Полина Дашкова - Легкие шаги безумия
Лена подключилась к разговору, переводила, смеялась, подшучивала над своими собеседниками. Но расслабиться ей не удалось. В голове постоянно стучал один безнадежный вопрос: «Господи, что мне делать?»
Сочетание водки, коньяка, джин-тоника и ликера «Белиус» оказалось для Майкла слишком сильным даже при обильной еде.
– По-моему, твой профессор сейчас свалится со стула, – тихо заметил Волков, когда официант принес кофе. – Я заеду за тобой часам к десяти, после передачи. Твой профессор проспит до утра, он даже не заметит, что ты не ночевала дома. А заметит, так ведь не скажет твоему мужу.
– Это невозможно, – покачала головой Лена, – сегодня ночью мы улетаем в Тюмень. Самолет в час тридцать. В одиннадцать за нами должен заехать мой сослуживец и отвезти в аэропорт. А сейчас уже без пятнадцати шесть.
– Вы улетаете в Тюмень?
Его лицо застыло, окаменело. В глазах мелькнуло какое-то странное, затравленное выражение.
«Ну вот и все, – испуганно подумала Лена, – я никуда не улечу. Я, возможно, даже не доеду до дома. А Майкл? Господи, какая я дура! Влюблен… потерял голову… Это я потеряла голову! Достаточно того, что рассказал Гоша, чтобы не верить ни единому слову суперпродюсера, суперинтригана Вениамина Волкова. Только этого достаточно. А я знаю значительно больше и все равно поверила. А что, собственно, я о нем знаю? Он ведет со мной какую-то сложную, хитрую игру. У него, вероятно, были веские причины, чтобы не убирать меня сразу. Теперь все».
– И сколько дней я тебя не увижу? – Его голос звучал как сквозь вату.
– Десять, – эхом отозвалась она.
– Это страшно много, – выражение затравленности сменилось тяжелой, мрачной тоской.
Стараясь не смотреть ему в глаза, Лена вытянула сигарету из пачки. Он щелкнул зажигалкой, она заметила, как дрожит язычок пламени в его руке.
– Собственно, ради поездки в Сибирь Майкл и прилетел в Россию, – сказала она как можно спокойней. – Он изучает русскую историю, попросил меня помочь, поработать с ним в качестве консультанта-переводчика. Это двести долларов в день, очень приличные деньги.
– Я десять дней тебя не увижу, – тихо произнес он. – Ты едешь только из-за денег?
– А из-за чего же еще?
– Я могу дать тебе, сколько нужно…
– Веня, я привыкла зарабатывать деньги, а не брать просто так.
– Но у мужа ты бы взяла просто так?
– С мужем у нас общие деньги. У тебя ведь с твоей женой тоже? И давай оставим эту тему.
– Но я не хочу, чтобы ты улетала…
– Веня, ты же не маленький мальчик. Десять дней пробегут очень быстро, ты оглянуться не успеешь, я вернусь. В конце концов, дело не только в деньгах. Я обещала Майклу, ты ведь понимаешь, что обещания надо выполнять.
– Да, – кивнул он, – я понимаю.
«Откуда в нем эта беспомощность, потерянность? Эти умоляющие интонации… Господи, даже слезы стоят в глазах! – думала Лена, глядя на его бледное лицо, на дрожащие руки. – Он столько всего прошел, он перешагивал через трупы, а сидит сейчас передо мной, как маленький мальчик, которого впервые оставляют в детском саду на пятидневку. Или он гениальный актер, или я круглая идиотка… Я ничего в нем не понимаю. Когда я с ним, мне кажется, я вообще ничего не понимаю в людях».
– А с кем останется твоя Лиза? – спросил он, закуривая и немного успокаиваясь.
– С няней. У нас очень хорошая няня.
– Вы будете только в Тюмени или поедете еще куда-нибудь?
– Пока не знаю. Майкла интересуют сибирские деревни. А что?
– Я бы мог вырваться в Тюмень дня на два… У вас уже заказана гостиница? Ты знаешь, где вы будете жить?
– Веня, у меня там не будет и минутки свободной. Я еду работать. Веня, ну ты же не маленький.
– Ты не хочешь, чтобы я прилетел туда?
– Я позвоню тебе. А сейчас отвези нас, пожалуйста, домой. Майкла надо уложить в постель. Он спит. К тому же я не успела собраться.
Профессор тихо посапывал, раскинувшись в кресле. Волков взял в ладони Ленину руку и стал осторожно целовать каждый палец.
– Ты ускользаешь, – шептал он, – ты не веришь мне, я тоже никому не верю, кроме тебя. Ты не представляешь, как я тебя люблю. Тебя так никто никогда не любил, я раньше думал, что так не бывает, а когда увидел тебя… через четырнадцать лет… за это время было столько грязи, крови, дерьма… и раньше… и сейчас. Я умру без тебя…
Он говорил словно в бреду. Краем глаза Лена заметила, как официант высунул голову из-за двери и тут же скрылся. Никого, кроме сладко сопящего Майкла, в ресторанном зале не было. Обещанные американскому профессору «новые русские» в тот вечер так и не пришли в закрытый клуб "К".
Глава 26
Павел Севастьянов по кличке Сева, двадцатидвухлетний боевик ясеневской группировки, впервые в жизни сидел в КПЗ. Ему определили в забитой до предела камере место у параши. Вонь и духота не давали уснуть. К этому прибавилась чесотка.
Лежа ночью на нарах, глядя в гнилую темноту камеры, Павел чесался до крови и думал о том, что лучше бы его взяли сразу, вместе со всеми, а не через несколько дней.
Он был единственным, кому удалось уйти и осесть на дно после разборки с дроздовской командой в «Витязе». Он сам удивился, что ушел так легко, и поверил, дурак, будто и дальше ему повезет. Но заложили свои же. Только свои знали, что он мог прятаться у Наташкиной бабки, в старой заброшенной деревне Коптево под Тулой. Только свои. Сами менты не то что бабку, и Наташку не вычислили бы. Никто про их дружбу-дюбовь не знал, даже родители.
А теперь выходит, что лучше бы его взяли сразу, со всеми. Тогда не шили бы ему еще одну тяжелую «мокруху». Кто-то шлепнул-таки певца Азарова, уцелевшего при разборке. И по всем раскладам получалось, что именно он, Пашка Севастьянов, первый подозреваемый. Азарова шлепнули утром, а Пашку взяли поздно вечером. Он вполне мог смотаться в Москву из села Коптева и вернуться обратно. И мотив у него был, и время. А что бабка Наташкина, слепая-глухая, честно сказала, что никуда Пашка не уезжал в тот день, наоборот, крышу чинил, так это не в счет. Никто его, кроме бабки, на крыше не видел. А она ведь слепая, глухая, ей девяносто лет. Она перепутать может и день, и час, и самого Пашку. Не в счет такой свидетель. Единственный свидетель – не в счет.
В тесной камере, под храп, стоны и сонные бормотания соседей, Пашка Севастьянов думал о том, что менты с удовольствием скинут на него убийство Азарова. И нет у него ни малейшего шанса отмазаться. А это вышак…
Уснуть Севастьянову удалось только на рассвете. Это был дурной, нездоровый сон. Зудела кожа, расчесанная до крови, снились кошмары, вставало из тухлой темноты смеющееся гладкое лицо Азарова, даже песенка звучала в ушах про неверную любовь.
– Уйди! – орал Пашка во сне. – Я тебя не мочил! Уйди! В камере был подъем, нарастала волна привычных звуков: кашель, кряхтение, унылые матюги просыпающихся соседей. Кто-то мочился у параши, и брызги летели прямо на Пашку. Лязгнуло железо, загремели миски с утренней баландой. Пашка тер кулаками слипшиеся, мутные глаза, тряс головой, чтобы кинуть с себя остатки кошмарного, тяжелого забытья.
– Севастьянов! На допрос! – услышал он сквозь звон в ушах и камерный шум.
Его ввели в пустую камеру. За столом сидел опер Сичкин. Пашка удивился и обрадовался. Он думал, допрашивать будет следователь, старый козел с колючими ледяными глазками, безжалостный, въедливый, к тому же некурящий. А этот опер – совсем другое дело. Он по сравнению со следователем просто отец родной.
– Чайку бы, – промямлил Пашка, затравленно озираясь по сторонам, – и это, покурить дайте!
Сичкин вызвал дежурного, чаю принесли горячего, сладкого и крепкого. Пашка зажмурился от удовольствия. А добрый опер выложил перед ним еще и два бутерброда, с колбасой и с сыром. Потом сигареты протянул.
– Здорово ты влип, Паша, – вздохнул опер, закуривая, – очень здорово влип. Но это ты и без меня знаешь.
– Я не убивал, – ковыряя отбитый уголок стола и не глядя оперу в глаза, произнес Севастьянов, – когда был тот базар с дроздовскими, я палил как все. Это правда. А певца я не убивал.
– Ты, Паша, человек грамотный. Ты понимаешь, что единственный твой шанс не получить вышака – это если мы найдем настоящего убийцу. Понимаешь?
Севастьянов кивнул, жадно докурил сигарету до фильтра и тут же вытянул следующую.
– Так кому охота корячиться, если вот он я, готовенький? Вам, что ли? Вы-то вообще свою работу закончили.
– Если б закончили, я бы с тобой разговаривать не стал. Ты, Паша, подумай хорошо и пойми, что от этого нашего разговора многое для тебя зависит. Ты мне поможешь, а значит – самому себе. Выбора у тебя нет. Твои «братки» дорогие тебя уже сдали и еще сдадут, поэтому давай поговорим с тобой совсем откровенно.
– Так я ж все сказал. И следователю, и вам…
– Сколько у тебя классов, Паша? – прищурив хитрый глаз, спросил Сичкин.
