Аркадий Вайнер - Райский сад дьявола
Сошлись по недоразумению – неделю ехали на поезде в Москву. Этапом. Вор в законе Монька Веселый и майор милиции Швец. Оба – на доследование и новое слушание дела. Звериная строгость конвойного режима, уравновешенная общим бардаком и мелкими взятками, свела их вместе в мало-мальски выносимых условиях и дала возможность от души побеседовать о жизни.
Монька переживал творческий кризис. Штука в том, что он не хотел быть никем, кроме как настоящим высокопородным вором-законником. Он был художником и творцом своей странной профессии, идеологом и ревнителем этого лихого занятия.
Мир ломался и разрушал незыблемые представления. Монька испытывал унижение и боль. Полгода готовил он филигранную акцию – бескровное, безболезненное, мгновенное изъятие миллиона из инкассаторского автомобиля, возившего деньги в аэропорт Домодедово. Никакого ломового насилия! Скоростной наезд, сильный короткий испуг охраны – и Монька с двумя подхватниками и с двумя кассовыми сумками исчезает, как реверсный дымок за кромкой взлетного поля. Все было им рассчитано и перепроверено – маршрут движения банковского «рафика», график на трассе, экипаж охраны, смена постов ГАИ на шоссе, их собственная маскировка, пути отхода, место временной притырки взятых денег и пустые наколки для беготни преследователей, когда через полчаса после экса обнаружат перепуганный и обезоруженный конвой опустошенного деньговоза.
Все рассчитал, да только Великий Седой Пахан на небесах имеет на все свои расчеты. Накануне «рывка» умер тихо в своей постели Монькин отец – знаменитый вор Семен по прозвищу Еврей. И Монька улетел в Одессу справить по всем законам свой горький сыновний долг. А хапок под Домодедовом отложил: «Бог с ними, с деньгами, не до них сейчас. Вернусь погодя, сделаю…»
И подхватчики очень сочувствовали Монькиному горю. И себе особенно – «бабули» зависли неведомо на сколько времени. Дело-то выглядит очень просто, Монька все так умно, точно и ловко придумал, что там и суетить нечего – остановить на дороге и забрать «лавэ».
Не стали ждать возвращения Моньки с похорон, сами вышли на большой рывок, и все получилось! Как Монька и говорил!
С одной, правда, накладочкой – экипаж, трех человек, водителя и двух охранников, пришлось положить там. Всего же не предусмотришь! Кто им велел возникать? Монька, правда, говорил, что знает, как обеспечить их сговорчивость, но они не знали, и вообще неизвестно, знал ли это Монька – хорошо ему там на поминках рассуждать, выпивать-закусывать, когда они тут все на себя взяли!
Всю ментуру, гэбуху и агентуру державы бросили на поиск налетчиков – восемьсот сорок тысяч увели и трех человек убили! Шум и ярость! Только движения по делу не было. Глухо.
Монька не стал сам разбираться с подхватниками. По своему воровскому рангу он собрал сходку для решения этого негодяйского нарушения кодекса. Вонючих самочинщиков, помоечных беспредельщиков, ослушавшихся пахана, он требовал примерно и очень жестоко наказать. Что дозволено «смотрящему», не дозволено «быку»!
И киксанулся! Да как! Покачала сходка головушками мудрыми, бровки похмурила, строго пожурила отморозков – и простила. А Моньке разрешила забрать все бабки – кроме тех, что подхватчики уже внесли в общак. Четыреста двадцать тысяч – половину взятого – эти козлы, напуганные поднявшимся шухером на сыске и угрозой крутой расправы со стороны Моньки, сбросили в общак. И откупились…
А Колька Швец в эти времена насмерть сшибся в бою с советской подслеповатой Фемидой и надеялся ее победить и восстановиться, и предлагал Моньке вскоре взреять орлами над неопрятными просторами разваливающейся отчизны.
– Чистому криминалу приходит конец, – убеждал он Моньку. – Нерентабельно! Объедки от богатых промыслов! Надо открывать против коммуняк второй фронт – экономический!…
Оба вынырнули из своего узилища, отбились, вернулись в матереющую свободную жизнь, не потеряли друг друга. И однажды Швец представил Моньку Джангиру, под чьим заботливым снисходительным глазом провернули бизнесовое дело – патриотическое, легальное, общественно полезное. «Чистые овощи». Никаких аллюзий с руками правосудия! Действительно чистые.
Совершенно законно, естественным путем сгнаивались ежедневно тысячи тонн овощей, которые через подпольный завод промывали пожарными гидрантами и фасовали в невиданные тогда нейлоновые сумки-сетки по 3 кг каждая. Заработали на остатках от гнилья миллионы и заложили основу хозяйственной империи…
А потом, чуть сгустились тучи, Джангир организовал Моньке выезд на историческую родину в окрестности Вены, где он прильнул к родным корням, прижимая к измученному сердцу бумаги с авуарами «Кредитен-банка»…
…Швец оторвал Моньку от воспоминаний, показав на экран большого телевизора – президент Ельцин, будто налитой цементом, тяжелый, объяснял народу про текущие задачи. Может быть, про свои?
– Видишь, какой боец? – спросил Швец. – По-прежнему наверху кучи…
Монька вздохнул:
– Ничего страшного… По-моему, ваш ребе тухнет с головы…
– Плевать! Скоро заменим! – успокоил Швец. – Скажи, какие есть проблемы?
– Скорую помощь! – попросил Монька. – Срочно! Нужна сестричка – реаниматор полуживой плоти… Пиявка лет восемнадцати, килограммов на шестьдесят…
46. МОСКВА. ОРДЫНЦЕВ. ЗАДЕРЖАНИЕ
Ловить Мамочку мы отправились спозаранку все вместе – накануне вечером Любчик и Кит позорно упустили его. Он проехал от них буквально в двух метрах по встречной полосе движения в Ананьевском переулке. Пока они развернули машину, он въехал в проходной двор, махнул через стройку и выскочил в Даев переулок, на Сретенку – и был таков.
Он не убегал от них – скорее всего не обратил внимания. Просто ехал этим маршрутом и не догадывался о том, что его пасут.
Я с отвращением молчал, а Любчик бесновался и ходил на ушах. Только Кит был спокоен. Объедая кукурузный початок, урезонивал:
– Чего ты все ерзаешься и рыщешься? Не дергайся, возьмем… Может, сегодня… Там у него лежбище, обязательно появится…
Любчик смотрел на Кита с остервенением.
– В работе с подозреваемым опер должен выглядеть чуть глуповатым малым, – сипел он. – Но не настолько же!
На перехват Мамочки двинули двумя машинами. Любчик был счастлив, что я поехал с ними, но все-таки явочным порядком присвоил себе руководство. Он уселся с Китом в «джопу», а Куклуксклану, Миле и мне определил позицию на вылете из Ананьевского переулка, перекрывая путь на Даев. «Джопу» они развернули задницей к Садовой – так мы видели друг друга.
Любчик, сообразив, что полагающийся ему втык от меня не последует, вдохновенно вещал:
– Надо перекрыть ему дыхание в замкнутом пространстве – если он вырвется на прямую, мы его сроду не догоним на нашей пердячей технике…
– Хорошо, хорошо, – заверила его Мила. – Я только боюсь, как бы у тебя крыша не съехала от административно-сыскного рвения…
– Поедем, красотка, катас-са? – захохотал Любчик. – Погоди, сама еще потом будешь петь мне дифирамбы…
Кит подтолкнул его в бок и спросил простодушно:
– Слушай, я давно хотел спросить, что такое «дифирамбы»?
– Дифирамбы? – задумался Любчик. – Это что-то вроде рэпа на церковный мотив… А вообще хрен его знает… Короче, восторгаться будете моим умом и красотой…
Меня он цеплять боялся, но заметил, что остался еще обнесенным его вниманием К.К.К., и сказал душевно:
– Слушай, ты больше всего любишь всякие там законы, правила и порядки. Запомни – ждать сейчас придется долго, вступает в силу закон сохранения энергии. Лежи в машине на боку и сохраняй энергию. Сейчас, говорят, энергия – самая дорогая вещь на земле…
К.К.К. засмеялся. Он любил смотреть на бесчинства Любчика, втайне завидуя, что Господь не дал ему такой нахальной озорной бесшабашности.
Направляясь к стоящей на углу «джопе», Любчик успокоил:
– Ребята, сейчас не дергайтесь. Будем ждать. Но и не расслабляйтесь! В любой момент этот таракан может возникнуть. Белый «вольво», девятьсот шестидесятая модель – запомнили?
И ушел. Капитанил. Руководил процессом. Был счастлив.
Мы сидели в «жигуле», молча курили, опустив окна. Чуть-чуть моросил дождь. Ветер-листобой гонял по тротуару листву. Осенний поздний лет одичавших птичьих стай. Небо серое, тряпичное, наспех сшитое их треугольными стежками. Магнитофон пел нежные ванильно-сахариновые педрильные песни. Наискосок, за жидкими деревьями, было видно, как реставраторы золотят купол церкви Сретенья.
– Я тут неподалеку прожила много лет, – сказала Мила. – В Колокольном переулке…
Это она мне напоминает. Зачем? Я и так помню. Но все это ушло, не вернешь.
– Костя, откуда такое название – Сретенка? – спросила Мила.
– Сретенка, Сретенье – «встреча» на старославянском, – объяснил знающий все К.К.К. – Старцу Симеону ангелы обещали, что он не умрет, пока не увидит Иисуса Христа…
