Дуглас Престон - Колесо тьмы
— В качестве капитана? — спросил Кемпер.
Ле Сёр замялся:
— Давайте сначала просто послушаем, что он скажет.
Он посмотрел на часы. Оставалось восемьдесят девять минут.
Глава 57
Кэрол Мейсон стояла у дисплейного терминала капитанского мостика, спокойно и внимательно глядя на тридцатидвухдюймовый плазменный экран. Она размышляла об этом чуде электронной техники и новейшей технологии, которое делало ненужными прежние штурманские навыки, знание математики и глубокую интуицию, когда-то необходимые для кораблевождения. С этим новым приспособлением любой сообразительный двенадцатилетний школьник мог бы управлять «Британией», используя большую цветную карту с маленьким корабликом на ней и линией, обозначающей курс, удобно размеченной контрольными точками расчетного местоположения судна с десятиминутными интервалами и промежуточными точками для изменения курса.
Она бросила взгляд на автопилот. Еще одно чудо современной техники: постоянно отслеживает и фиксирует скорость судна как относительно воды, так и относительно дна, обороты двигателя, развиваемую мощность, угол перекладки руля и угол атаки винта, а также производит бесчисленные поверки и поправки, настолько тонкие, что они окажутся не по силам даже самому опытному и знающему морскому офицеру. Система поддерживала судно на заданном курсе и заданной скорости лучше, чем самый искусный капитан, сберегая при этом топливо. Вот почему регламентирующие правила диктовали, чтобы автопилот применялся почти во всех водах, кроме внутренних и прибрежных.
Десять лет назад мостик на таком судне, как это, потребовал бы присутствия как минимум трех высококвалифицированных офицеров, а теперь было достаточно одного, да и тому по большей части ничего не приходилось делать.
Мейсон переключила внимание на навигационный стол Ле Сёра, с бумажными картами, параллельными линейками, компасами, карандашами, маркерами и футляром, в котором содержался секстант. Мертвые инструменты, мертвые навыки…
Она обошла дисплейный терминал, вернулась к штурвалу и положила руку на стильное красное дерево. Штурвал находился здесь исключительно для внешнего эффекта. Справа от него располагался пульт рулевого, где осуществлялась подлинная работа по управлению судном: шесть маленьких рычажков, которые управляли двумя неподвижно закрепленными и двумя вращающимися винторулевыми комплексами и дросселями двигателя. Поворотные винты, вращающиеся на триста шестьдесят градусов, делали судно настолько маневренным, что оно могло бы войти в док без помощи буксира.
Мейсон провела рукой по гладкой лакированной поверхности штурвала, подняла взгляд к стене окон. Ветер усилился, а дождь, напротив, ослаб, и теперь стали видны очертания носа, разрезающего с содроганием гигантские сорокафутовые волны так, что морская пена перекатывалась через бак белыми бурунами.
Мейсон чувствовала некий абсолютный покой, совершенную пустоту, которая перевесила все испытанное ею прежде. Большую часть жизни она была поглощена самобичеванием, ощущением несостоятельности, неуверенности в себе, сомнением в собственных силах, злостью, всепоглощающим честолюбием. Теперь все ушло — благословенно ушло. Ни одно решение не давалось ей столь же легко, а теперь, после его принятия, совершенно не было тех мучительных сомнений, которые всегда изводили ее. Решение уничтожить корабль далось Мейсон спокойно и без эмоций; теперь оставалось только его выполнить.
«Почему?» — вопрошал Ле Сёр. Если он сам не мог это сообразить, бесполезно ему разжевывать. Для нее все слишком очевидно. Не было никогда ни одной женщины-капитана ни на одном из крупнейших трансатлантических лайнеров. Какая же она дура, надеялась поломать эту «традицию». Мейсон знала — пустым тщеславием тут и не пахло, — что заслуживала гораздо большего. Успешнее других студентов своего потока окончила Морскую академию в Ньюкасле с одними из лучших показателей за всю историю учебного заведения. Она даже не вышла замуж, несмотря на несколько превосходных возможностей, — только лишь ради того, чтобы отмести всякие вопросы о декретных отпусках. С изощренным старанием завязывала полезные связи в корпорации, тщательно выискивала нужных наставников как молодой специалист, при этом постоянно заботясь о том, чтобы никогда не проявлять карьеристских наклонностей. Усердно культивировала в себе свойственную лучшим капитанам четкую, профессиональную, но ни в коем случае не обидную манеру поведения и всегда искренне радовалась успехам коллег.
Она легко взошла по карьерной лестнице до должностей второго, затем первого и, наконец, старшего помощника капитана. Да, на пути к этому звучали разные комментарии, обидные ремарки, а также случались нежелательные сексуальные домогательства от начальства, но она всегда встречала их с достоинством, никогда не раскачивая лодку, никогда не жалуясь, всегда относясь к грубым или фиглярствующим начальникам с предельной корректностью, притворяясь, что не слышит их вульгарных замечаний и отвратительных предложений. Она относилась к ним с добрым юмором, как если бы те изрекали что-то остроумное.
Четыре года назад, когда со стапелей сошла «Океания», Мейсон и два других старших помощника, Каттер и Трейл, оказались кандидатами на должность капитана. Должность получил Трейл, наименее компетентный из троих и вдобавок имеющий проблемы с алкоголем. Каттер потерпел неудачу из-за колючего, неуживчивого характера. Но ее — заведомо лучшую из всех претендентов — обошли. Почему?
Потому что она женщина.
Но это еще не самое худшее. Все ее коллеги выражали сочувствие Каттеру, несмотря на то что многие его откровенно недолюбливали. Каждый отводил его в сторону и высказывался в том духе, что это, мол, полное безобразие, его обошли незаслуженно, звание капитана по праву принадлежит ему, а компания совершила ошибку, и все уверяли его, что он непременно получит эту должность в следующий раз.
Никто из них никогда не говорил ничего подобного ей. Никто ей не соболезновал. Все приняли как должное тот факт, что, будучи женщиной, она и не могла рассчитывать на эту должность, а уж тем более с ней справиться. Большинство из них были ее добрыми товарищами по военно-морскому флоту, и никто не задумался о том, как жгуче она чувствует это пренебрежение — зная, что является лучшим из кандидатов, с наибольшим трудовым стажем и высшими показателями.
Еще тогда следовало это понять.
А потом пришла очередь «Британии». Крупнейший, самый роскошный океанский лайнер в мире. Он стоил компании почти миллиард фунтов. И уж теперь-то выбор был очевиден. Капитанство принадлежало ей…
Но только получил его Каттер. А затем, словно усугубляя оскорбление, наверху почему-то решили, что она будет благодарна за брошенную кость в виде должности старпома.
Каттер был не глуп и хорошо понимал, что она заслуживает большего. Всегда знал, что профессионально Мейсон сильнее, и ненавидел ее за это. Чувствовал в ней угрозу. Еще прежде чем взойти на борт, он не упускал ни одного случая придраться к ней, принизить, умалить достоинства. А затем ясно дал понять, что, в отличие от большинства других капитанов, не станет проводить время в светских беседах с пассажирами в роли хозяина на шумных обедах за капитанским столом. Постоянно будет на мостике, узурпируя ее законное место.
И она сама же не замедлила вложить ему в руки оружие против себя. Единственный раз в жизни нарушила дисциплину — и это случилось еще до того, как «Британия» покинула порт. Должно быть, уже тогда подсознательно почувствовала, что никогда ей не командовать большим судном.
Странно, что именно на этот рейс «Британии» вздумалось купить билет Блэкберну, человеку, который первым сватался к ней и которого она отвергла из-за своих жгучих амбиций. По иронии судьбы, за те десять лет, что миновали со времен их связи, Скотт сделался миллиардером.
Что за поразительные три часа провели они вместе! Каждый их момент запечатлелся в ее памяти. Его каюта была удивительной. Блэкберн уставил гостиную любимыми сокровищами, картинами стоимостью в миллионы долларов, скульптурой, редкими древностями. Особенно он был взволнован по поводу одного произведения тибетской живописи, которое только что приобрел — кажется, лишь накануне. В приливе возбуждения и гордости даже вытащил полотно из футляра и развернул перед ней на полу, в каюте. Она уставилась на картину, точно громом пораженная. Онемела и упала на колени, чтобы получше рассмотреть, провести и взглядом, и пальцами по каждой из мельчайших деталей. Это произведение втягивало в себя, взрывало сознание. И пока она таращилась на картину — загипнотизированная, потерявшая голову, — Скотт задрал ей юбку, содрал трусики и, точно бешеный жеребец, взобрался на нее. Такого наслаждения она никогда прежде не испытывала и никогда не забудет — малейшую подробность, каждую капельку пота, каждое объятие. Одна только мысль об этом заставляла ее заново трепетать от страсти.
