Олег Волынец - Серебро и свинец, иной вариант
Сейчас его трясло. Он видел все, что творилось на дороге, и слышал голоса убийц, не озаботившихся даже его поисками. Тела погибших, раздетые разбойниками догола, он, как мог, сложил у обочины, завалил ветками и окурил дымом, чтобы лесные звери не лакомились мертвечиной, покуда не придут сюда люди, чтобы похоронить убитых, как положено. А потом поковылял, оглядываясь поминутно в суеверном страхе, в сторону замка Бхаалейн.
***— Чего требует этот толстопузый кретин? — потребовал ответа начальник караула.
— Чтобы его пропустили к нашему владетелю, — объяснил Лева.
— А кто он вообще такой? — поинтересовался начальник караула, приглядываясь к незваному гостю.
— Управляющий замком Бхаалейн, — объяснил лингвист и, прислушавшись, добавил: — Раатхакс ит-Ллайшар.
— Ну и какого рожна горячего ему надо? — Начкар раздраженно потер пряжку ремня. — Кой черт принесло, рыло помещичье?
Внезапно он сморщился и покосился на управляющего скорее опасливо.
— А он мои мысли точно не читает? — полюбопытствовал начкар вполголоса.
Раатхакс восседал на взмыленном коне, глядя поверх голов своих собеседников на кипящую за оградой нового лагеря стройку. Казармы еще не были достроены, но домик для комсостава уже призывно белел рядом со штабом, над которым реял гордый алый стяг.
Наивный Лева причин его опасений не понял.
— Нет, — уверил он начкара. — Он родич владетеля, а у того в роду передается дар телекинеза.
— А… — Начкар с умным видом покивал. Чем телекинез отличается от телепатии, он не имел представления, но раз переводчик говорит… — Так что ему нужно?
— Требует нашего владетеля, — повторил Лева, еще раз выслушав надменного Раатхакса. — Ни с кем другим говорить не желает.
— У-у, — пробурчал начкар тихонько, — хрен моржовый… Начальство ему сразу подавай.
В голосе его ясно слышалось непроизнесенное "А по инстанциям — не хочешь?".
— Наверное, надо позвать Николая Марксленовича, — неуверенно предположил Лева. На его взгляд лучше б Краснова, но того за попытку помешать снабжению оружием разбойников отозвали. Он и сам был не рад, что из троих лагерных переводчиков именно он оказался поблизости, когда толстопузый управляющий прискакал к шлагбауму на воротах и принялся твердить что-то по-эвейнски. — Вряд ли такой… важный человек стал бы лично ехать сюда из-за каких-то пустяков.
— Да? — Начкар скептически оглядел изрядное брюхо важного туземца, украшенное многочисленными золотыми висюльками. — Р-рядовой! — скомандовал он в пространство. — Ко мне — бегом!
К тому времени, когда Бубенчикова наконец нашли, обшарив предварительно весь лагерь, и привели к воротам, Лева с начкаром успели трижды изойти холодным потом. Один только Раатхакс взирал поверх шлагбаума все с тем же презрительным негодованием на лице. Завидев Бубенчикова, он несколько оживился и бросил переводчику что-то на своем языке.
— Он спрашивает, чем мы можем объяснить свое вероломство? — эхом откликнулся Лева и, опомнившись, добавил: — Товарищ Бубенчиков.
— О чем это он? — недоуменно поинтересовался замполит, наслаждавшийся своей победой над гэбистом после жалобы на последнего. Последовал обмен невразумительными фразами.
— Он говорит, — перевел Лева, — что… кажется, разбойники… вооруженные нашими громобоями, напали на мирного купца в пределах владения Бхаалейн. Купца убили, охрану убили… единственный… в общем, кучер отсиделся в кустах и добрел до замка.
— Твою мать, — прошептал Бубенчиков и машинально одернул исполнительного Шойфета: — Это не переводить!
Замполиту начинало казаться, что он совершил серьезную ошибку, связавшись с местными робин гудами. Он с самого начала был невысокого мнения об интеллекте туземцев, но разбойники, кажется, могли взять все призы на конкурсе идиотов-самоучек. Это же надо было додуматься — нападать на проезжих в землях здешнего феодала! Мало того что палить при этом из автоматов — оставить свидетеля! Даже показалось, что Краснов заранее предвидел такое.
Пузатый управляющий снова что-то прогудел.
— Коун Раатхакс спрашивает, — перевел Лева Шойфет, — готовы ли мы ответить за эти преступления?
— С какой стати? — взвыл Николай Марксленович. Заткнуть переводчика он уже не успел. Лева выстрелил в Раатхакса коротенькой фразой, на что управляющий, побагровев, прорычал что-то, на слух показавшееся гэбисту совершенно нецензурным.
— Мы должны отвечать за преступления своих людей по Серебряному закону, — автоматически оттарабанил Лева. — Иначе… слово, данное клятвопреступнику, не имеет силы.
Замполит лихорадочно прокручивал в голове варианты. Если туземцы обвинят группу межпространственной помощи в прямом обмане — а с них станется, дикие люди, — и откажутся от уже достигнутых соглашений… с Бубенчикова снимут голову, особенно в свете закатанной майором КГБ истерики по поводу вооружения разбойников. Как пить дать.
— Переводите буквально, — услышал он собственный голос. — С чего он взял, будто это наши люди?
Лева удивленно посмотрел на своего начальника, но перетолмачил его слова на эвейнский.
— Потому что у них было наше оружие, — пришел через него ответ Раатхакса.
В который уже раз генерал-майор пожалел, что сам не знает эвейнского. Без посредников было бы куда проще… но допускать здешних телепатов к себе в голову он не собирался, а выучить язык по старинке все времени не было. Да и зачем — в конце концов, еще лет десять-двадцать, и вся здешняя интеллигенция будет учиться в приюте для убогих имени Патриса Лумумбы.
— Если кузнец делает меч, он не в ответе за тех, кто этим мечом убивает, — проговорил гэбист. — Мы продали этим людям наше оружие. У вас есть чародеи. Они могут противостоять такому. — "Ну да, — мелькнуло у него в голове, — мы же не стали дарить этим уркам минометы и гаубицы". — Мы не в ответе за то, против кого поднимут наш меч.
— Значит, это не ваши люди? — спросил Раатхакс, выслушав перевод. — Они не ходят под рукой вашего владетеля?
Бубенчиков решительно покачал головой.
— Передайте ему, — проговорил он, — что мы решительно против убийства мирных жителей и что так поступают только негодяи.
Лева разразился многословной тирадой, экспансивно размахивая руками. Управляющий прервал его и что-то пробурчал негромко.
— Он говорит… — Лева покраснел, — чтобы мы впредь не торговали своим оружием… Нет, не так. Чтобы мы не продавали его тем, кто нарушает Серебряный закон. Это не требование — по закону он не может указывать нам, чем и как торговать. Но… — Он переспросил что-то у туземца и продолжил:
— Есть разница между… законом и обычаем… порядком… Нет… — Он напряженно потер лоб в поисках подходящего слова. — Вот! Понял! Порядочностью.
Замполит мрачно воззрился на управляющего. Раатхакс ит-Ллайшар иронически усмехнулся и, с неожиданным для столь дородного мужчины проворством запрыгнув в седло, развернул коня.
***— Черт! — ругнулся Бубенчиков. — И что это должно было означать?
Вопрос был, строго говоря, риторический, но Леву Шойфета это, как обычно, не остановило.
— Что теперь у владетеля Бхаалейна развязаны руки, — ответил он.
Возможно, генерал-майор Бубенчиков не так настаивал бы на том, чтобы база советских войск в дружественном Эвейне была перенесена от точки перехода в места более обжитые, если бы знал, что творилось в новом лагере после наступления темноты…
Разумеется, выйти из лагеря иначе как через главные ворота было почти невозможно — минные поля, ограда, датчики, прожектора… История с собакомедведем пошла бедняге Сапрыкину впрок. Начальство, проверив колючесть проволоки и мелкость сетки, милостиво покивало, и вопрос о безопасности базы сочли закрытым.
Ошибку Бубенчиков допустил только одну. Да и не ошибка это была, в общем. Какие, ко всем чертям, увольнительные на иностранной территории? Может, тебе еще билетик до городу Парижу? Ах, назад в Союз? А секретность? Разболтает в пьяном виде какой-нибудь солдатик, и через день об этом будут трезвонить все Барановичи, а через два — весь Тель-Авив, где половина этих самых барановичей и Рабиновичей проживает. Нет уж, потерпят без водки и баб!
Возможно, сказался благоприобретенный аскетизм замполита, возможно, одна половина здравого смысла одолела другую… так или иначе, но тягу рядового состава к бабам и водке генерал-майор недооценил радикально. Покуда тесниться приходилось на пятачке посреди густого леса с дикими драугбэрами, никто как-то не задумывался, чего лишен, — кроме тех немногих, кому приходилось сталкиваться с туземцами в мирной обстановке. Но с переездом под бок многолюдной деревне необходимость стала осознанной. А осознанная необходимость, как писали классики, есть свобода.
