Ангел ходит голым - Измайлов Андрей
Вот и вещун Саныч… Встретились лицами, обменялись приятием. И он вдруг ей спонтанно. Размеренно, раздумчиво:
— Мы давно, ещё до нашей эры, подвержены рассматривать это… евангельское, как потом его назовут: не зовите третьего, договоритесь двое.
— Да? — моментально встрепенулась.
— Вот для интима с твоим уникумом, с Бершиком, тебе третий нужен?
— Нет! — Экая истовая категоричность!
— И правильно. Для хорошего интима третий не нужен. И слово «хороший» — лучше, чем «отличный». То есть правильный, честный, по понятиям.
Загадочно простодушен Саныч, загадочно.
Э-э. Кха-кха! Собеседники, вы двое, вы. Не лишен ли при вас Виталий Аврумович Евлогин такой? Может, и не лишен, но демонстративно лишён. А он, Виталий Аврумович Евлогин, при исполнении, кха-кха.
Всё-всё. Зацепились языками на секундочку. Всё-всё.
Пожалуй, и неплохо, что вещун с писакой махнулись дежурствами. Будь на посту-2 Измайлов-мнимый, застряли бы не на секундочку. Иной раз писака на редкость велеречив и зануден.
…Шеф вернулся. В образе. При всей неформальности отношений — дис-цип-лин-ку извольте!
— Где бейдж?
— Тута, Аврумыч, тута! — Вещун Саныч чуткий. Дурачком-служакой прикинуться — запросто.
— Не «тута», на груди слева! «Цепь» это вам всем не в баньке! Быстро пристегнул! Распустились! Оштрафую!
Быстро пристегнул. Вещун Саныч чуткий.
То-то. Шеф строг, но справедлив.
А вот как он, Саныч, спас себе руку — загадка. Списать на «стареешь, Аврумыч, стареешь!» — не списать, не дождётесь! Списать разве что на ту самую неформальность отношений. Всё-таки полезен.
Уже мимо прошел, к себе. И Саныч позади, со спины ладонью — хвать за шею. Крепко, мёртво. И…
Как жив остался (то есть Саныч)? Тайна сия велика есть. Всё ж на рефлексах, на мгновенных. Оп! И позади более нет никого — в живых. Опыт, сын ошибок трудных. Ошибок пока не… Карабах, Йемен, далее везде. Как Саныч жив остался? Помимо рефлексов ещё и нервы у меня (с учётом того-сего). Нервы, товарищи, ещё никто не отменял… Наверное, всё же неформальность отношений спасла (Саныча). Хотя рисковал он, рисковал.
— Погодь, Аврумыч. Да погодь ты! — Пальцы на загривке, тепло пошло. — Ты вот что. Завтра в нашу баньку приходи, приходи. Надо тебе холку поправить, надо. А то совсем… — И говорит-говорит. Продолжая работать. — Положение руки, понимаешь, соответствует жизни сердца. Рука проникает в чаяния сердца, она же невольно идёт. Взаимное притяжение. Есть вольная рука — хватает, дёргает, теребит. А есть невольная… Как мало в жизни соответствий и подобающих созвучий. Гёте, да? Ещё у Рильке тоже…
Откуда?! Вот откуда у него?! Есть многое на свете, друг…
А полегчало. Временно пусть, но да. Завтра надобно в баньку, надобно. Чтоб уж совсем полегчало, чтоб окончательно избавиться…
И — поплохело. Вдруг! Не физически, нет. А строго по анекдоту: морально тяжело. Рука, она же невольно идёт, сказал. Проникает в чаяния сердца, сказал. Взаимное притяжение, сказал.
Тот её жест под душем — при появлении чужого. Не прикрывалась. Прикрывала. Оберегала. Срок ранний, но положение руки, понимаешь, соответствует жизни сердца…
Поплохело, да.
Сволочь ты, Евлогин!
Угу.
Другое дело, со временем констатация имеет тенденцию к смене интонации. Не слишком замысловато, нет? От самобичевания до кокетливого «хо-хо!». Время лечит.
А ты зна-а-аешь, нет, знаешь, чем всё кончилось?!
Какая разница! Кончилось — и слава богу!
Вот только мордаунтов доморщенных не хватало!
Глава 15
Потом, по некоторому прошествию — вообще смешно!
И почему я не удивлён?!
Пепсы! Снова пепсы! Вышли на меня.
Понятно, изначально бы — на Макса. Без обид! Он же у нас номер один. Перфекционист. Был. И мне проще, починяю примус.
Но с Максом… случилось то, что случилось.
И — я. Теперь — я.
Блестящая операция, коллега, блестящая!
В смысле?
В смысле Бармалея. Понимаем друг друга?
А, в этом смысле! Право слово, никаких личных заслуг…
Понимаем. Понимаем-понимаем, коллега. Заслуги по достоинству оценены. Упало на счёт? Давно не заглядывали? Гляньте.
О! О! О-о!
Вот-вот.
Пауза. Необходима. Пауза, пауза, пауза.
С Мундиалем-то что теперь, м-м, коллеги? Чисто из любопытства!
А насрать. И розами засыпать. Приоритеты на вираже меняются. Уже не актуально. Пусть хоть напоказ лишают, враги. У-у, враги! Все видели, все?! К ним с открытой душой, а они к нам вот так! Л-ладненько! Воздастся сторицей! Надо на досуге подумать, чем ответить…
Теперь так. Теперь, значит, так. Внимание! Теперь внимание, коллега! Операция (блестящая, блестящая!) Бармалей — только и лишь увертюра, если угодно. Проверка на пригодность. Справились на отл.
Право слово, никаких личных заслуг…
Конечно-конечно! Даже бесспорно! А вот теперь…
Помните, товарищи. Вы наконец должны оправдать оказанное вам высокое доверие.
Будем стараться, дорогой товарищ Джабраил! (Сипло, но не спьяну, а от переполняющей ответственности.)
И тут мне стало скучно.
Да, они, пепсы, таки решили и решились.
Буду краток. Очень краток. Ибо скучно.
Кулон Кузьмы, опять же. И он, прежде всего.
Не-не. Ктокакнеон вне заказа. Тем более, их там с полдюжины. Один другого краше: Оригинал, Болтун, Дипломат, Кучум, Банкетный, Комяк, Синюшник. Того меньше! Оригинал давно почил (тс-с-с, никому!). Синюшник выбракован, генетическая неудача. Остальные при деле.
Воображению не прикажешь. Волю воображению, волю!
Сидят они такие сообща в строго секретном, строго изолированном помещении. Суровая охрана. Не стража! Почувствуйте разницу! Комфорт на уровне, на высшем. Скуки ради, в подкидного дурака режутся, пока не выдернут кого по предназначению. Ахтунг, ахтунг! Вот ты сейчас — срочно на Курилы! А ты — к микрофону, к народу, на ТВ! А ты — куда ж тебя-то… Ладно, побудь пока тут… Остальные — продолжаем в подкидного. Кто сдаёт? По любому опять всех переиграл. Кто именно, кого именно? И как их различаете?
Не-не! Ктокакнеон вне заказа. (Ктокакнеон! — не чудится ли древнеегипетский привкус? Или навеяно? Фараон, понимаешь, Ктокакнеон! Мумия!)
Не-не. Да и не подпустит Ктокакнеон к себе за версту никого. Трусоват. Давно в домике. Все они, сколько бы их там ни! Да ну их!
А вот Карабас и Барабас — отдельный разговор…
Ой, отстаньте. Конспирология, Ѣ! Узок круг этих людей, страшно далеки от народа. Но только они, только именно они решают всё. Ктоканенон — удобный buffone. Смейся, паяц! Театр Деммени на углу Невского и Садовой — мысленно вместе! Что ж, не лишено занимательности, но и только.
Ну, знавал я того Карабаса, и того Барабаса — по Карабаху ещё, по Йемену. Да, оба-два потом пошли в гору, не светясь. Исполать! А мы уж, чухонцы убогие, как-нибудь тут, кряхтя, в своём болоте, в приюте, в Питере. Только отстаньте! Мы вообще давным-давно за штатом. Знаем-знаем, бывшими не бывают. Но — за штатом, за штатом, за штатом!
Всё? Выговорился? Облегчил душу? Она у тебя есть, оказывается? Ну-ну. Теперь прекратить истерику — мужскую, скупую, не вполне явную для дилетантов, но мы-то профи! — слушать дальше!
Слышь, бывший! Изволь получить! Ещё одно последнее сказанье — и летопись окончена твоя. Но тут — будь любезен! (Не без жантильности, да?! Будь любезен!) В общем, надо бы так… В общем… Чтобы Карабаса не стало. Барабас — ладно, гомик. Ради общего дела даже на coming out решился. Конечно, пригодится потом, не пропадёт, но en masse теперь за него по-всякому не! Старорежимный у нас народ, косный. Барабас вообще отпадает, учитывая его coming out. Здесь то самое оружие просто неприменимо — по определению. Учитывая его coming out.
