Павел Глоба - Астролог. Код Мастера
Василиса наклонилась к Успенскому.
– Мне сегодня тоже звонили. Насчет наследства Ады.
Тот сделал удивленное лицо.
– И кому теперь все богатство отойдет? Неужели тебе?
Василиса пожала плечами.
– Этого я не знаю. Но мне под большим секретом сообщили, что я теперь – владелица журнала «Модус вивенди». И знаешь, кто доложил? Лелик. Прямо ковриком стелился. Остальные члены редколлегии на помилование не надеются, точат копья и ищут адвоката. Так что с меня и этих проблем хватит. Ой, смотри, Борюсик!
Телевизор все время работал с выключенным звуком. Сейчас на экране появилось перепуганное лицо господина Бекермана.
– Сделай погромче, может, про нас говорят, – попросил Филатов.
Василиса прибавила звук. Но говорили не про них и не про события, участниками которых им пришлось стать в этот вечер. Речь шла о мошенничестве, участником которого оказался Борис Абрамович. Ведущий криминальных новостей сообщил зрителям, что преступная группа, совершившая кражу яиц работы Фаберже из частной коллекции, пыталась «отмыть» краденое, подарив часть похищенного государству. Посредником в этой коррупционной сделке оказался господин Бекерман. В качестве одного из организаторов кражи и аферы называли опытного мошенника, рецидивиста Цыганенко, который выдавал себя за экстрасенса и астролога. Он вам известен как Сергей Тимаковский.
– И тут развели лопуха, – прокомментировал злоключения Борюсика прокурор.
– А ведь я предупреждал его, – вздохнул Успенский. – Звезды не лгут.
Но Василиса не успокаивалась:
– Но послушай, ведь и Покровский, и Бекерман – оба родились под знаком Рыб, в один день, десятого марта. Но ведь они совершенно разные люди.
– Конечно. – Успенский устало усмехнулся. – Оба они – Рыбы. Только Покровский Рыба, которая плавает в живой воде и стремится вверх, а Бекерман – в мертвой, его все время ко дну тянет. Сейчас, в эпоху Водолея, выбор людей, рожденных под знаком предыдущей эры, особенно важен. К тому же, оба они не оправдали возложенной на них миссии в деле конца света. Но причина у каждого оказалась своя. Покровского совесть заела, а Бекерман, судя по всему, просто струсил. Но свои функции оба выполнили. Так или иначе, Мастер завершил свою миссию и обрел покой. И волю.
Тут Филатов вдруг спохватился:
– А что там с рукописью? Твой агрегат ее не сжевал? Если с ней что-то случится, мне же голову вместе с погонами снимут!
– Цела твоя рукопись, – успокоил его Андрей. А текст я уже «Пифагором» обработал. Это такая замечательная нумерологическая программа для текстовых кодов. Окончательную редакцию романа я еще раньше проанализировал, а теперь и первый вариант. Интересно будет сравнить. Вот, кажется, готово.
Он склонился нал экраном ноутбука. Василиса тоже заглянула.
– Не понимаю, – сказала она, – почему все упирается в сорок третий год? И у Булгакова в первом варианте дело в сорок третьем году происходило.
Андрей внимательно посмотрел на нее.
– А ты вспомни события Великой Отечественной. Перед началом сорок третьего года – нацисты стоят на Волге, под Ленинградом, да и от Москвы недалеко отброшены. И вот сорок третий: окончательный разгром немцев под Сталинградом, затем разгром венгров под Воронежем. Летом Курская битва, потом битва за Днепр. И при этом мы несем самые большие потери за всю войну. Конец года – Тегеранская конференция. Сорок третий год был непростой, переломный. И, если бы в этот момент инициативой владели не мы, а Гитлер страшно даже подумать. К тому же, ты помнишь, что нам говорил профессор со свалки про возможности немцев: реактивные самолеты, летающие тарелки, атомную бомбу и прочее? Но все получилось по–другому. Война началась раньше, в сорок первом. И мы, ценой невероятных потерь, сумели перехватить инициативу и спасти мир. Кроме того, в сорок третьем году Поместный собор избрал патриарха. А это тоже кое-что значит.
– И ты думаешь, что роман Булгакова сыграл здесь какую-то роль?
– Допускаю. Мастер, начав писать роман чуть ли не под диктовку темных сил, постепенно изменил полярность текста. В черновиках Булгаков отмечал, что Нострадамус назначил на тысяча девятьсот сорок третий год конец света. Ведь этот год отмечен Метоновым циклом.
– Это что еще за ерунда? – нехотя заинтересовался Филатов.
– Метонов цикл составляет девятнадцать лет и служит основой для расчета и православной, и католической Пасхи по Юлианскому календарю. Так вот, Нострадамус утверждал, что конец света наступит, когда Страстная Пятница придется на день святого Георгия, Светлое Воскресенье – на день святого Марка, а праздник Тела Христова – на день святого Иоанна. Кстати, два года подряд обе Пасхи, католическая и православная, отмечались в один и тот же день.
– И эти совпадения пришлись на сорок третий год?
– Точно. В сорок втором и сорок третьем. Вы помните, чем заканчивается роман?
Филатов скромно отвел глаза, а Василиса ответила за обоих:
– Конечно, помним. Мастер и Маргарита умирают, и все – Иешуа, Понтий Пилат и его собака – уходят по лунной дорожке.
Кстати, еще одно интересное совпадение. В сорок третьем году, как раз на Пасху, умер Владимир Немирович–Данченко, один из создателей МХАТа. Кстати, он и его брат, известный писатель, до революции были масонами. Так вот, Булгаков Немировича недолюбливал и считал даже более виноватым в своих бедах, чем Станиславского. Но сам Немирович признавался, что считает Булгакова лучшим драматургом, и обвинял Станиславского и прочих сотрудников театра, что они мешают Булгакову плодотворно работать. Непонятно, почему он так говорил, ведь это противоречило корпоративной масонской этике. Но защитником писателя он все же был. Как, впрочем, и Сталин.
– Мы отвлеклись от темы, – напомнила Василиса. – Значит, роман кончается тем, что все умирают и уходят по лунной дорожке. И что из этого следует?
– Ага! – крикнул Успенский так, словно уличил в чем-то нехорошем. – Вот она, картина манихейской благодати! Получается, что реальный мир – зло. А подлинная свобода только в загробной жизни. И, если хочешь стать свободным, умри!
– И что?
– А то, что в окончательном варианте вся эта картина счастья оказывается наркотическим бредом поэта Ивана Бездомного. И это только один из примеров. Так Булгаков переработал всю рукопись. Вот анализ. – Андрей указал на ноутбук.
Но Филатов был не удовлетворен таким объяснением.
– Даже если считать, что рукопись «Мастера и Маргариты» – это код, созданный по принципам нейро–лингвистического программирования, то что дальше?
– А дальше простая связка, – объяснил Успенский. – В игру включается начальник разведуправления Гендин и его агент Ольга Чехова, которая через Геббельса выходит непосредственно на Гитлера.
– Постой–постой, – Филатов даже зажмурился от напряжения. – Я по телевизору передачу смотрел, она называлась «Чайка» Гитлера». Только там сказано, что задачей нашей разведчицы было максимально оттянуть начало войны между Советским Союзом и Германией. Ей потом даже орден за это дали. Но тогда получается, что все вышло наоборот?
Успенский снова кивнул.
– Ты правильно понял. Задумали одно, а получили совсем противоположное. Но сделали вид, что именно этого и добивались. В результате пакт Молотова–Риббентропа, заключения которого так добивались офиты и манихеи, не сработал. Война началась не в сорок третьем, а в сорок первом. И немцы, заметь, немцы, а не мы, оказались к ней не готовы. Оказались не готовы уничтожить мир. В этом и заключалась великая мессианская роль России. Смертью смерть поправ, величайшим самопожертвованием наша страна спасла мир от неизбежной гибели.
Василиса поддержала астролога.
– Да–да, тот профессор на свалке то же самое говорил.
Но Филатов не сдавался:
– Ну хорошо, допустим, что этот код попал к астрологу Гитлера или к Геббельсу, или даже к самому Гитлеру. Ты что, считаешь, что они по–русски читать умели?
Успенский встал и заговорил тоном школьного учителя:
– Видишь ли, Петрович, в семье индо–европейских языков русский и немецкий являются как бы двоюродными братьями. То есть коды и шифры, что в одном, что в другом, работают по одному принципу.
– А в чем тогда вообще смысл работы Булгакова? Сам написал программу конца света, сам же ее и испортил? Зачем было время тратить? Как говорит мой сосед – дешевле выспаться.
Андрей почесал затылок, подыскивая доступное прокурору сравнение.
– Понимаешь, Петрович, любая работа состоит из двух моментов. Первый момент – это, собственно, работа. А второй состоит в том, чтобы убрать за собой рабочее место и проветрить помещение. Так и Мастер. Сначала он создал текст, способный повлиять на судьбу мира. И после этого максимально обезвредил его опасный потенциал. Не зря он выправлял эту рукопись до конца своей жизни. А потом его вдова еще двадцать лет вносила в нее поправки по оставленным им замечаниям. И то не до конца. Отсюда и чертовщина нет–нет да и проявится. Хотя, быть может, нам еще предстоит открыть истинное назначение этого романа.
