Бернар Миньер - Не гаси свет
— И это все? — спросила она. — Все, что у вас есть? Смутные подозрения? Вы ради этого меня потревожили?
Тон ее изменился, стал язвительно-резким, и Мартен понял: «Если не найду нужных слов, она закроется». Он достал из кармана магнитный ключ от гостиничного номера, фотографию и подтолкнул их по столу к Миле.
— Что это? — удивилась она.
— Это вы их мне послали?
Несколько мгновений женщина смотрела на предметы — и явно ничего не понимала.
— Ключ и фотографию мне прислали по почте… — объяснил Сервас. — Они вам что-нибудь говорят?
Болсански долго рассматривала ключ, а потом постучала пальцем по снимку:
— Конечно. МКС, Международная космическая станция… А это что такое?
— Ключ от номера, где покончила с собой Селия Яблонка. Вы никогда не были в этом отеле с Леонардом Фонтеном?
Хозяйка дома еще раз взглянула на карточку и молча покачала головой:
— Ни с ним, ни с кем бы то ни было другим…
— Некто, пожелавший остаться неизвестным, сначала прислал мне этот ключ, а потом фотографию. А еще были письма, побуждавшие меня снова открыть дело о самоубийстве Селии Яблонки. Единственное связующее звено между ключом и фотографией — Леонард Фонтен.
— Объясните…
— Леонард Фонтен был любовником Селии Яблонки. И работал на МКС.
Наступила тишина. Мадемуазель Болсански могла прервать разговор, отказаться пустить его в свое прошлое. Внезапно справа от Серваса слабо скрипнула дверь. Он повернул голову и увидел, что в коридоре (войдя в кухню, сыщик его не заметил) появился маленький мальчик в красно-синей бархатной пижамке. Выражение лица Милы изменилось: она протянула руки, и малыш забрался к матери на колени и прижался щекой к ее груди. Болсански поцеловала сына в пушистую макушку:
— Поздоровайся, милый.
— Привет, — сонным голосом произнес ребенок и снова сунул большой палец в рот.
— Привет, меня зовут Мартен, а тебя? — обратился к нему полицейский.
— Тома.
— Рад знакомству, Тома.
«Ему не больше пяти…» — подумал майор. У мальчика были светлые шелковистые волосы, карие — материнские глаза и кукольное личико с не оформившимися до конца чертами.
— Ты меня уложишь, мамочка? — повернулся он к Миле.
— Прошу меня извинить, — сказала та своему гостю, — я на минутку.
Женщина увела сына, и сыщик услышал, как они тихо переговариваются.
Его что-то беспокоило. Память подала знак. Тома кого-то ему напоминал. Лицо, которое он совсем недавно видел — вживе или на фотографии. Мартен напрягся — и понял. Открытие высветило неожиданные перспективы, значения которых он пока оценить не мог.
— Сколько лет вашему сыну? — спросил Сервас, когда хозяйка дома вернулась.
— Пять, — сказала она.
«Две тысячи восьмой год», — быстро подсчитал майор. Болсански смотрела на него и как будто догадывалась, о чем он сейчас думает.
— Вы считаете, что женщина покончила с собой из-за Лео? — спросила она.
— Я в этом уверен. Думаю, были и другие. Не одна, не две, а гораздо больше, учитывая возраст Фонтена… Проблема в том, что осудить одного человека за самоубийство другого нельзя, даже если он виноват в жестоком обращении, а вот за преступление посадить можно — пока не истек срок давности…
Мила кивнула.
— Вы пострадали в две тысячи восьмом году, — не торопясь продолжил сыщик. — Побои и сексуальная агрессия — преступление, срок давности по которому истекает через три года; изнасилование — другое дело, за такое нарушение закона человека можно преследовать десять лет. Вопрос в том, имело ли место преступление…
Он внимательно посмотрел на свою собеседницу. Та выдержала его взгляд и снова кивнула.
— Если вы расскажете, что именно с вами случилось, я пойму, где искать, с какими службами связаться, какие дела изучить… — продолжил майор.
Женщина не отвечала, и Сервас решил не давить, дать ей время обдумать его слова.
— Рассказывать я ничего не стану, — произнесла она и конце концов. — Просто не могу. Это выше моих сил…
— Ясно…
— Вы действительно думаете, что сумеете его прижать?
— Зависит от того, что я раскопаю…
— Но шанс есть?
— Я довольно хорош в своем деле.
Мадемуазель Болсански в третий раз кивнула, выражая согласие с его словами.
— Думаю, да.
— В каком смысле — да? — не понял ее Мартен.
— В том, что вы и вправду неплохи… Я дам вам кое-что, если пообещаете не разглашать полученную информацию.
— Конечно…
Хозяйка встала и вышла из комнаты. Через минуту она вернулась и положила перед ним толстый томик в кожаной обложке, перевязанный лентой. Личный дневник… Почерк очень аккуратный. Дата первой записи…
— Когда вы его вели? — уточнил полицейский.
— В тот год…
— Здесь всё?
— Да.
— После того происшествия вы больше не летали в космос? Вас уволили?
— Дали понять, что я теперь персона нон грата. Заявить об изнасиловании было все равно что совершить изнасилование. Классическая схема: возможно, вы своим поведением дали повод…
Сервас медленно выдохнул:
— Значит, изнасилование имело место?
— Все гораздо сложнее… Там все есть. — Мила кивнула на дневник. — И помните — вы дали слово.
— Могу поклясться еще раз, если хотите.
— Не стоит. А теперь, если позволите, я пойду и прочту сыну историю на ночь.
Мартен встал, сунул дневник под мышку и вдруг улыбнулся:
— Какую историю?
— «Маленького принца».
— «Моя звезда будет для тебя одной из звезд, — процитировал полицейский. — Поэтому ты полюбишь смотреть на них. Все они станут твоими друзьями».
В глазах Болсански мелькнуло веселое удивление.
— Кто отец Тома? — осторожно спросил сыщик.
— Вы догадались, не так ли? — с вызовом бросила женщина. — Мой мальчик похож на него…
— Он отказался признать сына?
Мила кивнула с задержкой в полсекунды.
— Почему? — не удержался Мартен еще от одного вопроса.
— Читайте, майор… До свидания.
28. Интермеццо
Она разделась, почистила зубы, натянула пижаму и вернулась в комнату. Игги спал, втянув голову в дурацкий пластиковый воротник. Из окна в комнату проникал бледный свет. Кристина отдернула штору, и луна улыбнулась ей из-за Капитолия. «Интересно, что сейчас делает Макс? Тоже спит, закопавшись в коробки?»
«Твой единственный союзник. Бездомный… А тебе не приходило в голову, что за всей этой историей стоит именно он? Судя по всему, не приходило».
Кристина взглянула на две таблетки в своей ладони и на стакан воды в другой руке. Проглотив лекарство, она заперла дверь и прислушалась к шагам в коридоре. Ее жизнь все больше напоминала существование затравленных людишек, которые прячутся по норам, как крысы… Сколько времени ей придется прятаться? Мать настояла на том, чтобы оплатить проживание в гостинице, но нельзя же, в самом деле, жить здесь до бесконечности! И вообще Макс прав: этот тип не ослабит хватку, не отстанет от нее.
Они с матерью встретились в баре отеля, выпили кофе. «Ты ужасно выглядишь, постарела на десять лет за несколько дней…» — заметила Клэр. Слава богу, у нее, как всегда, было полно дел — фитнес, маникюр, педикюр, массаж лица, массаж горячими камнями, парикмахер, психоаналитик… Встреча с журналистом, пишущим статью «Что с ними сталось?», встреча с председательницей благотворительного общества и с тренером по развитию личности, посещение мастерской арт-терапии, распродажа… Остаток дня Кристина бродила без всякой цели в поисках хоть какой-нибудь идеи или решения. Может, стоит попросить приюта в убежище для жертв домашнего насилия? Она брала интервью у его директрисы, и та наверняка не откажет. Но проблема в том, что ее никто не бил. Пока… Кроме того, сотрудники приюта наверняка звонят в полицию, желая удостовериться, что к ним обратилась жертва насилия, а не мифоманка. Наверное, стоит поставить себе пару синяков, чтобы выглядело поубедительней. Штайнмайер всерьез обдумывала такую возможность… Потом она зашла в магазин, где торговали огнестрельным и холодным оружием (даже саблями и японскими мечами-катанами), тазерами, электрошокерами и газовыми баллончиками. От жирного продавца ужасно воняло потом. Когда он подошел, ей в голову пришла мысль, что подобные типы запросто могут обидеть беззащитную женщину. О, конечно, не следует судить о людях по внешности, но с тех пор, как выяснилось, что мир — это ад для самых слабых и уязвимых, журналистка усомнилась в принципе презумпции невиновности и с каждым днем становилась все вульгарней, агрессивней и нетерпимей.
«Добро пожаловать в джунгли, старушка…»
Лекарства подействовали — ее клонило в сон. Она не знала, что станет делать завтра, и уж тем более — послезавтра и на следующей неделе. У нее не было убежища — совсем как у старины Ричарда Кимбла.[60] Даже голову негде приклонить…
