Дик Фрэнсис - Лучше не возвращаться
— Скажите нам, — попросил я Рэмзи, — вы обнаружили на теле Скотта след от укола? Скажите только да или нет.
Он поджал губы. Долго думал. Колебался.
— Вы здорово помогли мне, — выговорил он наконец. — Ответ — да. — Он опять посоветовался со своим внутренним «я» и выдавил из себя еще несколько предложений: — В течение четырех дней тесты выявили присутствие в организме снотворного в количестве, втрое превышающем нормальную дозу. Он был подмешан в кофе. Никаких других токсических веществ до сих пор не обнаружено. След от укола виден на внутренней стороне кисти.
«По крайней мере, — подумал я, — Скотт умер во сне». Я тут же понял, что иначе и быть не могло. Недюжинная физическая сила Скотта представляла серьезную угрозу для того, кто хотел взобраться на него со шприцем, заряженным смертью. Он бы попереворачивал не только столы.
Я подумал, что символически закрытый рот Скотта сам по себе указывал на мотивы убийства. Я никогда не занимался подобными делами и мало что понимал во всепоглощающей страсти, толкающей на убийство, но жуткое состояние трупа было красноречивее любых слов. Заставить его замолчать оказалось недостаточно. Где-то в глубинах души логика потерпела крах, осторожность исчезла, навязчивая идея поборола все сомнения.
Возможно, Скотт был сообщником, который стал помехой. Он мог обнаружить злоупотребления и пригрозить их раскрыть. Он мог попытаться извлечь для себя выгоду, прибегнув к шантажу. Ему жестоко ответили, вогнав в губы скобки.
Рэмзи, начав разглашение тайны, продолжил далее:
— Я думаю, ничего страшного, если я расскажу вам то, что завтра будет в прессе. Мы установили личность человека, который сгорел во время пожара.
— Установили? — воскликнул Кен. — Кто это? Рэмзи начал издалека. Мы чуть с ума не сошли от нетерпения.
— Обычно при пропаже человека об этом сразу заявляют. В данном же случае никто не заявил, потому что члены семьи этого человека были уверены, что он уехал на несколько дней порыбачить, а потом сразу же на торговую конференцию. Когда он не вернулся в этот четверг вечером, как ожидалось, его домочадцы выяснили, что он на конференции вообще не был. Они подняли тревогу и обратились к нам. Отчасти благодаря вашим сведениям и вашим намекам, сэр, — обратился он ко мне, — мы предположили, что пропавший мужчина и неопознанная личность — одно и то же лицо. Зубные слепки подтвердили нашу правоту.
Он остановился. Кен раздраженно спросил:
— Не тяните резину. Кто это был? Рэмзи смаковал свои разоблачения.
— Мужчина тридцати двух лет от роду, не очень хорошие отношения с женой, которая не ждала от него звонка с конференции. Он был страховым агентом. — Пауза. — Его звали, — наконец-то сказал он, — Трэверс. Теодор Трэверс.
Я смотрел на него, разинув рот.
Тео. Тот самый Трэверс, с которым я играл, Трэверс из дома на мельнице, его имя было Тео.
«Боже милостливый, — подумал я. — Уж лучше никогда не возвращаться в места своего детства, чтобы никогда не узнать об участи своих друзей». Возвращение в будущее своей прошлой жизни в роли незнакомца казалось мне поначалу прекрасным и захватывающим приключением. Теперь я понял, что не стоило так поступать.
Было слишком поздно корить себя за то, что я вернулся. С тех пор при самом случайном ходе событий все, что я мог предпринять, — это попытаться сделать положение сына Кении лучше, чем если бы я не приезжал.
— «Апджон и Трэверс», — произнес я. Рэмзи кивнул.
— Мы поинтересовались ими, после того как вы вчера их упомянули. Фирма не существует уже много лет, но во времена развратника Трэверса это было страховое агентство. Оно распалось, когда и Трэверс, и Апджон умерли.
Он пристально посмотрел на меня:
— А откуда вы знаете, сэр, об Апджоне и Трэверсе?
— Понятия не имею, — слабым голосом ответил я.
Кен быстро взглянул на меня. Он все еще не перестал мне верить, однако был сильно озадачен. Должно быть, я слышал название фирмы в доме Тео. Я просто не знал, почему оно втемяшилось мне в голову.
— А с чего бы страховому агенту приходить в ветеринарную клинику поздно ночью? — спросил я.
— Да, с чего бы? — спросил Рэмзи, как будто зная ответ.
— Кто-то пригласил его обсудить планы страхования, — предположил я. — Может быть, это связано с незаконной страховкой лошадей. Может, они не поладили, и это закончилось либо случайной, либо предумышленной смертью Трэверса. Может быть, пожар устроили нарочно, чтобы скрыть следы.
— Очень много «может быть», хотя я не сказал, что вы ошибаетесь, — заметил Рэмзи.
«Перетасуйте кусочки, — подумал я, — и они смешаются в кучу».
Рэмзи опять проводил нас и запер двери, хотя в кармане у Кена скорее всего тоже были ключи, и, стоило ему захотеть, мы бы вернулись обратно. Однако на Кена клиника, казалось, действовала угнетающе, и он был рад уехать. Мы стали у своих машин, и Кен спросил:
— Что дальше?
То, что случилось дальше, можно приписать только одной из этих невероятных вспышек старой памяти, мучительно непонятных в большинстве своем, но иногда потрясающе ясных. Наверно, много нитей должно слиться воедино, чтобы получилась правильная канва. Я вспомнил мой угрожающий сон и понял, что когда-то слышал, как моя мать говорила больше, чем рассказала мне по телефону.
— Ну, — сказал я, затаив дыхание, — а что, если нам съездить к Жозефине?
— С какой стати?
— Поговорить о твоем отце.
— Нет, ты не посмеешь, — воспротивился он.
— Мне кажется, что мы должны это сделать, — сказал я и частично посвятил его в свои планы.
Он растерялся, но тем не менее мы поехали к его матери. Она занимала два верхних этажа в большом красивом доме в стиле Эдуарда VII на изящной полукруглой террасе в Челтенхеме. Через открытые окна ее гостиной был виден кованый железный балкон, выходивший в старый городской сад. Все было бы прекрасно, но мебель Жозефины выглядела чопорной и невыразительной, как будто не менялась десятилетиями.
Кен предупредил ее по телефону, и она была даже рада видеть нас. По пути мы купили бутылку сладкого вишневого ликера, который, по словам Кена, его мать очень любила, но постоянно себе в этом отказывала. Хотя подарок и приняли неохотно, однако тут же откупорили. Кен налил большой стакан матери и две менее вместительные посудины для нас с ним. Сам он скривился, но я к тому времени научился уже есть и пить что угодно, не показывая своего недовольства.
«Не обращай внимания на то, что кладешь себе в рот, — частенько поговаривал мой отец. — Если ты знаешь, что это овечий глаз, ты обязательно заболеешь. Думай, что это виноград. Сосредоточься на аромате, а не на происхождении». Да, папа, ты прав, как всегда.
На Жозефине была серая юбка, строгая кремовая блузка и грязно-зеленый кардиган. На боковом столике стояла фотография в серебряной рамке, где она была молодой, улыбающейся и хорошенькой. На фото за ней виднелась очевидная копия Кена, каким я его знал: такое же вытянутое лицо, длинное тело, русые волосы. Кении на фотографии счастливо улыбался, Кен, которого знал я, улыбался крайне редко.
Мы присели. Жозефина плотно сжала колени. «Чтобы дать отпор развратникам», — подумал я.
Начало было не из легких.
— Отец Кена был хорошим спортсменом? — спросил я.
— Что вы имеете в виду?
— Ну… он любил рыбалку? Мой отец — заядлый рыбак. — Я подумал, что отца бы это утверждение позабавило.
— Нет, не любил, — ответила Жозефина, удивленно подняв брови. — А почему вы спрашиваете?
— А охоту? — опять спросил я.
Она, поперхнувшись, расплескала ликер.
— Послушай, мама, — настойчиво проговорил Кен. — Мы до сих пор не знаем точно, почему отец покончил жизнь самоубийством. У Питера есть на этот счет целая теория.
— Я и слышать о ней не хочу.
— А я думаю, хочешь. Я повторил вопрос:
— Он ходил на охоту?
Жозефина посмотрела на Кена. Он кивнул.
— Скажи ему, мама.
Она глотнула ликера. «Раз она начала, то с ней будет все в порядке», — подумал я, вспоминая непрерывные потоки сплетен на обеде в Тетфорде. Так оно и случилось.
— Кении ходил охотиться на фазанов вместе со всей толпой, — сказала она.
— Какой толпой?
— Вы их знаете. Фермеры и другие. Мак Макинтош. Роллз Иглвуд. Ронни Апджон. Это они.
— Сколько ружей было у Кении?
— Всего лишь одно. — Она содрогнулась. — Не люблю вспоминать об этом.
— Я знаю, — успокоил я ее. — Где он был, когда застрелился?
— О, Боже, Боже.
— Скажи ему, — настаивал Кен.
Она залпом проглотила ликер. Кен налил еще.
Если вспышка моей памяти была правильной, то ответ мне уже известен. Но ради самого Кена ему лучше услышать это от матери.
— Ты никогда не рассказывала мне, где он умер. Никто не говорил со мной о нем. Считалось, что я слишком мал. И вот мне уже столько, сколько было ему, когда он умер, и я хочу знать все. Мне пришлось долго привыкать к мысли, что он покончил жизнь самоубийством, но теперь, когда я привык, я хочу знать — где и почему, — сказал Кен.
