Ольга Богуславская - Боль
Друзья помогали, как могли. Одно время кто-то жил у Ильи дома, потом соседи увезли его к себе на дачу. Но рано или поздно он должен был остаться один. И наконец он сломался и снова стал ходить в соседний подъезд.
Из квартиры исчезла бытовая техника. Потом кто-то сказал Марине, что на машине, которую отец подарил Илье ко дню рождения, ездит Эрик Саркисян. Саркисян и Яковлева объявили ему, что он много должен.
Понимал ли Илья, что происходит?
Это вопрос, безусловно, риторический.
Понимал он все — он не мог овладеть ситуацией. Люди, погружающиеся в болото, чувствуют, что их ждет, но выбраться не в силах.
Илья знал, что некоторые из постоянных посетителей сто девяносто третьей квартиры умерли. Это были такие же молодые люди, как он сам: одному было 16, другому — 20 лет.
В том-то и дело, что он все, все понимал.
Понимал и шел туда.
А если не шел, приходили за ним.
Восемнадцатого января 1999 года он пришел туда около полудня.
Автоматически, как всегда, отметил, какая там грязь, какая убогая мебель, везде окурки, огрызки, грязные шприцы и окровавленная вата. Кроме Яковлевой и Саркисяна, там была ещё и восемнадцатилетняя наркоманка Настя Семенова, ежедневно покупавшая наркотики у "добродетельных" супругов.
Илья пришел за героином.
Как только Алексеенко переступил порог квартиры, Яковлева и Саркисян набросились на него с упреками: пропал героин на 400 долларов. Это он его украл! Илья возразил: у них и раньше пропадали и деньги, и наркотики. Позже все находилось. А он никогда ничего не крал. Но супруги не унимались. Придется пригласить знакомых бандитов — они поставят Илью "на счетчик", и тогда ему уж точно не поздоровится. Потом Саркисян несколько раз ударил Алексеенко кулаком в живот, чтобы неповадно было, и ссора угасла.
Саркисян наконец дал Илье маленькую дозу, которую тот сейчас же использовал. Кажется, они стали смотреть телевизор, и тут ссора возобновилась. Видимо, с перерывами она продолжалась почти до самого вечера. Илья, измотанный перебранкой, решил уйти.
Он уже стоял на пороге комнаты, как вдруг Яковлева вскочила и бросилась в коридор со словами, что надо бы проверить карманы его куртки: как бы он и на этот раз чего-нибудь не стащил. Куртка висела на ручке шкафа в коридоре.
Из протокола допроса обвиняемого Алексеенко 7 июля 1999 года: "Когда она начала ощупывать карманы моей куртки, я стоял рядом, и меня охватил гнев, ненависть к ней, в глазах потемнело. Дальше я помню только один удар, потом помню, что забежал в комнату, где на диване лежал Саркисян, он в это время привстал с кровати и находился в положении полулежа, опираясь на локти. Я также запомнил, что нанес ему удар ножом или в область груди, или в область живота, каким образом и сколько я наносил последующие удары и говорил ли что-либо при этом — я не помню. Объяснить, откуда я взял нож, которым наносил удары, я не могу, но могу заявить категорично, что в квартиру к ним я пришел без ножа и никаких преступных намерений у меня изначально не было. Потом я помню, что закрыл дверь квартиры изнури, в связи с чем я это сделал, объяснить не могу. Своих последующих действий в квартире я тоже не помню, затем у меня осталось в памяти, что я стою в коридоре, слышу звон разбитого стекла в комнате, затем я вновь ничего не помню, а очнулся, уже когда находился в больнице".
Семенова на допросе сообщила, что, дважды ударив ножом Яковлеву, Алексеенко бросился в комнату, где на диване находился Саркисян, прыгнул на Саркисяна и со словами: "Получай, скотина!" — начал бить его ножом. Саркисяну, согласно заключению экспертизы, нанесено не менее 15 ударов.
Яковлева успела добраться до соседей и умерла у них в квартире. Саркисян истек кровью на лестнице. Илья был доставлен в больницу с компрессионным переломом позвоночника, переломом тазобедренного сустава и обеих ног и ушибом мозга.
Знаете, сколько судей работает в Московском городском суде? Сто двадцать, и из них дела по первой инстанции, имеющие большой общественный резонанс и потому минующие район, слушают не более тридцати судей. В своем роде это избранные, не так ли? Ведь в одной только Москве проживает столько же жителей, сколько во всем шведском королевстве. И вот на все наше московское королевство в нашем главном городском суде приходится всего тридцать судей. Наверное, не таких, как мы. Товар-то штучный. Наверное, они знают и понимают больше нас, и главное — они справедливей. Ведь именно справедливый суд — это суд и есть, все остальное — всякий раз пьеса с гибелью главного героя в последнем акте.
С такими мыслями я и вошла в зал городского суда, где должно было начаться слушание дела по обвинению Ильи Алексеенко. Алексеенко уже был в клетке. Он был совершенно безучастен. Лишь появление молодой, стройной, красиво причесанной судьи заставило его поднять глаза и тут же снова опустить их.
Алексеенко был допрошен первым.
Допрос длился часа два.
Говорил он очень медленно, и вначале мне показалось, что он плохо слышит. Нет, слышал он хорошо, просто воспоминания о том дне ему как будто приходилось доставать со дна гигантской воронки от взрыва, и, спускаясь туда, он всякий раз не знал, какое ещё испытание ему уготовано. Когда он дошел до того места, где нужно было говорить о том, что он просил друзей не оставлять его одного, паузы между словами стали длиннее, чем слова.
Судья спросила:
— Скажите, Алексеенко, а зачем вы вообще туда ходили? Вы нам тут рассказываете, какие они плохие, а сами туда ходили по нескольку раз в день. Как это понять? Вы что, не могли взять себя в руки? Или не хотели?
Илья ответил, что весь ужас его положения в том и состоял, что он все понимал, но ничего не мог с собой сделать. Он вынужден был туда ходить.
— Вас что, заставляли?.. Вы сами ходили к Яковлевой и Саркисяну, как на работу. А зачем? Вы же взрослый человек, говорите, по собственной воле пришли в клинику лечиться от наркомании — зачем же вы целыми днями сидели у них?..
Как раз в это время луч солнца упал на ухоженную руку судьи с красивым золотым колечком, руку, которая в нетерпении теребила колпачок шариковой ручки: все так медленно, приходится слушать вздор, ну что поделаешь, служба…
И я поняла, что судья Гученкова все знает наперед, и потому ей трудно и неинтересно здесь сидеть. Она и впрямь человек особенный. В этот некрасивый зал, в котором гудит толстая осенняя муха, да и Алексеенко зудит одно и то же, — в этот зал она явилась с далекой звезды, где круглый год цветут анютины глазки, и все эти грубые вещи — шприцы, ножи, трупы — все это оскорбляет её нравственное чувство. Поэтому все, что говорит Алексеенко, вызывает у неё здоровое отвращение.
— Наркомания — болезнь? — В голосе судьи слышится наконец и любопытство. — Так вы же от нее, Алексеенко, вылечились. Не вылечились? А почему же вы ушли из больницы раньше времени? Не понравилось? А что же это вам все не нравится?.. Ходили вы к Яковлевой и Саркисяну по собственной воле, никто вас не принуждал, неприязни у вас к ним не было, а вы их взяли и убили — объясните нам тогда, что же все-таки случилось? Зачем вы к ним пришли, а? С намерением убить — так? Нет? А зачем же тогда?.. Так, хорошо, ну дал вам Саркисян дозу, вы укололись, — что же сразу не ушли, стали смотреть телевизор, вы что, дома его не могли посмотреть?..
А между тем Илья уже произнес фразу, которая позже, разумеется, не попадет в протокол судебного заседания за ненадобностью.
Он сказал: неприязни не было. Было нечто гораздо более серьезное: самоуничижение, отвращение и необходимость ходить к ним, несмотря на все это.
Потом суд допросит соседку, у двери которой умер Саркисян. По залу распространился легкий аромат суда инквизиции. Свидетель неоднократно брала Илью с собой на дачу, где он мог не опасаться, что за ним придет Яковлева.
— А еще, — сказала свидетель, — теперь жизнь в нашем доме изменилась до неузнаваемости. Раньше во дворе нельзя было протолкнуться. В любую погоду там толпилась молодежь, ожидавшая Яковлеву или Саркисяна. Теперь двор опустел, там даже можно гулять…
Ну и что? А если свидетель знала, что в квартире притон, что же это она не заявила в милицию? Боялась? Здесь она вон какая разговорчивая…
Потом на свидетельскую трибуну с трудом взойдет ещё одна соседка, в квартире которой умерла истекающая кровью Яковлева. У этой женщины покончил с собой сын-наркоман. Всю пытку героином она испытала сполна. Поэтому каждое её слово было — сплошная боль. Она сказала: это должно было случиться раньше. Жаль только, что именно Илье суждено было избавить всех, кто жил рядом, от этого кошмара. Ее последние слова были едва слышны — она плакала…
Не обошлось и без курьеза. По ходу дела судья спросит Илью: вы ведь проходили судебно-психиатрическую экспертизу? Алексеенко ответил: не проходил. Судья, подпрыгнув: как не проходили?! Подсудимый: я не знал, что экспертизой можно назвать то, что ко мне два раза подходили врачи, первый разговаривал со мной пять минут, а второй и того меньше: он просто спросил, как я учился и чем в детстве болел.
