Павел Шестаков - Остановка
— Я вас не совсем понимаю.
— Понятно яснее ясного. Он о чем мечтает?
— По-моему, он любит физику, астрономию.
— Вот-вот. Он и мне уши Лапласом прожужжал. Когда французского короля вели на казнь, тот спросил, что слышно об экспедиции Лапласа, верно?
— Вы ошиблись. Людовик Шестнадцатый интересовался пропавшей экспедицией Лаперуза.
— Ну, пусть Лаперуз. Все равно физмат больше чем на полторы сотни в месяц не потянет. А за полторы сотни тебе никто не скажет, что звучишь гордо.
Что я мог ответить!
— Сейчас все его мечты под угрозой, а вы о зарплате.
Она будто опомнилась.
— Да, да. Дура я, конечно, дура. Но вы не думайте. Я для него все сделаю. Вы даже не представляете, что я для него сделаю. Он будет на своем физмате, и все эти компьютеры у него будут. Я найму адвоката. Адвокат докажет, что мальчик не хотел. Даже меня не посадили. Вы сами говорили, что меня могут совсем очистить, как несчастный случай… А мальчик за меня вступился. Какой хороший человек ваш Игорь Николаевич! А Толя не пропадет. Я все сделаю. Пусть он не беспокоится. Я его у черта с рогов сниму. Я эту сволочь, что мне грозили, в бараний рог… Плевала я на них, не на ту напали. Этот номер не пройдет.
Меня точно хлестнуло. Она повторила слова Черновола, которые слышал Анатолий.
— Какой номер?
— Что?
— Какой номер не пройдет?
— О чем это вы?
— Вы сказали, номер не пройдет.
— Ну и что? Не придирайтесь к словам. Так говорится, и все. К чему вы прицепились?
«В самом деле! Случайное совпадение…»
— Извините. Я верю, что вы все сделаете для Толи, да я уверен, к нему все с пониманием отнесутся.
— Я добьюсь.
— Не волнуйтесь и не обижайтесь на сына, вы еще поймете друг друга.
От матери я отправился к сыну.
«Челночная дипломатия» — вспомнился газетный термин, но вообще-то было не до шуток. Я опасался, что не найду мальчика на месте.
К счастью, тревога не оправдалась. Возможно, он уже чувствовал себя под арестом или дорожил данным словом, но Толя был на месте, сидел в моем кресле и читал «Мысли» Паскаля. Невольно я улыбнулся. Ситуация разительно отличалась от той нервозной атмосферы, что господствовала в доме у матери. Толя выглядел спокойно, хотя я, конечно, несколько преувеличивал.
— Как мысли?
— Мои или Паскаля?
— И те и другие.
— У Паскаля я не понимаю многое. Я не знал, что он был верующий. Ученый и верующий, разве это совместимо?
— Не он один…
— Я знаю. И про Павлова говорят, но я не понимаю, неужели они не видели? Еще древние греки считали, что мир создан плохими богами. Но то же заря человечества. Давно пора логично понять, что если мир плох, то какой же бог его мог создать?
— По-твоему, бог должен быть добрым?
— Нет! Это старухи-богомолки так думают, все выпрашивают у него чего-то…
— Так в чем же дело?
— Мир не плох. Только много нецелесообразного, случайного, а следовательно, он не мог быть сознательно создан.
— Ты, брат, философ.
— Безобразий много. Вот если бы мир Черновол создавал, я бы поверил… А в бога — нет. Очень несовершенная и ненадежная конструкция. Нет, Дарвин ближе к истине, это природа, а не бог.
— Знаешь, Толя, у Достоевского был такой персонаж, капитан Лебядкин, он говорил — игра природы, а не ума. Правда, это он о старой России…
— Как будто Америка лучше!
— Ну, кто это говорит!
— Да сколько угодно. У нас в классе, знаете, сколько на «штатском» помешаны! Даже девчонки на платьях «Ю. С. нэйви» вышивают. Знаете, что это?
— Знаю. Военный флот.
— Черновол тоже фирмовый ходил… Вы мать видели? — перешел он вдруг.
— Видел.
— Ну и что?
— Обижается, что ты не пришел.
Я думал, мальчик скажет что-нибудь резкое, но он промолчал.
— Рада, что ты от них вырвался.
— Чтобы в тюрьму загудеть?
— Подожди ты с тюрьмой! Расскажешь, как все дома было, как этот человек зло в семью принес, чем поплатиться пришлось, и поймут тебя. А на себя наговаривать не нужно. Уверен, если бы ты знал, что он утонет, ты бы сто раз подумал, прежде чем на него бросаться.
— Это вы точно, — отозвался мальчик с горечью, — мог и струсить.
— Да прекрати ты! Расправа человека не украшает.
— Ладно. Я думаю, вы правы. Суд не может не понять, что он по заслугам получил.
— А я, Толя, не могу понять, чего эти подлецы, что тебя захватили, добивались. Они же должны были соображать, что за такое похищение самим отвечать, придется.
— Они матери мстят.
— Мы говорили. Но почему? Они ж ее и не знают толком? Да и как они узнали, что именно ты столкнул, тоже вопрос. Мать говорит, она не рассказывала…
— Ей отказаться ничего не стоит.
— Лукьянов был у вас?
— Почему бы и нет?
— Сам ты его не видел.
— Я же в колхозе был.
— Да, верно.
Наверняка этот тип приходил после исчезновения Черновола. И мать проговорилась. В растерянности, конечно, стремясь себя обелить. Потом пожалела, хватилась, но поздно уже, те воспользовались оплошностью. Чтобы мстить?
Да, получалось почти логично, но не больше, все-таки не Сицилия, не горцы-кровники…
«Интересно, отдали они уже пленку в прокуратуру?»
— За что же такая месть?
— Он мне вслед крикнул. Иди, говорит, и все мамочке расскажи!
— Ты об этом Игорю Николаевичу не сказал.
— Разве это так важно?
— Видишь ли, Толя, у Игоря Николаевича свой подход, профессиональный. Я не всегда понимаю ход его мысли. А он, пока все не прояснится, держит мысли в голове. Но я знаю, что для него любая мелочь важна. Вернее, нам с тобой что-то мелочью кажется, а для него это важная деталь. Нужно ему эти слова передать. Заодно узнаем, как они пленкой распорядились.
— Узнайте!
Несмотря на весь стоицизм, мальчик, конечно, ждал развития событий отнюдь не равнодушно. Снова мне его жалко стало.
Искать Мазина, как всегда, оказалось делом нелегким. Я позвонил Сосновскому.
— Игоря мне найти не поможете, Юрий Борисович?
— В данный момент затрудняюсь.
— Донос на мальчика получили?
— Пока нет.
Я глянул на часы.
— Что-то тянут похитители. Полдня уже прошло.
— Я думаю, они нам вообще ничего не передадут.
— Вы так думаете?
— Игорь Николаевич тоже…
Со мной он таким предположением не делился.
— Толя у вас?
— Да.
— Здорово нервничает?
— Держится молодцом.
— Передайте, пусть так и держится.
— Обязательно, — ответил я.
Конечно, Сосновский сказал так не просто из желания поддержать мальчишку, наверно, они с Мазиным говорили о чем-то, чего по телефону, да еще лицу случайному, не скажешь. От надежды на лучшее мне стало легче.
— Привет тебе от следователя.
— Ого! Уже и следователь есть! Заработала машина?
— У меня впечатление, что еще мотор прогревают.
— Зачем им спешить! Куда я денусь…
Тут я себя по лбу ладонью хлопнул. Главного-то, ради чего звонил, не сказал. Отвлек меня Юрий своим оптимизмом, а я обрадовался и забыл.
Пришлось снова набирать номер.
— Юрий Борисович! Склероз! Я, собственно, хотел сказать, у мальчика сложилось впечатление, что похитители руководствовались явным озлоблением против матери.
— Игорь Николаевич из этого и исходит.
— Ах, так! Ну, простите еще раз.
«В самом деле! Разве мы не говорили об этом…»
Я еще стоял у телефона, когда раздался звонок в дверь. Было это неожиданно и в общем-то не вовремя. Между прочим, тоже одна из примет нынешней цивилизации: на дверные звонки люди стали реагировать нервно. Раньше было не так. Случалось, радовались неожиданному «вторжению». Теперь принято договариваться, оповещать заранее. Что-то полезное при нашей занятости в этом, конечно, есть. Но и потери налицо. С одной стороны, телефон позволяет визиты регулировать, целесообразнее организовывать время, с другой, вроде бы и не вперед ушли, а к тем временам, когда незваный гость считался хуже врага. Короче, гостеприимства поубавилось. Вот и я отправился в прихожую, подавляя неудовольствие.
Впрочем, если бы я знал, кто ждет меня за дверью, я бы вообще не пошел открывать, попытался бы спрятаться, подобно гоголевскому герою.
Я до сих пор не привык спрашивать, кто звонит, за что не раз подвергался внушениям со стороны жены. И вот оказалось, что зря жену не слушался. Все-таки хоть несколько мгновений было бы на подготовку, психопрофилактику, чтобы не выглядеть по-дурацки. А именно таким, беспомощно-растерянным, я не только выглядел, но и ощущал себя.
Явилась «милая Мариночка».
В руке она держала папку, схваченную с трех сторон змейкой-молнией. Но папка мне ничего не сказала. История с письмом сдвинулась в моем сознании за эти дни, особенно за последние часы в отдаленное прошлое, и я теперь увязывал Марину исключительно с негодяем братом и с Толей, который сидел сейчас в моем кабинете. Глупо, но мне в первую минуту в ее приходе померещилась непосредственная угроза мальчику. Я испугался, отсюда и вид соответствующий.
