Джесси Келлерман - Философ
– Ну да, конечно, – сказал я. И, прихлопнув снимком по ладони, вернул его владельцу. – Это же моя прежняя домработница.
– Это моя мать, – сказал он.
Дерево решений начало съеживаться, сжиматься.
– А, – выдавил я. – Фото старое, вот я и узнал ее не сразу. Ну что же, приятно было познакоми…
– Ее нет дома уже три недели, – сказал он.
Усохла еще одна ветвь.
– Не может быть, – сказал я. – Надеюсь, с ней все в порядке.
Он облизал губы. Потрескавшиеся – смотреть больно.
– Она приходила к вам работать на той неделе?
– О какой неделе речь?
– Около трех недель назад.
Еще одна ветка.
– Господи, – сказал я. – Ну, я… неприятно говорить вам об этом, но, вообще-то, я отказался от ее услуг за некоторое время до этого. Простите, пришлось.
Я слабо улыбнулся:
– Извините.
– Как давно?
– Прошу прощения?
– Как давно вы ее уволили?
– Ну, я бы не сказал именно так – уво… не в этом дело. Причина в деньгах, понимаете, и… Недель шесть назад, может быть, семь.
– То есть она здесь не бывала.
– Последнее время – нет. По-моему.
Молчание.
– Вы как? – спросил я.
– Они нашли ее машину, – сказал он.
Четвертая ветка.
– О нет. Ох, но это же… это… Так вы, насколько я понимаю, обратились в полицию?
– Они ищут ее.
– Понятно. Но куда она могла уехать, вы не знаете.
– Нет, – ответил он. – А вы?
В моей правой глазнице забился пульс. Лицо его стало мерцать, расплываться.
– Откуда же мне знать?
– Может, она сказала что-то, когда была у вас в последний раз.
– Нет, – ответил я. – Вернее, не знаю. Если и сказала, я это уже забыл.
– Ладно, – произнес он.
Молчание.
– Такая хорошая была женщина, – сказал я.
– Возможно, она еще жива.
– Ну конечно. Уверен в этом. То есть надеюсь.
Он промолчал.
– Простите, – сказал я. – Я не хотел… простите. Меня все услышанное от вас так поразило. Надеюсь, с ней все хорошо. Уверен, она еще вернется. Вам больше ничего не известно?
– Нет.
– Ладно. Прошу вас, если потребуется моя помощь, сообщите мне.
– Вы дадите мне ваш телефон? – спросил он.
– Ну… э-э, конечно. Конечно. – Я сунул руку в карман, вытащил старый чек продуктового магазина. – Я, э-э, у меня, по-моему, нечем…
Он протянул мне ручку.
– Спасибо. – Я пристроил чек себе на бедро, записал номер. – Прошу вас, если что-то выяснится, дайте мне знать.
Он коротко кивнул.
Я отдал ему чек, на прощание поднял перед собой руку:
– Берегите себя.
– Моя ручка, – сказал он.
Ручка была шариковая, дешевая, с такими обычно расстаются без сожалений. Просьба вернуть ее показалась мне предъявлением обвинения. Когда он получил ее назад, по лицу его пронеслось мгновенное подобие улыбки. Пронеслось и исчезло. Он развернулся и ушел, ни разу не оглянувшись.
– Ну что, похоже, все прошло неплохо?
– М-м?
– Я говорю, все прошло хорошо?
– Что именно?
Ясмина оглянулась на меня через плечо:
– Твоя встреча с Линдой.
– А, ну да. – Перед моим мысленным взором все еще стояла его улыбочка, то, как она вспыхнула и погасла, точно перегоревшая лампочка. – Вроде бы все нормально.
– Ты все же особенно не радуйся, – покачивая головой, сказала Ясмина. Она в последний раз помешала что-то в кастрюльке, накрыла ее крышкой, убавила жар. – Это должно полчаса покипеть на медленном огне.
– Ладно.
– Если ты голоден, я приготовила хумус.
– Спасибо.
Она повернулась ко мне, вытирая руки полотенцем:
– Милый?
– М-м-м?
– Все хорошо?
Нет.
– Да.
– Ладно. Уверен?
– Конечно, уверен. – Я помолчал. – Просто думаю обо всем, что мне еще нужно сделать.
– Ты очень много работаешь. И явно устаешь.
– Есть немного.
– Может… – начала она.
Я взглянул ей в лицо. Она прикусила губу.
– Может, покажешься врачу?
Молчание.
– Зачем? – спросил я.
– Ну, не знаю, может быть, он тебе снотворное какое-то даст.
– Я и так хорошо сплю.
– Этой ночью ты так метался во сне, что мне пришлось тебя разбудить.
Я промолчал.
– Тебе что-то плохое снилось?
Молчание.
– Не помню.
– Наверняка что-то плохое. – Она протянула руку к упаковке кускуса. – Ты все бормотал, бормотал.
– Вот как?..
Она кивнула, читая написанное на коробке.
– И что я говорил?
– Да ничего, per se. «Бормотал» не совсем точное слово. Пожалуй, напевал.
Комната вогнулась вовнутрь, как будто великанский палец надавил на поверхность реальности.
– Напевал, – хрипло повторил я.
– Угу.
– Что напевал?
– Трудно сказать, – улыбнулась она. – Ты сильно фальшивил.
– Извини.
– Да ну, что ты. У меня же есть ушные затычки. Но раньше ты всегда спал как убитый.
Я сказал:
– Думаю, это напряжение сказывается.
– Плохо. Я могу чем-то помочь?
Я покачал головой – движение это показалось мне несоразмерно размашистым, корявым и, прежде всего, обдавшим меня странным жаром. Комната все еще оставалась – в моем поле зрения, – подернутой зыбью, голова начинала кружиться, почти как у пьяного.
– Я посижу немного в гостиной, – сказал я.
Ясмина молча смотрела на меня.
– Это плита, – сказал я. – Из-за нее тут всегда душно становится.
Не дожидаясь ее ответа, я перешел в гостиную, уселся на софу и тупо уставился в пустоту камина. Он вполне мог быть набитым горящими дровами – я почувствовал, как поясницу мою покрывает испарина, да и под мышками было совсем уже мокро, и наполовину вытянул из-под брючного ремня полу рубашки. Ступни почему-то казались распухшими, туфли словно стали малы; я сбросил их, пошевелил пальцами, но облегчения не ощутил. Головокружение усиливалось, однако теперь его сопровождало действительно неприятное ощущение, уверявшее, будто мой мозг медленно плавает несколько в стороне от черепа, отчего процесс мышления осуществляется едва ли не в футе от меня, а когда я поворачиваю голову, мозг следует за нею с задержкой… Чтобы как-то остудить скапливавшийся вокруг меня жар, я расстегнул верхнюю пуговицу рубашки, закатал рукава и, наконец, выдернул рубашку из брюк и только тогда обнаружил, что Ясмина стоит в двери и наблюдает за мной.
Ее окружало свечение, золотистое, искрящееся.
– Милый?
Я зачарованно вглядывался в нее.
– Милый, ты… – Голос у нее был какой-то непривычный. – Ты пить не хочешь?
– Нет, пить не хочу, – ответил я и тут же понял, что хочу, очень, что на самом-то деле меня никогда еще такая жажда не мучила. Однако мне не хотелось просить ее о чем бы то ни было, не хотелось пугать еще сильнее. Мне хотелось остаться одному, сидеть не двигаясь, пока не замедлится вращение гостиной. – Ты бы посмотрела, как там мясо, – сказал я. И обнаружил, что каждое мое слово сопровождается легким эхо. – Вдруг перекипит.
– Что с тобой происходит? – спросила она.
– Да все хорошо, разумеется, – ответил я.
Молчание.
– Я не об этом спрашиваю, – сказала она.
Я молчал.
– Твой вид… – начала она.
– Что?
– Ничего.
Молчание.
– Я думаю, что тебе следует показаться врачу.
– Я не собираюсь показываться врачу.
– Но не похоже, что она заживает. – Ясмина робко приблизилась ко мне. – Судя по ее виду, там началось заражение.
– Ты же не врач, – сказал я, пытаясь собраться с мыслями, соорудить на скорую руку оборонительный вал, за которым мне удастся укрыться от новой ее атаки.
– Потому и хочу, чтобы ты повидался с врачом.
– Не могу. У меня нет страховки.
– К университетским сходи.
– Я не учусь в Гарварде.
– По-моему, Линда сказала, что восстановит тебя в аспирантуре.
– Она сказала, что подумает об этом.
– Но нельзя же просто игнорировать твое состояние.
– Я и не игнорирую. Я лечусь.
– Да, но щека не заживает.
Она подошла уже совсем близко, я ощутил испускаемый ее телом жар. И отодвинулся от нее на другой конец софы.
– Ты можешь оставить меня в покое? Пожалуйста. Оставь меня в покое.
– В полутора милях отсюда есть бесплатная больница.
– Ясмина…
– Или можно обратиться в отделение скорой помощи. Они обязаны тебя принять. По закону. Ну-ка, – продолжала она, наклоняясь ко мне, – дай я взгляну.
Она дернула за марлю. Боль была как от удара крапивой по лицу, я отшатнулся от Ясмины – так, точно меня дернули сзади за узду, и, перелетев через подлокотник софы, повалился на пол. Приземлился я на четвереньки, но тут же вскочил и выбежал, шатаясь, в коридор.
– Чееерт!
– О господи! Господи! Прости!
– Я же тебе говорил – оставь меня в покое.
