Джеймс Чейз - Ясным летним утром
Но вот туалет закончен, и быстрыми прыжками Моэ преодолел восемь пролетов лестницы, спускаясь с четвертого этажа на первый, и оказался на улице, залитой послеполуденным солнцем. По дороге он купил маленький букетик фиалок: каждый день он покупал фиалки для Долл – это были ее любимые цветы.
Троллейбус подвез его прямо к воротам госпиталя. И уже через несколько минут Моэ оказался в палате, заполненной нервными, раздражительными женщинами. Большинство не имело шансов на выздоровление; несчастные злобно наблюдали, как он, поминутно извиняясь, пробирается к кровати своей матери.
Всегда, когда он видел мать, сердце его сжималось от жалости. Она с каждым днем словно уменьшалась в росте, а привлекательное лицо цветом все больше напоминало ржавое железо. Боль деформировала лицо, и теперь, в первый раз, увы, он увидел безнадежность во взгляде самой дорогой женщины…
Моэ присел на жесткий стул и погладил мать по руке. Она тут же затараторила: чувствует себя хорошо… не надо беспокоиться… через пару недель оклемается и уж тогда покажет капитану Капшоу, где раки зимуют. При этом глаза ее блестели от возбуждения, но Моэ понимал, что ей уже никогда не встать на ноги без посторонней помощи.
Сын вкратце рассказал о звонке Большого Джима Крамера.
– Я не знаю, что он замышляет на этот раз, – закончил он. – Но ты знаешь Большого Джима… Он еще ни разу не ошибался.
Долл с трудом перевела дыхание. Очередной приступ боли не дал ей возможности порадоваться хорошей новости. Она всегда восхищалась Большим Джимом, который часто посещал ее заведение, требовал от ее девочек максимум возможного и, выпив полбутылки виски, уходил без скандала. Это был настоящий мужик! Беспощадный, умный и очень-очень ловкий! Человек, который, отойдя от преступного бизнеса, не только сохранил жизнь, но еще к тому же смог унести в клюве четыре миллиона долларов! И он звонил! Он нуждался в ее сыне!
– Тебе нужно повидаться с ним, Моэ, – сказала Долл. – Большой Джим никогда не делал ошибок. Четверть миллиона долларов! Ты только подумай об этом!
– Да… Если Большой Джим сказал, что это так, значит, это именно так! – Моэ беспомощно пожал плечами. – Но, мама, я не могу… Крамер хочет, чтобы я прилетел самолетом. Но у меня совершенно нет денег. Я… я сказал, что дела мои обстоят прекрасно… что у меня собственный ресторан. Ты же знаешь Джима: ну, не мог я рассказать ему о наших трудностях.
Долл задумалась на мгновение, затем кивнула.
– С деньгами не будет проблем, Моэ, – сказала она. – Ты должен выглядеть перед Большим Джимом в самом наилучшем свете. – Она пошарила у себя под подушкой и вытащила сумочку из крокодиловой кожи, оставшуюся, видимо, еще с лучших времен. Открыв ее, Долл вытащила конверт и протянула его Моэ. – Воспользуйся этим. Купи себе хороший костюм. Купи также пижаму, туфли и пару рубашек. Сложишь в приличный чемодан. Большой Джим всегда замечал даже такие мелочи.
Моэ открыл конверт. Его глаза заблестели, когда он увидел внутри десять билетов по сто долларов.
– Бог мой, мама! Откуда это у тебя?
Долл улыбнулась.
– Держала на крайний случай. Теперь деньги твои. Трать бережно: больше у меня ничего нет.
– Но они нужны тебе, мама! – Моэ, словно загипнотизированный, смотрел на деньги. – Я не могу их взять. Тебе понадобится каждый цент, когда встанешь на ноги.
Долл сжала его руку. Боль вновь нахлынула… и некоторое время Долл молчала. Наконец, вздохнула:
– У тебя же будет четверть миллиона, милый! Сочтемся как-нибудь. Главное – не упусти Джима.
Моэ взял деньги.
Он вернулся в ресторан и сказал Франчиолли, что уходит. Тот равнодушно пожал плечами: официанта найти нетрудно. Они не пожали друг другу руки при расставании, и это Моэ расстроило: в последние дни Моэ часто расстраивался; наверное, старел и становился сентиментальным.
Он потратил всю среду, покупая вещи, в которых нуждался. Затем вернулся в свою убогую комнатушку и сложил вещи в скрипящий ремнями кожаный чемодан, переоделся в новый костюм. Подстригся, сделал маникюр и, посмотрев в зеркало, едва узнал в солидном человеке себя.
Взяв чемодан, он направился в госпиталь, а по дороге купил традиционный букетик. Дежурная сестра сказала ему, что мать сегодня не принимает посетителей: у нее сильные боли. Будет лучшим не беспокоить старую женщину.
Моэ с тревогой глянул на медсестру и почуял неладное.
– Надеюсь, ничего страшного?
– Нет, нет! Просто она не очень хорошо себя чувствует, просила никого не впускать. Возможно, завтра ей будет лучше.
Кивнув, медсестра ушла – у нее были свои обязанности.
Моэ заколебался, но потом медленно двинулся к выходу. Оказавшись на улице, он вдруг сообразил, что до сих пор держит в руке букетик фиалок. Подошел к цветочнице и вернул ей букетик.
– Мама неважно себя чувствует. Возьмите цветы. Завтра я подарю ей другие фиалки…
Вернувшись домой, он сел на постель и закрыл лицо руками. На улице быстро темнело. Моэ давно забыл молитвы, но добросовестно пытался вспомнить хотя бы одну. Он повторял и повторял, как заведенный:
– Святой Иисус, позаботься о моей матери. Заботься о ней: будь с ней все время рядом. Я надеюсь на тебя.
Когда радиоприемник этажом ниже вновь начал изрыгать бешеный джаз, он вышел из квартиры и, перейдя улицу, позвонил в госпиталь из будки телефона-автомата.
Женский голос сказал, что его матери до сих пор плохо. «Врач? Нет, уже поздний час, и врача в настоящий момент нет».
Остаток вечера Моэ провел в баре. Он выпил две бутылки кьянти и, когда наконец вернулся домой, был уже прилично пьян.
ГЛАВА 3
В четверг утром Крамер завтракал, с аппетитом поедая яичницу с ветчиной; Элен, которая никогда не завтракала, делала ему кофе. Крамер небрежно сказал:
– Цегетти прилетает сегодня утром. Я пригласил его на ланч.
Элен прекратила возню с кофе и с недоумением взглянула на мужа.
– Кто?
– Моэ Цегетти. Ты же помнишь его, не так ли?
Крамер даже не смотрел в ее сторону. Он взял тост и начал старательно намазывать его маслом.
– Ты хочешь сказать – этот мерзавец? Он же сидел в тюрьме, не так ли?
– Моэ вышел два года назад, – тихо сказал Крамер. – Завязал. Сейчас это вполне респектабельный джентльмен.
Элен резко села. Ее лицо побледнело.
– Чего он хочет?
– Ничего. У него собственное дело, – Крамер придвинул чашку с кофе к себе. – Он звонил мне вчера: прилетает в Парадиз-Сити по делам. Вспомнив, что я здесь живу, решил повидать меня. Будь с ним мила.
– Он негодяй! – Элен была непреклонной. – Джим! Ты же обещал не связываться с этими… людьми. Вспомни свое положение! Предположим, кто-нибудь узнает, что бывший преступник звонил тебе?
Крамер с трудом сдерживал раздражение.
– Не волнуйся, Элен. Это мой старый друг. То, что он был в тюрьме, ровным счетом ничего не значит. Ну, зайдет на часок… Я же сказал тебе… он приезжает по делам.
Элен внимательно посмотрела на мужа, не скрывая недоверия.
– По каким делам?
Крамер пожал плечами.
– Понятия не имею. Спросишь его, когда он будет у нас.
– Я не хочу его видеть! Не хочу, чтобы он заходил к нам! Послушай, Джим, вот уже пять лет как ты отошел от своего проклятого бизнеса. Зачем же начинать все сначала?
Крамер доел последний кусок ветчины и отодвинул тарелку. Затем закурил сигарету. Наступила долгая пауза. Когда зазвучал его голос, он был спокойным и ровным.
– Никто никогда не указывал мне, как поступать, ты же знаешь это, Элен. Ни один человек! Успокойся. Моэ будет у нас на ланче. Он будет здесь по той простой причине, что это мой старый друг, и ничего больше. Нет других причин…
Элен увидела стальной блеск глаз и плотно сжатые губы мужа. Она всегда боялась его в такие минуты. Да и чего значат ее желания, ее мнения? Кто она? По утрам, изучая свое лицо в зеркале, она находила его подурневшим, увядшим. Крамер же, хотя ему и было шестьдесят, выглядел здоровым и энергичным. Пока что он не интересовался другими женщинами, но Элен понимала: если не будет следить за собой, это обязательно произойдет. Следить надо не только за лицом и фигурой, но и за настроением…
Она встала и попыталась улыбнуться.
– Как скажешь, дорогой. Я постараюсь… обрадоваться встрече. Я ничего такого не хотела сказать. Просто меня немного беспокоит то, что он будет здесь… его прошлое.
Крамер пытливо посмотрел на нее.
– Можешь не беспокоиться об этом, – он поднялся. – Я поехал в аэропорт. Вернусь в половине первого. Жди нас.
Он потрепал ее по щеке тяжелой рукой и вышел.
Элен без сил опустилась в кресло.
Моэ Цегетти! Она вспомнила те времена, когда Моэ Цегетти был правой рукой Джима. Она ничего не имела против него; ее волновало совершенно другое. Бывший заключенный! И где! В Парадиз-Сити! В городе, где живут они с Джимом и где так важно положение в обществе. А ведь они приложили столько усилий, чтобы утвердиться в кругу избранных. Вдруг кто-нибудь узнает, что Моэ обедал у них? Она закрыла лицо руками: о чем думает Джим?!
