Елизавета Михайличенко - «Ахматовская культура» или «Не ложи мне на уши пасту!»
Он вышел и вернулся с пресловутым термосом, прижимая его к груди, как Умница утром. Китаянка и Арафат обменялись загадочными восточными улыбками.
— Такой, да, Леля?
— Просто тот же самый, — провела опознание Елка.
— Ва-у! — фальшиво взвыл я. — Какой термос! Ну надо же, какая странная судьба — всю жизнь в России мечтать о таком, и теперь держать его в руках тут. Можно его подержать? Ничего, что я его открыл? Вот так пробка, умеют же китайцы делать термосы!
Термос, естественно, был пуст. Странно было бы получить от Халиля термос с вирусом. Однако, я продолжал восторгаться до тех пор, пока хозяин дома не заставил принять этот термос в дар. Зачем я это делал? Наверное, интуиция шепнула, что в начавшейся игре лишний термос может оказаться лишним козырем.
Вувос смотрел на меня тоскливо и презрительно, Елка — изумленно. В каком-то смысле термос был отступным за Елку. Я встал, поблагодарил за любезный прием, пожал руку:
— Будешь в окрестностях Маале-Адумим — звони…
Елка проводила нас до ворот в молчании и недоумении. В последний момент Вувос просунул в закрывающуюся калитку визитку и пригласил ее посмотреть скульптуры и картины.
6. По трупам — за океан
Подниматься домой с термосом, уподобляясь Умнице, мне не хотелось. Я решил закинуть его в багажник. Верная «Шкода» была припаркована как-то по-уродски. Ездить без меня Ленка до сих пор боялась, значит причина была веская. Скорее всего, гоняла за вирусом к Капланчикам. Километраж это подтверждал. Капот был горячим, Ленка тоже.
— Ну, что Капланчики? В глухой несознанке? — утвердительно спросил я и нарвался:
— Глухой здесь ты! И слепой!
Кажется, моя проницательность не вызвала должного восхищения ни у Ленки, ни, тем более, у «доктора Ватсона». Чтобы дать жене остыть, пришлось добавить:
— Умнице уже звонили из России? Голос с кавказским акцентом?
— Звонили… — слегка растерялась Ленка. — Только что.
— И о чем был разговор?
Ленка посмотрела на меня, как на медузу — недоуменно и брезгливо:
— Ты что, считаешь, что я подслушивала разговор?
— Что ты! Но может быть ты что-нибудь случайно…
— Не может!
Ну да, если много миллионов пионеров долгие годы воспитывать на Павлике Морозове, то появляются такие воинствующие антиподы. Очень симпатичная черта в девичестве.
— После разговора он выскочил, как ошпаренный, — процедила Ленка после некоторого раздумья.
И на том спасибо.
— Ражговор был непроштой, Боря, — Софья Моисеевна неторопливо закурила и улыбнулась мне на все тридцать два отсутствующих зуба. — От Фимошки што-то требовали, видимо вируш. Потому што он жалобно клялшя, што украли… Мне даже кажетшя, што ему угрожали. Еще он клялшя, што не убивал…
— Кого не убивал? — слегка опешил я.
— Мутанта. Так он шкажал. Я не уверена, што это клишка блатного. Фимошка утверждал, што это нешшаштный шлушай.
— Нешша… чего? — тупо спросил я.
— Инцидент, — терпеливо объяснила теща. — Роковое штешение обштоятельштв. Я думаю, Фимошка имел в виду оштавшуюшя в Рошшии культуру вируша, а не шеловека… А в конце он уже пошти кришал, штрашно нервнишал. Кришал: «Ты шам конокрад пробирошный! Это моя идея!» А потом брошил трубку и вышкошил жа дверь…
Теща демонстрировала готовность к сотрудничеству, что было непривычно, а, следовательно, подозрительно. Может, это она? Вроде, уж ей-то точно незачем, разве что из общей стервозности. Ну да, мстит Умнице за зубы.
Слоняясь по загроможденной квартире, я вышел на балкон. Он был завален барахлом так, что курить здесь мы теперь сможем только по-очереди. Бедный Левик, все-таки выкинули его лыжи на свежий воздух. Как и мое альпинистское снаряжение. Я взял не раз бывшую в употреблении веревку и не испытал ожидаемых ностальгических эмоций. Что-то меня в ней не устраивало. Никогда я так веревку не сворачивал. Правда, перед отъездом я был в таком состоянии, что черт его знает… Но, с другой стороны, не в худшем же, чем когда в сумерках под дождем, когда мы все-таки спустились, Бизон все восхищался моей аккуратно свернутой веревкой. Обещал, что в следующий раз вместо венка положит ее мне на могилу… Кто же это ее развернул, а потом неумело свернул? После того, скажем, как спустился по ней с балкона? Да кто угодно.
Клуб ходил в горы регулярно и в полном составе. Я бросил веревку и пошел к Ленке. Она остервенело рубила на кухне зелень.
— Так их! — прокомментировал я. — Изменников Родины. Изрубить в капусту!
Ленка отшвырнула нож:
— Дурак! Это действительно они!.. Хоть я и не должна была тебе это говорить… До завтра не должна была… И если я нарушаю свое обещание, то это только потому, что ты…
— Стоп. Говоришь, до завтра? Они что, уже пакуются?
— Они уже упаковались, потому что завтра переезжают в Рамат-Ган… — Ленка осеклась и уставилась на меня. — Н-не может быть… Господи, какая я дура!.. Нет, все-таки они не могли так со мной поступить!
— Конечно, — кивнул я. — Моральный кодекс исполнителя самодеятельной песни. Угробить еще пять миллионов евреев это они могли. А соврать тебе — невозможно и представить! Подумаешь, Рамат-Ган — Мичиган… Что именно ты не должна была мне говорить? Подробненько и быстро…
Быстро не получилось, а подробненько — да. Ленка камлала, как шаман, все больше впадая в транс. Под рефрен «как же они могли?» выстраивалось примерно следующее: решив бороться до конца за выживание семьи, народа и человечества, Ленка, сопровождаемая гудением, руганью и скрипом тормозов, доехала до Петах-Тиквы и обрушила на Капланчиков свое о них мнение. Первым обрел дар непечатной речи Сема. Короче, Ленку послали, и она пошла. На лестнице ее догнала Тамарка и не только извинилась за задерганного переездом на новую квартиру мужа, но и созналась, что этот дурак стащил вчера по-пьяне пробирку с вирусом, считая, что продаст его на первом перекрестке и рассчитается с долгами. Козел, конечно, теперь-то он протрезвел, все понял и ему стыдно. Вернуть стыдно, а уничтожить жалко. Сейчас его лучше не трогать, а утром они переедут, Сема успокоится и она клянется, что к вечеру уговорит его представить все шуткой над Умницей и вернуть пробирку. Только никому не надо ничего говорить до завтра — Сема просто не переживет позора. Главное, не говорить Боре, а то он начнет действовать по уставу и все испортит, простому что ему просто сложно понять, что люди хоть и делают глупости, но остаются при этом людьми и друзьями…
Дорога была каждая минута. Я надеялся, что они летят «Эль-Алем»,[25] а значит раньше исхода шаббата не упорхнут. Все-таки сложно в нашем государстве экспромтом улететь в субботу.
На выезде из города я подобрал Умницу, понуро тащившегося вдоль дорожной клумбы и предложил ему автомобильную экскурсию. А потом почти всю дорогу до Петах-Тиквы развлекался, пресекая расспросы о расследовании вымышленными историями о длинных руках русской мафии, с небывалой жестокостью расправляющейся с неугодными русскими израильтянами.
Едва мы свернули с Аялона на сороковое шоссе, Умница углядел указатель на Петах-Тикву и сообразил:
— К Капланчикам? Есть улики или просто проверка?
— Есть сведения, что они пакуются.
— Дай Бог, чтобы это были они! — прочувствованно вымолвил мой спутник.
— Почему?
— Потому что они долго будут искать безопасный способ загнать вирус какой-нибудь спецслужбе… А вот если такое страшное оружие попало к каким-нибудь маргиналам… То все.
На что-то он явно намекал.
— Это к каким же?
— Например, к сатанистам… Кстати, а что это у тебя Левик ходит с такой прической?
Действительно, Левик как-то мерзко в последний раз подстригся. Выстриг широкую борозду от лба к шее. И череп этот… Ничего про него не знаю. Пора ребенком заняться в конце-концов, а то упустим.
Уже в сумерках мы въехали на безликую окраину Большого Тель-Авива.
Петах-Тиква — поселение со славным сионистским прошлым и пыльным серым настоящим города-спутника.
Я звонил, пинал дверь — соседи даже не высунулись.
— Нету дома, — не выдержал Умница. — Свалили.
— Далеко не свалят, — пообещал я.
Умница кисло кивнул, но посмотрел недоверчиво.
Аэропорт уже раскочегарился. Мы прошли все залы с регистрационными стойками. Ни в одной из очередей Капланчиков не было. Умница приуныл и, бросив на меня виноватый взгляд, ушел в туалет. Я поизучал расписание — слишком много возможностей. Прощальный взгляд Умницы мне все больше не нравился. Я нашел это отродье у ближайшего к сортиру телефона — он что-то страстно шептал в трубку по-арабски. Увидев меня, он засуетился и сложил пальцы в «ОК».
— Вундеркинд, — шипел я, оттаскивая его подальше от телефона, который наверняка уже засекли, — ты что, считаешь, что я теперь пойду в службу безопасности сообщать о термосе в багаже Капланчиков?!
