Энн Перри - Тишина в Хановер-клоуз
У Шарлотты было достаточно времени на жалость, на размышления об этих женщинах; она понимала, что легче сочувствовать чужим страданиям, чем смотреть в лицо действительности. Если она переключит бурлящие внутри чувства на что-то другое, это поможет ей лгать Томасу, улыбаться с притворной уверенностью и прогонять страхи.
Когда ее наконец впустили, то не позволили дотронуться до мужа. Она сидела напротив и вглядывалась в его лицо, замечая синяки, грязь, тени под глазами и страдание, которое не могла скрыть натянутая улыбка. Никогда еще ей не было так тяжело, и никогда еще ей не приходилось столько лгать. Питт очень хорошо ее знал, и раньше ей ни разу не удавалось обмануть его. Теперь же она смотрела ему в глаза и лгала с такой легкостью, словно перед ней сидел не мужчина, а ребенок, которого нужно защищать и утешать сказками, скрывая правду.
— С нами все в полном порядке, — торопливо сказала Шарлотта. — И конечно, мы по тебе ужасно скучаем! Но у нас всего в достатке, и мне не пришлось просить маму или Эмили о помощи, хотя я не сомневаюсь, что они бы мне не отказали. Нет, я больше не ездила к Йоркам. Положилась на Балларата, как ты сказал… Ну а если он к тебе никого не присылал, значит, ему этого не требуется. — Она искусно направляла разговор, не позволяя Томасу перебивать себя и не оставляя времени на вопросы, на которые у нее не было ответа. — Где Эмили? Дома. Сюда ее не пустят, потому что она не родственница — по крайней мере, не близкая. Свояченица не считается. Да, Джек Рэдли очень любезен, помогает мне…
Эмили выполняла самую ненавистную из своих обязанностей — гладила накрахмаленные кружева хлопковых фартуков, целую дюжину. Каким-то образом Эдит удалось воспользоваться рассеянностью Эмили и переложить на нее свою часть работы. Она очень удивилась, когда в дверях прачечной появилась Мэри, оглянулась по сторонам, вошла, закрыла за собой дверь и приложила палец к губам.
— Что случилось? — прошептала Эмили.
— Мужчина! — почти неслышным шепотом недовольно объявила Мэри. — У тебя ухажер!
— Нет! — решительно запротестовала Эмили. Только этой напасти ей не хватает. Кроме того, обвинение совершенно несправедливо: она никого не поощряла. Наоборот, дала отпор подручному мясника, когда тот бесстыдно улыбался ей.
— Есть! — настаивала Мэри. — Грязный, будто только из печной трубы, но довольно смазливый и ужасно вежливый. Думаю, если его отмыть, будет писаным красавцем.
— Я его не знаю! — сердито сказала Эмили. — Скажи ему, чтобы уходил!
— И ты даже не посмотришь…
— Нет! Хочешь, чтобы я лишилась места?
— Он ужасно милый.
— Меня вышвырнут! — вскипела Эмили.
— Он говорит, что тебя знает! — Мэри сделала еще одну попытку. — Иди, Амелия. Может… Ты что, всю жизнь хочешь оставаться камеристкой?
— Все ж лучше, чем тебя вышвырнут на улицу без рекомендации! — огрызнулась Эмили.
— Ну, если ты так уверена. Это какой-то Джек.
Эмили замерла.
— Что?
— Его зовут Джек, — повторила Мэри.
Эмили поставила утюг.
— Я иду! Где он? Его кто-нибудь видел?
— Больно быстро ты передумала, — с удовлетворением заключила Мэри. — Но только поосторожнее. Если кухарка тебя застукает, беды не миновать. Он у двери в буфетную. Давай же! Торопись!
Эмили выбежала из прачечной, миновала коридор, кухню, буфетную и оказалась у черного хода; Мэри не отставала, следя за тем, не появится ли кухарка.
Эмили не верила своим глазам. Человек, стоявший под дождем на заднем крыльце рядом с угольной крошкой и баками для мусора, был одет в темное рваное пальто, спускавшееся ниже колен, а его лицо почти полностью скрывали широкие поля шляпы и прядь волос, падавшая на лоб. Кожа была испачкана сажей, словно он действительно только что вылез из дымохода.
— Джек? — изумленно спросила Эмили.
Рэдли улыбнулся, и на грязном лице сверкнули неправдоподобно белые зубы. Эмили так обрадовалась, что ей хотелось рассмеяться, но она поняла, что смех непременно перейдет в слезы. Чувства захлестывали ее, и лучше было молчать.
— Как вы? — спросил Джек. — У вас такой печальный вид…
Теперь она рассмеялась, немного истерически, но тут же взяла себя в руки, опасаясь, что Мэри может ее услышать.
— Со мной все в порядке. Ночью подпираю дверь стулом. Но мне нужно с вами поговорить. Как Шарлотта?
— Ей приходится тяжело, и мы никуда не продвинулись.
Из буфетной послушался чей-то голос, и Эмили поняла, что кто-то пришел и может выдать ее — если не кухарка, то Нора.
— Уходите! — быстро сказала она. — Примерно через полчаса я пойду к сапожнику; ждите меня за углом. Пожалуйста!
Джек кивнул и к тому времени, как из двери выглянуло любопытное лицо Норы, сбежал по ступенькам и исчез.
— Что ты тут делаешь? — подозрительно спросила Нора. — Я подумала, ты с кем-то разговариваешь.
— Много думать вредно, — огрызнулась Эмили, но тут же пожалела о своей несдержанности. Никакого раскаяния она не испытывала, но настраивать против себя Нору было нераузмно. Хотя отступать уже поздно — это будет выглядеть подозрительно. — Кстати, а что ты тут делаешь?
— Я… — Совершенно очевидно, что Нора приходила шпионить за Эмили и теперь смутилась. Она вскинула голову. — Мне показалось, что кто-то к тебе пристает. И я пришла помочь!
— Очень любезно с твоей стороны, — язвительно сказала Эмили. — Как видишь, тут никого нет. Я пришла проверить, какая погода. Мне нужно выйти с поручением — придется надеть теплое пальто.
— А ты сомневалась? — в голосе Норы звучала насмешка. — В январе-то?
— Может пойти дождь. — Уверенность Эмили постепенно крепла.
— Уже идет! Разве в окно не видно?
— Не особенно. Я была в прачечной. — Она смотрела в дерзкие красивые глаза Норы, провоцируя на открытое обвинение.
— Ладно. — Нора с вызовом повела плечами. У нее были красивые плечи, и она это знала. — Тогда тебе лучше поторопиться и не тратить на это полдня.
Эмили вернулась в прачечную, чтобы догладить последний фартук. Потом сложила его, убрала утюг, взяла шляпу и пальто и, сообщив Мэри, куда идет, сбежала по ступенькам крыльца и пошла по Хановер-клоуз к улице, в любую секунду ожидая увидеть Джека или услышать за спиной его шаги.
Свернув за угол, она едва не натолкнулась на него. Джек выглядел все так же странно и не дотрагивался до нее, а шел рядом, словно они действительно были теми, кого изображали: камеристкой, спешащей по делам, и трубочистом, ненадолго прервавшим работу.
По дороге Эмили поведала о необычном разговоре между Вероникой и Лореттой, который ей удалось подслушать, а также о том, что следовало из ее беседы с помощницей горничной.
Джек, в свою очередь, рассказал ей все, что знал о Шарлотте.
К тому времени как новости закончились, Эмили забрала у сапожника ботинки Вероники и уже возвращалась в Хановер-клоуз. Дождь усилился. Ноги и юбки у Эмили промокли, а по лицу Джека черными струйками текла сажа.
— Ну и вид у вас! — Улыбка у Эмили вышла жалкой. Она постепенно замедляла шаг. Ей не хотелось возвращаться в дом, и не только потому, что на какое-то время она освободилась от обязанностей и страха, но и потому — Эмили поняла это с внезапной ясностью, — что ей будет не хватать Джека. — Родная мать не узнала бы, — прибавила она.
Джек рассмеялся, сначала очень тихо, а затем все громче и громче. Он смотрел на ее пальто цвета грязи, скромную шляпку, мокрые ботинки.
Эмили тоже не удержалась от смеха. Они стояли посреди улицы, насквозь промокшие, и хохотали, чтобы не разрыдаться. Джек ласково взял ее за руки.
Он едва не спросил, не выйдет ли она за него замуж, но вовремя спохватился. У нее все деньги Эшвордов, все их поместья, а у него ничего нет. Он ничего не может ей предложить. Одной любви недостаточно.
— Джек. — Эмили не дала себе времени на сомнения и размышления. — Джек… Вы на мне женитесь?
Дождь смывал сажу с его лица, и она падала на землю черными каплями.
— Да, Эмили. Я на вас женюсь… с радостью.
— Тогда можете меня поцеловать, — с улыбкой сказала она.
Медленно, осторожно и очень нежно он ее поцеловал. Они были грязными и мокрыми, но поцелуй казался им необыкновенно сладким.
Глава 11
Тюремная жизнь превзошла самые мрачные ожидания Питта.
Поначалу потрясение от ареста, от того, что его так внезапно и жестоко швырнули по другую сторону закона, словно оглушило его, оставило только поверхностные реакции. Даже когда его перевели из местной тюрьмы в Колдбат-Филдс, действительность лишь регистрировалась органами чувств, не вызывая никаких эмоций. Питт видел массивные стены, слышал лязг захлопывающейся двери, скрежет металла о камень, чувствовал всепроникающий странный запах, от которого першило в горле, и неприятный вкус во рту — но все это не пробуждало в нем чувств.
