Татьяна Гармаш-Роффе - Уйти нельзя остаться
Суки! Я-то отвечу, а эти падлы номенклатурные?! Когда им ответ держать?!
…
Морковка для ослика
Следак был тертым калачом. Понимал, что плевать против ветра себе дороже. И дело стало склеиваться по-новому. Эти суки-бонзы решили со всех сторон подстраховаться. Мамка мне спустя много лет призналась, что и им с отцом деньжат подбросили, чтобы подсказали сыну, как правильно себя на суде вести. А уж чья была идея ко мне Ингу подослать, к гадалке не ходи – Стрелка. У той самой положение были не ахти. Родители, как и мои, – пролетарии. Конечно, нонсенс, если бы она обвиняемой по 117-й пошла, но, говорят, и таких случаев немало было. Ну, там где подружкины ножки для своего кавалера какая-нибудь дура подержит, где еще как благоверному в удовлетворении его желания с другой дамой посодействует. И идет соучастницей. Но тут случай не тот. В деле-то всего из доказательств – мое чистосердечное признание и моя же сперма на юбке и остались. Хотя белых пятен хватало.
Во-первых, непонятно, где, собственно, произошло изнасилование? Стрелковская квартира родительскими стараниями отпадала как место происшествия. На улице как-то не сезон было – кто-то из нас задницу бы всякого отморозил. Во-вторых, Деревяшкины габариты были моих поболее. Серьезно поболее. Нет, чисто теоретически я, конечно, мог ее где-то зажать, но опять-таки все это было весьма непросто в деле прописать.
И тогда, чтобы утрясти все эти противоречия, следак устроил мне свидание с Ингой. Запер нас с ней вдвоем в своем кабинете. Эх, и дурак же я тогда был! Мог ведь разложить ее на столе и делать с ней что хочешь! Она же в моих руках была! А я не понимал. Думал, что следак в любой момент вернуться может. А он-то как раз прекрасно понимал, что Инга расплатиться за изменение моих показаний пришла. А уж как – дело наше. Специально и место, и время для этого предоставил. Только эта стерва, подстилка стрелковская, и здесь решила малой кровью отделаться!
Запела сладко.
– Ой, Зиновий, как ты осунулся, – сочувственным таким тоном. – Кормят, наверное, плохо. Я вот тут передачку тебе принесла. Следователь разрешил…
А я все не врубаюсь – чего пришла-то? Вроде пока на свободе гулял – не больно нужен был. И тут еще не совсем смикитил, что она упрашивать пришла показания-то изменить. И согласиться со всем, что следствие там напридумывает. Но она-то свою цель четко видела!
– Мы по тебе всей Компашкой скучаем. Жалеем, что так получилось. Надо было нам тебя от изнасилования-то удержать. Но ты как зверь был…
– Так я что, у вас на глазах ее?..
– Ага! Но ты у нас теперь герой!
Знает, сучка, чем пацана зацепить! Да, я – такой! И уже неудобно как-то жаловаться, наезжать. И как-то так незаметно разговор перевела к тому, что я вроде даже защитить ее должен, как свою даму сердца. Да чего ей грозило-то? Уж если парней отмазали, то она вообще пятым колесом в телеге в этом деле была! Стрелка пришла выгораживать, и как я тогда не понял?
Короче, стерва эта, как и все они, актрисой была неплохой. И слезу пустила, и обцеловала всего, и даже за титьку потрогать дала. Но дальше – ни-ни. Вдруг следователь войдет. В общем, развела меня по полной. Что теперь только она поняла, какой я благородный и какая мразь этот Стрелков. Мол, войди Зиновий в ее положение, свидетельствовать против Юры и Компашки она не может, потому как сама соучастницей окажется, а переть одному на всю эту номенклатурную кодлу она бы мне не советовала. А если я возьму все на себя, забуду, что кто-то еще там присутствовал, то папашки великие расстараются, срок по минимуму дадут – три года. И на СИЗО досидишь каким-нибудь помощником библиотекаря. Не жизнь – лафа.
– Я только теперь понимаю, Зиновий, – завершила она подвешивание морковки перед ослиным носом, – что зря только со Стрелком время теряла. Решила тебя ждать. Ты, как и я, парень из простой семьи, благородный. Дождусь и замуж за тебя пойду. Если возьмешь, конечно…
Какие я сопли розовые распустил! Обнимал «дорогую и любимую», целовал. В любви клялся! Она тоже не отставала. А напоследок свой трюк подъездный повторила. Через карман «затвор передернула». У-у, сучка, могла бы и до минета расщедриться!
А потом пришел следак, выпроводил Ингу и расписал примерно то же, что она говорила, но вполне предметно. Если не буду ерепениться, получу три года, досижу в СИЗО в приличной камере. Буду книжки развозить. А там, глядишь, год скостят за хорошее поведение…
И я изменил показания. Под диктовку. Получалось, что разложил я Деревяшку после уроков прямо на ее рабочем столе в классе. Следак сам морщился, когда эту чушь диктовал. Но куда денешься? Там такие прихваты были, что вякни не так – пойдешь кочегаром за Полярным кругом работать…
В общем, осудили меня, как и обещали, на три года в день, когда у моих одноклассничков был в школе последний звонок…
…
Прочерк между датами
Вспоминать два года отсидки занятие не сильно благодарное. Кто там был, тому и так все понятно. Кого пока пронесло – все равно не поймет. Мне запомнились эти годы больше не внешними какими-то проявлениями жизни: тут все понятно – баланда, редкие шмоны, еще более редкая баня и т.п., а каким-то общим отупением. Где-то через месяц я понял, что Инга меня кинула. Ни одного письма или там передачки. Просил мать в письмах узнать ее адрес. Но из школы матушку директриса выперла в момент, а где жила Инга, я толком в письмах объяснить не мог. Были попытки, писал по каким-то адресам наугад. Но ни ответа, ни привета. Может, какое и дошло, только Инга и не подумала на него ответить.
Иван Андреевич, Дюша, – растратчик, сидевший со мной в камере и ходивший под вышкой, еще когда меня с суда привезли, сказал, что лоханулся я по полной.
– Запомни, Зина, – прочитал он мне вечерком небольшую нотацию, – шмарам верить нельзя однозначно. Это имя прилагательное, самостоятельно в серьезных делах ничего не решающее. Потому с ней беседы вообще вести не стоило. Присунуть надо было, обязательно и ракообразно, а разговоры разговаривать – бесполезняк. А вот папашку ее хахеля тебе повидать стоило бы. И выжимать из него по полной. Подкинул бы он козлам еще капусты, мог бы ты и условным сроком отделаться. Хотя вряд ли, но пытаться стоило.
Дюша был умен и жизнь знал всяко получше моего. Лоб ему так зеленкой и не смазали – получил всего лишь «десятку» и довольный ушел на зону. «А ты что думаешь, – сказал он на прощание, – начлаг не хочет сытно есть? А с моим-то опытом! Да я с лагеря богатым человеком выйду!»
Не знаю, как там у Дюши получилось, но я вышел на свободу, спустя два с небольшим года по УДО (условно-досрочно) бедный как церковная мышь. «Компашкины дети» учились по большей части в МГИМО, кто-то в МГУ, кого-то за какой-то надобностью занесло в ГИТИС. Все были при деле, упакованные и довольные жизнью. Одна радость у меня была – Инга с институтом пролетела, как фанера над тем самым Парижем, где она мечтала провести большую часть сознательной жизни. И трудилась, как мне поведал случайно встреченный парень из параллельного класса, лаборанткой на какой-то кафедре какого-то занюханного института. В МГИМО, значит, даже на такую должность ее не взяли: Стрелок остался в буйном школьном прошлом – студенческая жизнь закрутила, завертела. Инга же, судя по невнятному рассказу, тоску по несбывшимся надеждам сильно разбавляла вином. Мол, по пьяни ее и видел.
Что ж, такой расклад меня вполне устраивал. Получить должок обещанной женской лаской от пьяной неустроенной бабенки будет проще. И, протрезвев от трехдневного загула, случившегося по случаю освобождения, я под вечер отправился в знакомый подъезд.
Развод на слезы
У двери Ингиной квартиры я слегка понервничал: что говорить родителям, если откроют они? Но справедливо решил, что теперь я человек бывалый и думать о таких вещах мне не к лицу. Вдавил кнопку звонка, подождал. Дома никого не было.
Спустившись на пролет, я примостился у подоконника и стал ждать, время от времени поглядывая в окно. Уж чего-чего, а за два года ждать я научился. Но, видно, Инга не изменила своей привычке – дразнить меня. Прошло несколько часов, близилась полночь. Отопление по случаю приближения майских праздников выключили, а ночи были еще по-апрельски холодные, и я стал замерзать. Уже давно прошли все сроки, согласно которым мне надлежало быть дома как досрочно освобожденному. Но я рисковал. Не мог уйти, не увидев эту сучку. Уже несколько раз из-за двери соседней с Ингиной квартиры выглядывала физиономия испуганной бабки. Она зыркала на меня из-за цепочки, но спросить так ничего не решилась. То ли тюремный запах не выветрился, то ли вид бывалого, ха-ха, зэка отпугивал. Уже затихли все звуки в квартирах, а я все ждал…
Столкнулись мы с Ингой во дворе. После полуночи я все же решил идти домой – все разумные пределы миновали. Она же, как оказалось, сидела на лавочке под фонарем и курила. Еще подходя, я определил, что Инга лыка не вяжет. Фильтр сигареты не всегда попадал между губ, другой рукой моя должница тяжело упиралась в скамейку.
