Джонатон Китс - Химеры Хемингуэя
— Лучше со смазкой? — спросил я.
— И пачку сигарет. Тебя это не обеспокоит?
— Не беспокойся обо мне.
Ей казалось, у нее есть время. Решила, что приготовит выпить. Налила виски, как раз на двоих. Этого ей хватит, по меньшей мере пока…
Скрипнула, открываясь, входная дверь.
— Уже дома? — спросила она. — Знаешь, мне и вправду нужна сигарета.
— Знаю. У тебя зависимость.
— Саймон?
— Клиент отменил встречу. У меня было свободное время, и… Это спиртное?
— Скотч, — сказала она. — Попробуешь?
Она его поцеловала, все губы в виски.
— Где Джонатон?
— С чего бы ему быть здесь?
— Он привез тебя домой. Он знает, что ты пьешь?
— Он ничего не знает.
— Но я ему доверяю…
Она заткнула мужа, втянув его язык в себя. Она целовалась, увлекая его вниз. Он крепче стиснул ее. Прижал к кровати.
— Может, позже? — попросила она.
Он покачал головой, уже полностью на взводе. Потом навалился на нее. Проник в готовую влажность ее возбуждения, едва откинув подол, забившийся между ног. Она сама задрала платье до груди. И, откинувшись на супружеский матрас, вцепилась в мужа, совокупляя себя со всем его неполноценным телом.
Стэси не останавливалась, разгоряченная погоней — за ничем. Она просто трахалась дальше, пришпоривала на скользком склоне. Она перекатывалась и извивалась, щипала себе соски так, будто их сосал человек, что находился внутри нее. Он, не отрываясь, смотрел прямо перед собой. Два обособленных яруса: между ними могли быть целые этажи и никакого лифта.
Выполнив поручение Анастасии, я поднимался по лестнице. С тридцатью шестью презервативами в коробке я был готов практически к любой неожиданности. Открыл дверь. Направился прямиком в спальню. Стэси отвела взгляд от мужа и закричала.
Что за этим последовало, могу лишь догадываться: я так их и оставил, не вмешиваясь не в свое дело. Отправился к Мишель. Естественно, ее не было дома. Совсем один. Что делать? Я взял ручку. Как там начинались мои романы когда-то давным-давно?
vii
Мишель хранила знакомых в обувных коробках, составляла из них укрепления на полках в шкафу. Она никогда не оглядывалась. В ее схеме прошлому отводилось место; если держать его под контролем, оно не поймает Мишель в ловушку на плавном пути в будущее.
Я нашел коробки с именем Стэси. Вытряхнул содержимое на кухонный стол. Фотографии, билеты и запоздалые открытки с днем рождения. Приглашение на ее свадьбу, на котором она попыталась нарисовать их обеих: лучшие подруги держатся за руки. И больше ничего, кроме газетных вырезок в хронологическом порядке. Я читал до вечера.
Анастасия даже не пыталась скрыть свое преступление. Зачем? На самом деле никто не слышал, что она говорила. Подозреваю, она рано это поняла: если признание не влекло за собой последствий, можно искать оправдания без приговора. Возможно, я слишком великодушен к ней, но недостаточно доброжелателен. Ну да, это лишь домысел. Но если вы не верите мне, найдите эти ранние статьи на микрофише. Перечитайте старые газеты, зная, что случилось потом. Я всегда воображал, что предзнаменования — просто литературный прием.
Сейчас я понимаю, что это орудие, заимствованное у жизни для устрашения будущего, каузальный блеф. Анастасия, моя любовница, была мастером. Такая жизнь — литературное произведение; пускай оно написано другими, но автором, несомненно, оставалась она.
И все же мне остается гадать, что бы случилось, если б я тогда оставил все как есть. Если б она застыла навеки в своем фальшивом положении, без единого слова, приняв величие, что приписывали ей все и каждый? Скорее всего, мы бы смирились, чтили бы ее за подаренное нам произведение неоспоримой значимости, а поколения читателей «Как пали сильные» в замешательстве недоумевали бы, что за обстоятельства не позволили ей писать дальше. Таково и было бы ее наследство: примитивно выдав себя за другого, облечь читателей мимолетным облыжным состраданием. Разве жизнь ее не стоила дороже? Может, обнажала больше, нежели потерю всего? Подозреваю, она сама спланировала свое поражение; видимо, я планировал обратить его в победу.
Вернувшись, Мишель застала меня за работой.
— Милый? — спросила она. — Ты пишешь?
Наличие бумаги под моей ручкой было очевидно, поэтому я кивнул:
— Так, ничего особенного.
— Включи побольше света. Ослепнешь. — Она начала включать сама: сначала гирлянду белых рождественских лампочек, круглый год висящую на вытяжке над плитой для пущей праздничности, потом верхние лампы дневного света. — Ну вот, — сказала она, — так же лучше?
Я посмотрел на нее, выбеленную фальшивым светом. Оголенное лицо прошито морщинками, в волосах седые пряди. Глядя на нее, я видел, как старею.
— Над чем ты работаешь, милый? — спросила она, наклоняясь ближе, чтобы поцеловать меня в щеку. — Опять над тем романом? Ничего не говори, если хочешь сделать мне сюрприз. — Она повесила пальто на стул. — Но почему тут статьи про Стэси? С ней все в порядке? Ты же привез ее сегодня домой, да?
— Домой, к Саймону.
— Ты такой милый. Но зачем тебе мои вырезки?
— Хочу помочь ей разобраться, что привело к срыву.
— Думаешь, это хорошая идея? В смысле, врачи одобряют? С теми, у кого не в порядке с головой, надо быть осторожнее, Джонатон. Они на самом деле никогда не поправляются. Вообще говоря, я припоминаю странности в ее поведении еще до этого маленького кризиса. Это ее навязчивое желание стать ученым. Наверное, у психически больных всегда сумасшедшие идеи, оттого-то они и безумны. Ты уже поел, дорогой?
— Давай просто ляжем спать.
— Не знаю, смогу ли я уснуть.
— Прошу тебя.
— Я хочу еще узнать о Стэси. — Мишель запустила пальцы в мои волосы. — Я очень волнуюсь, они с Саймоном так друг от друга отдалились.
— По-моему, зря ты беспокоишься.
— Но ты не сможешь всегда быть рядом с ней. — Она чмокнула меня в лоб. — А вдруг мы захотим уехать, когда поженимся?
— Зачем?
— А вдруг мне предложат работу в «Таймс»?
— Или, может быть, Глория Грин уступит тебе место в «Алгонкине»? Да, случиться может что угодно.
— Между прочим, у некоторых из нас еще осталась капелька амбиций…
— …или они принимают способность грезить за самоуважение.
— Кто бы критиковал.
— Мне нечего терять.
— Ты можешь потерять меня.
— Ради кого?
— А кто говорит, что кто-то должен быть? Я самодостаточна.
— Тогда почему ты сейчас здесь?
— Это моя квартира.
— Хочешь, чтобы я ушел?
— Не уходи.
— Почему?
— Мы любим друг друга, Джонатон. Не забыл?
— Жалеешь, что я не Саймон?
— Жалеешь, что я не Стэси? — Она посмотрела на газетные вырезки у меня в руках. — Забудь. Идем спать.
— Это ты жалеешь, что ты не Стэси.
— Быть может, иногда. По крайней мере, я не свихнулась. И у меня есть свои достоинства.
— Есть, — сказал я, идя за ней в спальню.
Лежа рядом со мной на спине, Анастасия натянула простыню на голую грудь. Я высунул руку из-под одеяла и бросил на пол еще один полный презерватив.
— Пятен от спермы точно не будет? — спросила она. — Если Саймон увидит, он все поймет. — Я укусил ее за шею. Она отвернулась. — Пожалуйста, не надо.
— Почему?
— Когда я пригласила тебя, чтобы извиниться за вчерашнее, я совсем не это имела в виду.
— Пигмалиону тоже пришлось несладко.
— Кому?
— Твоему мужу, Саймону.
— Его это просто убило. Он никогда не думал, что ты застанешь его в таком виде.
— Он знал, что я вернусь.
— Как бы я ему сказала? Вспомни, за чем я тебя послала.
— Я только не понял, почему ты меня отправила. У тебя же должны быть презервативы, раз ты позволяешь ему…
— Нам просто повезло, что ты ушел, Джонатон. Представь, если бы тут застукали нас?
— Ну, было бы не так плохо, как…
— Я его жена. Давай сменим тему.
Мы не стали. Просто оба уставились в потолок. Но где-то там, в глубине, где наши тела лежали подле друг друга, ее рука нашла мою. Она провела ею вдоль своего бедра, по животу, над грудью, мимо шеи, к губам. Поцеловала костяшки, по очереди.
— Что мы будем с тобой делать? — спросила она.
— Есть у меня кое-какие идеи.
— Слишком рискованно. Тебе нужно одеться. Откуда ты знаешь, что мой муж не придет?
— Жанель сказала, что берет его с собой в…
— Так вот, значит, как это между ними.
— Все возможно.
Стэси повернулась ко мне, прижала мою руку к своей плоти.
— Он знает, что я никогда не напишу новый роман. Он уверен, что нет смысла меня содержать.
