Чарлз Тодд - Хладнокровное предательство
Такая независимая натура, как Мэгги Ингерсон, возможно, тоже хочет внести свою лепту в освобождение Элкотта. Но… откуда она могла узнать, что Пола Элкотта арестовали?
Ратлидж посмотрел на снег. По краям двора еще лежали глубокие сугробы, а на середине он был весь истоптан, смешался с жидкой грязью. Метель замела давние следы. Но сейчас, даже в сумерках, если сесть на корточки, можно отличить свежие отпечатки. Сапоги Дрю Тейлора подбиты гвоздями. Камминс ходит в старых резиновых сапогах. Он сам – в ботинках. Следы поменьше принадлежат мисс Аштон. Много следов оставлено волонтерами, которые ходили в горы.
Если бы не снегопад, Грили без труда определил бы убийцу по следам и раскрыл дело.
Ратлидж повернул к двери черного хода. Хэмиш что-то говорил ему, и он остановился, чтобы послушать. Голос заглушал что-то важное. Он попытался вспомнить. Но ему помешали последние слова Хэмиша: «У тебя есть время до завтрашнего чая. Ты не можешь себе позволить спать!»
Ратлидж лежал без сна не один час, передумывая все, что видел и делал здесь, в Эрскдейле, вспоминая свои поступки и бессознательные наблюдения. Лишь в четыре утра, обескураженный неудачей, он погрузился в беспокойный сон.
Он видел запутанные, непонятные, неприятные сны – как будто их ему послали в наказание.
Вот по снегу, волоча ноги, бредет мальчик. Вокруг лежат мертвые Элкотты, их разметало, как солдат после артиллерийского обстрела. Их руки и ноги вывернуты под неестественным углом. Возле них топчутся овцы. Над головой грохочут пушки. Хэмиш зовет мальчика по имени, показывает вниз, и Ратлидж отчетливо видит его следы на грязном, окровавленном снегу.
Пушки загрохотали ближе, снаряды взрывались прямо перед его лицом, и он, вздрогнув, проснулся. Кто-то громко колотил в его дверь.
Глава 34
Перед Ратлиджем стоял, покачиваясь на каблуках, тощий, лысеющий субъект. Увидев инспектора, субъект произнес высоким, звонким тенором:
– Ну и тяжело же сюда добираться! Я пошел спать. Вы отстранены от расследования.
За спиной подчиненные называли Майклсона Кассием. Кличка отлично подходила этому вечно голодному на вид типу, потому что он был печально известен угодливостью к начальству и ради собственной карьеры готов был предать кого угодно. Сын бакалейщика, он высоко взобрался и рассчитывал взобраться еще выше.
Ратлидж ничего не ответил, и Майклсон направился к двери комнаты, которую отвел ему Гарри Камминс. Камминс бросил на Ратлиджа извиняющийся взгляд, а нового постояльца спросил, все ли его устраивает.
Ратлидж закрыл дверь. Он чувствовал себя опустошенным. Целых полгода он вел тяжелую борьбу ради того, чтобы вернуть себе прежнее положение. И вот чем все закончилось. Хэмиш сказал: «Вряд ли ему удастся превзойти тебя».
И все же на отстраненном от следствия как будто ставят клеймо. Всем кажется, что он не выполнил свой долг. Боулс наверняка постарается пустить слух, что Ратлидж не справился, и не позволит Ратлиджу искупить свою вину.
«Ума ему не хватает. Зато тщеславия хоть отбавляй…» – негромко заметил Хэмиш.
Ратлидж глубоко вздохнул. Ради себя самого он должен каким-то образом найти ответ, который ускользал от него с самого начала – ускользал от всех. Может быть, тогда ему хотя бы удастся сохранить уважение к себе.
Стоя у двери, он вспоминал свой сон. В нем было что-то важное. Он попытался понять, что именно, хотя обрывки сна стремительно улетучивались. Пушки – и окровавленный снег. Пушки мерещились потому, что Майклсон барабанил в дверь, даже не думая о том, что будит и других постояльцев.
Неожиданно он вспомнил, что показалось ему таким важным. Не кровь, не разбросанные повсюду трупы. Он видел на снегу следы мальчика.
А ведь он видел их не только во сне! Он видел их наяву – длинные полосы, которые оставляет человек, который бредет, волоча ноги. Так может идти ребенок, обутый в большие, не по размеру, ботинки или сапоги…
Ратлидж снова лег в постель и проспал еще два часа. Потом, уложив свои пожитки, вышел на кухню, где Элизабет Фрейзер уже поставила чайник на огонь.
– Мне нужна ваша помощь, – сказал он. – Не бойтесь, вам не придется подвергать себя опасности, например засовывать голову в пасть льву, и все-таки…
– Да, конечно. Я слышала, приехал инспектор Майклсон. Мне нужно будет что-то ему передать?
– Не ему, а инспектору Грили. Вчера вечером я просил его освободить Пола Элкотта. Пожалуйста, скажите, что я уехал в Лондон, а вы, прибираясь в моей комнате, нашли забытую мной рубашку и хотели бы вернуть ее мне.
Она изумленно воззрилась на него:
– А вы где будете?
– Не спрашивайте, все равно не скажу. И еще, если можно, окажите мне любезность: не будите инспектора Майклсона, пусть выспится.
Элизабет расплылась в улыбке:
– Вы нашли мальчика? Я всегда верила, что вы его найдете!
Его лицо ничего не выдало.
– И помните, для всех я уехал из Эрскдейла.
Кивнув, Элизабет повернулась к чайнику.
– Понимаю. – Помолчав, она сказала: – От вчерашнего ужина осталось мясо. Могу сделать вам несколько сэндвичей. У вас есть термос?
– Как великодушно с вашей стороны. Спасибо! Сейчас уложу чемодан в машину и вернусь за сэндвичами.
Заведя мотор, он вернулся на кухню, Элизабет протянула ему пакет с сэндвичами и наполнила его термос.
– Мне жаль, что вы уезжаете, – просто сказала она. – И все же желаю вам счастливого пути! – Она протянула ему руку, и он пожал ее, задержал ненадолго и отвернулся.
Ратлидж проехал мимо фермы Элкоттов к загону для стрижки овец, где прежде побывал с Дрю Тейлором. С одной стороны загон был открыт, и он поставил в него машину.
Место убийства давно отмыли и перекрасили. Убитых предали земле. Но раз Майклсон соизволил сюда приехать, он потребует от Грили подробного отчета, где и как были обнаружены тела. А потом вернется в Эрскдейл и начнет допрашивать всех подряд.
Вряд ли Пол Элкотт найдет в себе смелость снова бродить по горам; хорошо, если разок выберется на бывшую ферму брата. Если погода испортится, овцы Элкоттов будут предоставлены сами себе.
Еще день или два его машину никто не найдет.
Он захватил с собой пакет с едой, термос и пошел дальше пешком. Надо найти подходящий наблюдательный пункт, откуда хорошо видна ферма Ингерсонов. В кармане у него лежал бинокль, который так пригодился ему раньше. И он хорошо помнил карту и замечания Дрю Тейлора, которые тот отпускал, когда они вместе обозревали окрестности.
Там, куда он направляется, будет холодно и неудобно, но во Франции ему приходилось бывать и в гораздо худших условиях. Тогда им двигало желание умереть. Сейчас им движет желание реабилитироваться. Иначе он лишится всего, чего достиг на долгом и страшном пути к исцелению.
В голове мелькнула мысль об Элизабет Фрейзер. Нет, до этого еще очень, очень далеко.
Хэмиш осведомился: «Ну, найдешь ты паренька, а дальше-то что?»
Ратлидж не ответил.
Мэгги вошла в дом и сказала мальчику:
– Очень тебе признательна за желание защитить меня. Но топор острый, если поранишься, кто будет мне помогать?
Он осторожно положил топор на место – на пол у двери. Мэгги начала готовить еду и некоторое время не обращала на него внимания. Потом она села и заговорила об овцах, за которыми он ухаживал.
– Овцы бывают разные. Ты можешь отличить овцематку от ярки, барана от валуха, ярочку после первой стрижки и после второй?
Вместо ответа, мальчик презрительно хмыкнул.
– Конечно, можешь, – ответила она самой себе. – И все же не вредно узнать, что умеет человек, которого берешь к себе на работу.
Она задала ему пару вопросов о стрижке овец и увидела, что он ее понимает. Наконец, как бы между прочим, Мэгги заметила:
– Вряд ли он еще сюда вернется – тот приезжий из Лондона. Я кое-что придумала, чтобы его отвадить. И все же еще пару дней покормим овец ночью – на всякий случай.
На бледном личике отразилось такое облегчение, что у нее защемило сердце. Но позже, после того как огонь в очаге пригас, а она отдыхала в кресле, а нога – вот редкий случай! – почти не беспокоила ее, Мэгги вспомнила другое выражение на том же личике, когда мальчик обеими руками сжимал тяжелый топор. Она невольно задумалась, на что способен ее новый друг.
«Ты дура, Мэгги Ингерсон!» – выбранила она себя. Но боль в левой ноге напомнила ей: беднякам выбирать не приходится.
С наступлением ночи Ратлидж прошел еще немного и устроился на новом наблюдательном пункте – в овечьем загоне. Овцы мирно паслись вокруг, бродили по горным склонам, рыли копытами снег, ища траву. Какая-то овца на миг уставилась на него и чихнула, а потом пошла дальше. Наконец овцы устроились на ночь; грязно-белые комочки были почти неотличимы от окружавшего их снега. Одна овца улеглась так близко от него, что он слышал ее дыхание. Оно как-то утешало.
Над головой сверкали россыпи звезд; запрокинув голову, Ратлидж находил знакомые зимние созвездия. Ноги у него окоченели, он никак не мог согреться. Через час поднялся ветер; тихо завывая, он несся с западных склонов, предвещая утренние заморозки.
