Эрик Ле Болок - Нож винодела
— И убийца хладнокровно смотрел, как он умирает.
— Да, ваше преосвященство. Сын Кадоре стоял не далее чем в метре от распростертого тела.
— Какой садизм! Перед смертью профессор узнал, за что он претерпевал такое наказание?
— Да, но не сразу. Мужчина на глазах умирающего профессора сначала поставил ногу на камень. Затем медленно стал поднимать вдоль икры свою брючину. И над ботинком Антуан Шане с удивлением увидел искусственную ногу. Старый хирург спросил у своего обидчика, кто он такой. Вместо всякого ответа мужчина поднял на этот раз низ брючины на левой ноге. И тут показался второй протез…
В эту минуту зазвонили колокола бордоского кафедрального собора; казалось, они пели отходную профессору Шане.
— Чтобы действовать таким образом, этот человек должен был испытывать муки отчаяния, физического и морального.
— Да… Так оно и было.
Мужчины умолкли. Затем кардинал продолжал:
— А вам известно, почему был убит отец Анисе? Разве он имел какое-то отношение к этой мести?
— Рок и на этот раз тоже. Все началось в тот день, когда духовник содружества поднял шторку в своей исповедальне и увидел напротив себя Фернандо Барбозу. Приходской органистке давно хотелось, чтобы ее муж исповедался. Она очень набожная, и по настоянию жены Барбозы решился это сделать. После его последней исповеди прошло двадцать восемь лет. Обо всех своих злодеяниях он поведал отцу Анисе.
— Как это, наверное, было тяжело и слушать, и носить в себе… Бедный Анисе…
— Барбоза облегчил свою душу, но его признание растревожило совесть исповедника.
Воцарилось молчание, примас Аквитании углубился в думы.
— И все-таки я не понимаю — почему Анисе?
— Он был озабочен и потерял аппетит. Его терзала печаль. Некоторые уже заметили определенное напряжение в его отношениях с владельцем гаража. Содружество рыцарей виноделия утратило свой былой блеск. Анисе побуждал Барбозу отдаться в руки полиции. Но тот был трусом и не сделал этого. Трудно было сносить тяжесть такого бремени, ведь Анисе никому ничего не мог рассказать.
— Но я же был здесь! — возмутился монсеньор Леру, сидевший в исповедальне.
— Он пытался поговорить с вами. Вам не в чем себя упрекнуть. В тот момент вы находились в Онтарио. Вам пришло письмо от отца Анисе, в котором вкратце говорилось следующее: «Мой старый друг, я обращаюсь к Вам, ибо исповедь, которую мне довелось услышать, очень тяжела. Мне необходимо поговорить с архиепископом, а главное, с другом. Да хранит Вас Господь, Ваш преданный и верный Анисе».
Леру обхватил голову руками:
— О, друг мой, вы нуждались во мне, а меня не оказалось на месте!
— Он был в таком смятении, что я позвонил ему и предложил приехать в епископство.
— Спасибо, Клеман. И тогда…
— И тогда… Он приехал и в весьма туманных выражениях рассказал мне об исповеди Барбозы, не назвав его имени, дабы сохранить тайну. Ему вроде бы стало легче. Я сам был ошеломлен тем, что услышал. И сказал ему, что мы не вправе судить, один Господь может это делать. Он поблагодарил меня за то, что я его выслушал. Бремя стало не таким тяжелым, и он почувствовал себя лучше. Перед уходом я обещал ему рассказать об этом вам.
— Но почему же вы не рассказали?
— Из опасения нарушить тайну исповеди — Анисе грозило отстранение от должности.
На лице майора Перраша сияла довольная улыбка человека, разрешившего чрезвычайно трудную задачу. Пуаре тоже был рад:
— Дорогой мой, мне непременно хотелось поздравить вас лично. Вы все прояснили быстро и эффективно. Вам пришлось взять в свои руки разваленное дело, и вы сумели добиться полного успеха. Полиция должна радоваться тому, что в ее рядах есть такие люди, как вы.
Пуаре торжественно пожал руку Перрашу. Майор с притворной скромностью поднял свой бокал:
— Благодарю вас, месье прокурор, но тут нет моей заслуги, все находилось в документах, достаточно было проявить минимум логики и чутья. Но мне, однако, хотелось бы разделить свой успех с человеком, без помощи которого я никогда бы не смог распутать этого дела…
Надя с трепетом ждала хоть капельку признательности в отношении проделанной Кюшем работы. Она улыбалась в ожидании таких слов. Как только Тьерри вернется из отпуска, она подробно ему обо всем доложит.
— …С окружным комиссаром Журданом.
Маджер с отвращением поставила свой бокал и вышла из комнаты. Пуаре тоже поздравил новоиспеченного героя:
— От всей души поздравляю, дорогой Журдан.
— Отец Анисе ни в чем не был виноват. Но случаю было угодно, чтобы он рассказал об этом сыну Кадоре, который до тех пор не знал правды.
На лице Леру отразилось явное недоумение.
— Но, боже мой, как же это возможно, если он говорил только с вами?
— Вот именно, монсеньор. Моя настоящая фамилия КАДОРЕ… Согласно акту гражданского состояния я зовусь Клеман Ален, так как мать не признала меня… И даже должен был бы зваться Клеман ФАБР.
Кардинала Леру охватил ужас.
— Что вы хотите сказать?.. Это невозможно! Вы служитель Господа.
Клеман не ответил. Несколько минут монсеньор Леру хранил молчание. Он плакал.
— Мне жаль вас, Клеман Кадоре.
— Вы первый за двадцать восемь лет, кто называет меня так.
— Но как вы могли?
— Я ни о чем не жалею, я совершил человеческое правосудие. А Бог в свое время рассудит меня.
— Вы порождение дьявола!
— Я просто человек. У меня украли жизнь, убили мою мать, ее похоронили в общей могиле. Моя жизнь резко перевернулась дважды. Это Провидение… или, быть может, рука Господа, которая вела меня.
— Молчите! Вы богохульствуете!
— Я исповедаюсь, и вы здесь для того, чтобы выслушать меня.
— Я… Я слушаю вас.
— Нет, Господь меня слушает.
— Да.
— Если я о чем-то и сожалею, то лишь о том, что убил, возможно, единственного друга, который когда-либо у меня был. С самого начала нас объединяла огромная симпатия. Мне нравились его юмор и непохожесть на других, но пришлось убить его, потому что он обо всем догадался.
— О ком вы говорите? О какой новой подлости собираетесь рассказать?
Полицейский с викарием сидели напротив друг друга в гостиной дома священника.
— Тьерри, я хочу, чтобы вы сделали мне последнее одолжение.
— Какое?
— Раз мы оба уезжаем, пришло время сдержать ваше обещание, данное после настольного футбола.
— Ну как же, долг чести! Непростая работа вспомнить целых тридцать лет. Моя исповедь будет долгой.
Клеман жестом указал на дверь:
— Тогда пошли.
— Клеман, я соглашаюсь только ради вас. Вы тоже в своем роде чеснок.
Рассмеявшись, отец Клеман встал. Они пошли по коридору в ризницу. Кюш наклонился, чтобы не удариться о балку, Клеман — нет. Клеман открыл металлический шкаф, чтобы облачиться в ризу, и в эту минуту раздались звуки «Седьмой кавалерийской», которые вывели Кюша из задумчивости. Он был озабочен. Ему не по себе. Почему? Он не знал… Пока не знал.
— Да, Старски…
Разговаривая по телефону, он словно увидел себя за несколько мгновений до того, как миновать балку.
— Что-то срочное?
Клеман не наклонился! Вот что его волновало. Он прошел под балками, не наклонившись!
— Нет… Все хорошо, я позвоню тебе завтра.
Все более озабоченный, он выключил телефон и положил его в карман джинсов.
Стоя лицом к шкафу, спиной к Кюшу, Клеман надевал ризу. Он был счастлив, лицо его светилось.
— Какие новости?
— Скажите, Клеман, есть одна вещь, которая кажется мне странной.
— Да, какая?
— Вы больше не «кланяетесь», проходя под балками?
Ничего не опасавшийся полицейский не заметил мрачного взгляда священника. Это был уже совсем другой человек. Напротив себя, на полке шкафа, Клеман увидел дароносицу. Молниеносно схватив ее и обернувшись, он нанес капитану удар в висок. От такой силы удара тот упал. Он лежал на полу с кровоточащей раной в пять-шесть сантиметров на виске. Удар вызвал внутреннее кровотечение. Конец был близок. Священник наклонился в ту минуту, когда полицейский попытался достать оружие. Непомерное усилие. В глазах помутилось. В голове все перемешалось. У него даже не было сил сопротивляться, когда викарий отбирал оружие.
— Ты дурак, Тьерри.
— Почему?
Отец Клеман спокойно поставил правую ногу на скамью, приподнял ризу и стихарь: Кюш увидел искусственную ногу. Клеман приспособил раздвижной протез к обычному своему росту. Закончив эту процедуру, он повторил то же самое со второй ногой…
