Владимир Рыбин - Убить перевертыша
- Я - пас, - сказал Маковецкий. - К дочке на свадьбу еду.
Опять замолчали, понимая, что впустую размечтались. Мечты, мечты! Сколько их было у каждого в долгих зарубежьях! Жили всегда чем-то, ни от кого не зависящим. Точнее, зависящим от обстоятельств, необходимостей, заданий абстрактного, обезличенного Центра. Такова была жизнь, определявшая привычки, от которых и теперь никуда не деться.
Потом они грелись у костра. Живым огнем грелись, напоминающим мальчишеские времена, и еще тем, что привезли с собой. Пестрая скатерть со старомодными кистями, которую Миронов, собираясь на этот пикник, отыскал в тещином шкафу, сейчас была поистине скатертью-самобранкой. Были тут и родная редисочка, и чужеземные бананы, по-домашнему толсто нарезанная колбаса-салями, сальце, поблескивающее жирными ломтиками, даже баночка настоящей паюсной икры. И водочка, конечно, и пластмассовые фляги черно-рыжих коммерческих напитков, и стопочки, взятые втихаря опять-таки из семейных кладовых. И были сказочные запахи - ароматный дымок шашлыка, кофе из домашнего термоса, фирменный коньячок.
Закат поджигал водную гладь, и она, в свою очередь, щедро заливала берег золотистым сиянием. Было сказочно красиво, было радостно, не хотелось ни о чем говорить, а только бы глядеть и слушать, как разливается по телу благостное тепло от выпитого, от безмерного покоя.
В кустах послышались голоса и на поляну вывалились четверо, явно туристы: кеды, штормовки, рюкзаки выше голов.
- Мужики, поляна-то наша, пригретая, - заявил один из них, весьма выразительный представитель этого непоседливого племени вечных бродяг, борода до глаз, большие очки.
- Мужики, - в тон ответил Миронов. - Земля-то большая, места на ней завались.
- Тогда уж извините, мы - рядом.
- Тогда уж и вы извините, у нас, вроде как, своя компания.
- Однако ты нахал, - спокойно сказал бородач. И ни слова больше не говоря, пошел вдоль берега.
Трое его друзей в угрюмом молчании последовали за ним.
Маленький этот эпизод не испортил настроения. Пили за прошлое и будущее, хвалили выпивку и закуску и терпеливо ждали, когда организатор этого царственного пикника Лешка Миронов, объявит что-то главное. Привыкли к тому, что все должно иметь свою причину и цель.
Первым не вытерпел Маковецкий, спросил:
- В честь чего праздник?
- Давно не виделись. Тебе мало?
Маковецкий хитро подмигнул Мурзину. Тот кивнул в ответ. Оба поняли: явно что-то мудрит друг Миронов, но лезть ему в душу не стали - захочет, сам скажет. Всем им довелось побывать на загадочном Востоке, где каждый себе на уме, и они научились помалкивать. Там ведь как - проявишь нетерпение, и собеседник настораживается, замыкается, порой навсегда. Здесь, правда, не чужой Восток, а Миронов не хитромудрый шейх, можно бы и спросить. Но привычка, как говорил поэт Пушкин, свыше нам дана.
- Ты пей, - сказал Мурзин Маковецкому. - Дыши природой и не ломай себе голову.
Круглая физиономия Миронова расплылась в ухмылке, и стало ясно: он и в самом деле что-то задумал.
- Во, голос не мальчика с журфака, но мужа. Пейте, братцы!..
- Муж - объелся заморских груш, - проворчал Маковецкий. - Жена не выдержала этакого испытания. - Он тяжело повернулся к Мурзину, спросил: Чего не женишься? Женилка, небось, не отсохла?
- Не трави человеку душу, - сказал Миронов.
- А чего? Жену мы ему подыщем в лучшем виде. Приедем другой раз с бабами, а? На это самое место.
Не понравилась Мурзину шутка друга-приятеля, а сверх того не понравилась его осведомленность. Ответил зло:
- Кто про что, а вшивый все про баню.
- Лучше быть таким вшивым, как я, чем таким дураком, как ты, - резко ответил Маковецкий. И встал. - Пойду донки закину, зря я их, что ли, с собой брал!
Он выдернул из открытого багажника машины свою сумку с иностранной надписью на черном лоснящемся боку и поволок ее к обрыву, тяжело, пьяно ступая, хрустя ветками, обильно нападавшими со старых сосен.
- Чего всю сумку-то поволок? - удивился Миронов.
- А ну вас, пойду с рыбами поговорю, с ними спокойнее.
Друзья долго смотрели ему вслед, каждый по-своему переживая крохотную эту размолвку.
- Чего это он? Раньше не был таким обидчивым.
- Сколько лет-то прошло. Другими стали.
- Другими...
И замолчали, задумались каждый о своем, но все о том же, о безоблачном, как им казалось, прошлом. Как перед экзаменами вместе зубрили конспекты по русской, советской, зарубежной литературе и журналистике, писали шпаргалки по заумным тезисам основ марксизма-ленинизма, теории и практике партийной-советской печати, политэкономии и еще двум десяткам дисциплин. О том, как врозь и вместе бегали на филфак, где училась красавица Маша Семенова безумно нравившаяся им всем, и в конце концов осчастливившая одного из них - Маковецкого.
За соснами светилась озерная гладь, и тот, другой, берег, заросший такими же соснами, горел в лучах заходящего солнца.
- А все-таки, чего ты нас потянул сюда? - спросил Мурзин, когда они остались вдвоем. - Спасибо, конечно, но все-таки?
- Поговорить надо.
- Что-то личное?
- Самое что ни на есть общественное.
Мурзин засмеялся и тут же закашлялся, дохнув дыма.
- Теперь все разговоры только об общественном, о политике.
- Увы, мой друг. Иного нынче не дано. Особенно нам, бывшим чекистам.
- А разве бывают бывшие чекисты?
Миронов взволнованно вскочил, потер колени, онемевшие от долгого сидения на корточках, обошел вокруг костра и снова сел.
- В самую точку! Мы - стражи государства, государственники и остаемся ими навсегда.
- Какие мы стражи? Не уберегли государство. После драки, понятное дело, кулаками не машут, но ведь хочется понять. Принято винить застой...
- Какой застой? Никакого застоя не было. Не бы-ло! - тихо, но зло выговорил Миронов. - За двадцать лет, до 1985 года, национальный доход страны вырос в четыре раза. Сравни-ка с последующим десятилетием... Не застой был, а замедление темпов развития, в силу ряда причин. И при том замедлении, если брать все тот же 1985 год, валовой национальный продукт был больше американского национального продукта чуть ли не на сто миллиардов долларов...
- Цицерон! Каким был, таким остался.
Маковецкий подошел неслышно, протянул к огню руки.
Цицероном они прозвали Миронова еще в университете. За редкостное умение на зачетах забалтывать преподавателей. Пытались научиться тому же, но ничего у них не получалось. Преподаватели, только что упоенно слушавшие болтовню Миронова, почему-то всегда требовали от них конкретных ответов.
- Ты лучше скажи, Цицерон, если все так хорошо было, почему вдруг перестройка-то понадобилась?
- Вдруг? Нет, не вдруг. Кадры для перестройки готовились десятилетиями. Еще в пятидесятых годах американский специалист психологической войны некий Дэвид Сарнов советовал максимально использовать ту человеческую силу, которую следует черпать, как он писал, в хорошо организованных и проникнутых антикоммунистическим духом организациях.
- Что ж такого? Они черпали в своих помойках, мы - в своих.
- Слушай дальше. В определенных случаях, вещал тот же Сарнов, надо предоставить им возможность в период будущего кризиса возвратиться на свою родину в качестве возможных руководителей. Что на это скажешь?
- Обычная практика в политической борьбе.
- Нет, не обычная. Смотри, что делается. Нас захлестывает поток беспорядочных сведений. Традиционная культура превращается в мозаичную. Трескотня слов о политике реформ, неизвестно каких, о демократии, неясно для кого, о независимом телевидении, независимом, как видно, от объективности, о нравственной свободе, то бишь безнравственности. Человек тонет в раздробленной информационной пыли, теряет знания, способность понимать окружающее в его цельности. Под свистопляску словоблудия об общественных ценностях у людей наступает "умственная афазия", да что там у людей, у целого народа...
- Конкретней, Цицерон, конкретней. Народ абстракций не понимает. Маковецкий нехорошо ухмылялся, и Мурзин, искоса посматривавший на него, чувствовал себя неуютно.
- Можно конкретней. Ты когда последний раз родителям звонил? Они у тебя в Одессе, кажется?
- Теперь не больно раззвонишься.
- Вот. В результате резкого повышения цен на почтово-транспортные услуги при нищенских доходах основной части населения между людьми рушатся родственные связи. Разваливается и единая система образования. Астрономические цены на газеты и журналы и их микроскопические тиражи делают главными источниками информации радио и телевидение. А они, одни-то, легко поддаются контролю со стороны ворократии. И этот контроль нынче успешно осуществляется. Если это не сознательное зомбирование населения, то что же?
- Зомбированием занимается любая власть, - сказал Маковецкий. И засмеялся: - А власть - от Бога.
- Но не власть уголовников. Если мафия проберется к власти, что же, и на нее молиться?
