами начальника. По унылому виду полковника можно было определить, что хороших новостей нет.
– Дело Солода затребовал к себе следственный комитет при прокуратуре, – сказал Богатырев. – Нам предписано освободить задержанного. Следователи прокуратуры будут разбираться с Солодом сами, без нашей помощи. Ну, по своим каналам я получил информацию, что в течение этой недели дело Солода будет приостановлено. В связи с отсутствием состава преступления. Другими словами, Солод никого не убивал, а кремированная женщина – его законная жена. Я предвидел, что именно этим все и закончится.
– А как же доказательства, собранные следствием? – Девяткин положил на стол тяжелые кулаки и стал их разглядывать так внимательно, будто видел в первый и последний раз и хотел надолго запомнить. Его лицо почти не изменилось, только глаза потемнели и морщины на лбу стали глубже, чем прежде. – Как быть с работой, которую мы провели? Все псу под хвост?
– Это тебе по должности положено: собирать доказательства, чтобы изобличить преступника, – ответил Богатырев. – Ну, не получилось в этот раз… У Солода слишком высокие покровители, друзья и собутыльники. И ты это прекрасно знал, когда его задерживал. По моим данным, в прокуратуру звонили с самого верха. Звонили такие люди, которым нельзя отказать. Понял? Эти люди не просят, они отдают распоряжения.
– Ну, хорошо. – Девяткин продолжал смотреть не на начальника, а на свои кулаки. – А как же свидетели? Как же та молодая женщина Вера Панич, труп которой нашли в парке? Как же ее мать, которая думает, что на этом свете есть хоть капля справедливости? Она надеется на нас, ждет… Как я посмотрю в глаза этой женщине?
– А ты не смотри, – поморщился Богатырев. – И не надо, Юра, этого пафоса. Ты прекрасно знаешь, что в архив списывали еще и не такие дела. Дела о садистских убийствах, о бандитизме, об изнасилованиях несовершеннолетних, об истязаниях молодых женщин… Их не давали раскрутить, потому что там замешаны дети очень больших людей. Или любовники. Или любовницы… Каста неприкасаемых, для которых закон – это абстрактное понятие.
– Но это дело совершенно особое, – упрямо покачал головой Девяткин. – Его нельзя просто так спустить на тормозах. Нельзя списать в архив, где бумаги сожрут голодные мыши. Погибли наши коллеги. Вспомните милицейский наряд, расстрелянный людьми Солода. Вспомните капитана Сергея Сыча, который погиб, защищая свидетеля. Как быть с ними? С их детьми и женами? Я готов согласиться с тем, что для очень больших людей у нас написаны какие-то особые законы. Но я не могу сказать себе: прости и забудь. Потому что знаю: я не готов забыть. И не прощу.
– Я понимаю, что ты прав, – вздохнул Богатырев. – И здесь не о чем спорить. Все в этой истории ясно без лишних объяснений. Поэтому я не стану возражать, если ты прямо сейчас возьмешь отпуск на несколько дней. Позади тяжелое муторное следствие. Ты наверняка нуждаешься в отдыхе, покое. Ты ведь раньше рыбалкой увлекался? Так вот, возьми удочки, палатку – и отправляйся, скажем, на Онежское озеро. Красивейшее место, безлюдный край. Там тысячи небольших островов, где можно прожить хоть неделю, не встретив ни одного человека. Это ведь очень важно – побыть одному во время отпуска. Как ты думаешь?
Девяткин молча кивал головой, уже уяснив себе, куда клонит начальник и о чем он, собственно, ведет речь.
– Короче, отдыхай и наслаждайся жизнью, – продолжил Богатырев. – Но я не удивлюсь, если в твое отсутствие с господином Солодом произойдет несчастный случай. Да… Со смертельным исходом. Потому что все мы ходим под богом. Я сам человек далекий от религии, поэтому про бога мне доподлинно известно одно: он не фраер. Он видит все и может покарать грешника. То есть должен покарать… Ладно, иди, а то я совсем в словах запутался. Заявление на отпуск оставишь в канцелярии. Желаю приятно провести время.
* * *Гурский, выжидая, стоял в двадцати шагах от внедорожника. Он не рискнул подойти ближе, боясь нарваться на пулю. За машиной происходила какая-то непонятная возня. Гурский не стал дважды предлагать Радченко выйти и поговорить. Он приподнял руку с пистолетом, уперев локоть в бок, и произвел пять выстрелов. Пули пробили передние скаты и радиатор. Гурский сделал еще несколько шагов вперед. И выстрелил еще три раза.
Он надеялся, что Радченко, напуганный и взволнованный, высунется хоть на секунду, и тогда можно будет произвести прицельный выстрел. Гурский быстро шагнул в сторону. Теперь он видел машину не только спереди, но и сбоку. На мгновение заметил сутулую спину водителя, который, спасаясь от пуль, хотел спрятаться с другой стороны вездехода.
Гурский дважды выстрелил навскидку. Одна пуля попала в плечо водителя, другая – в правую ногу, чуть выше колена. Мустафа упал на живот, ударившись лицом об асфальт. Он потерял сознание, но через пару секунд пришел в себя, решив, что единственный шанс спастись – это заползти под машину. А там, может быть, бог поможет горемыке… Обламывая ногти об асфальт, он пополз вперед, приволакивая простреленную ногу. Оказавшись под днищем машины, снова лишился чувств.
– Ну что, хочешь поговорить? – крикнул Гурский.
– Пошел ты…
– Молодой человек, а вы хам, – засмеялся Гурский. – Вам нужно брать уроки этикета. Один урок я, так и быть, дам. Всего один урок, напоследок.
