Поль Констан - Мед и лед
Я попросила у официантки что-нибудь выпить. Это вызвало у нее такой гнев, что она чуть не побежала звонить в полицию. Филипп попытался ее успокоить, объясняя, что я иностранка и не знаю, что алкоголь здесь запрещен к продаже и употреблению в общественных местах. Но это не до конца убедило девушку, мысль вызвать полицию все еще вертелась в ее голове, и она продолжала зорко следить за нами со своего места у кассы. Филипп заказал для меня мороженое с засахаренными кусочками ананаса и вишневым сиропом.
— Сладкое вам будет полезно. Это даже лучше алкоголя, вот увидите.
Он обходился со мной, как с одной из своих студенток, которых он утешал, не имея права обнять, конфетками, зефиром, маленькими прозрачными желатиновыми крокодильчиками и разноцветными «M&M's». За двадцать лет практики он вынес, что конфета — лучшее лекарство от житейских проблем. Она материально заполняла полость рта, гасила протесты, высушивала слезы. Опечаленная девушка входила в фазу удовольствия, которое, по мере сосания, возрастало и превращало рот в центр удовольствия. Немногие отказывались от второй конфеты. Их речи становились более связными, а будущее виделось уже не таким мрачным. «Нет проблем — есть решения», — с этими словами Филипп искушал их уже третьей конфетой.
— Это химический процесс, — говорил Филипп, гладя мою руку, жадно отправляющую в рот кусочки засахаренного ананаса. — Что будете делать дальше?
Я ответила, что обещала позвонить матери Дэвида и рассказать о нашей встрече.
— Вы должны это сделать, — сказал Филипп, протягивая свой мобильный, от которого я отказалась. — Лучше позвонить сейчас, чем потом, для нее это будет важно. Благодаря вам, она почувствует себя ближе к нему, словно он рядом с ней.
Я взяла телефон. Как обратиться к матери приговоренного к смерти? Приговоренного, ожидающего казни.
— Алло!
— Могу я услышать госпожу Деннис?
— Кто говорит?
— Меня зовут Аврора Амер. Я хочу сообщить ей, что видела ее сына сегодня в «Гринливзе» и что с ним все в порядке.
— Подождите, не кладите трубку… Звонит женщина, которая навещала Дэвида…
— Алло! Вы видели Дэвида? Я его мать.
— Да, я видела его, он в порядке, в хорошем расположении духа, о чем просил вам передать.
— Вы его адвокат?
— Нет, я писательница.
— Мы ждем, когда ему назначат нового адвоката. Чем мы можем помочь? Ему нужен адвокат? Значит, у него все в порядке?
— Да, все очень хорошо.
Я услышала, что она плачет. Рядом с ней тараторила вторая женщина. Она подсказывала ей вопросы: зачем я навещала Дэвида, собиралась ли писать о нем книгу, если да, то права на этот сюжет уже проданы, как я до него добралась, кто устроил встречу, с чьего разрешения?.. На мать просто хлынул поток вопросов от той, другой женщины.
— Мадам, приезжайте, пожалуйста, приезжайте! Я не могу к нему поехать, у нас теперь нет адвоката, а без адвоката, сами понимаете, никак не оспоришь запрет на пребывание на территории штата Вирджиния. Мы живем недалеко, как раз на границе, вам не нужно далеко ехать, если будут расходы, мы их оплатим. Приезжайте, мадам.
Она плакала и больше была не в силах говорить. Другая женщина взяла трубку и попросила меня приехать, так как это важно для матери Дэвида, и, вообще, нужно поговорить. Кроме того, им хотелось узнать, почему я интересуюсь Дэвидом Деннисом. Она дала мне адрес мотеля в Нэгз Хед. Я пообещала, что приеду сегодня же вечером.
8
Филипп слушал. Теперь он знал, что я обещала навестить мать Дэвида в Северной Каролине. Он объяснил, что Нэгз Хед стоит на длинном и очень узком полуострове, между океаном и лагунами. Красивое место для отдыха, но абсолютно опустошенное последним ураганом.
— Странная идея — переехать жить в эту всеми покинутую дыру.
Я сказала, что он мог бы довезти меня до Норфолка, так как это по дороге на Роузбад, а в Норфолке я уже сама решу, как ехать дальше. Он пожал плечами.
— Не проблема. Если вы собираетесь в Нэгз Хед, я вас туда отвезу.
Мы снова тронулись в путь, и снова мое внимание было захвачено видами Америки. Все мне было интересно: цвет листвы в это дивное бабье лето, нескончаемые пригороды с деревянными домиками, окрашенными в теплые цвета, над которыми реяли знамена Юга. К северу от Норфолка я разглядела просторы Роузбада, поля для гольфа, лес, в котором судья Эдвард построил себе стеклянный дом, за ним — высокий мыс и возвышающуюся над океаном юную Роуз — хрупкую статую свободы, парящую, словно в танце, с вытянутыми вперед руками.
— Вы не передумали? — спросил Филипп, притормаживая. — Даже не заедете забрать чемодан?
Я вся сжалась, стиснув зубы, стремясь как можно скорее вырваться из Роузбада.
— Ну, а вы сами? — спросила я. — Разве для вашей карьеры не будет лучше высадить меня здесь?
— Моей карьеры, — передразнил он. — Через два года я отсюда уеду и никогда не вернусь, а в Роузбаде меня все забудут. В данный момент меня больше волнуете вы. После всего, что вы сегодня пережили, у вас хватает смелости идти дальше. Я бы хотел предостеречь вас насчет обеих женщин, с которыми вы собираетесь встретиться. Это злобные сумасшедшие, истеричные, склонные к выдумкам, ненормальные. Одна мать Дэвида уже могла бы служить смягчающим обстоятельством своему сыну. Розарио Агирре, библиотекарша, была осуждена за лжесвидетельство. Она клялась под присягой, что Дэвид Деннис был идеальным, добросовестным, образцовым студентом, хотя он ни разу не заходил в ее библиотеку и, более того, даже не был там записан. И знаете почему? Потому что Дэвид Деннис никогда не был нашим студентом.
— В Роузбаде? Я думала, это университет только для девушек.
— Нет, в Стоуне, мужском филиале Роузбада, в университете Норфолка. Девушки Роузбада традиционно встречаются с парнями из Стоуна. За первый месяц, когда Дэвид Деннис предположительно начал учебу в Стоуне и вступил в Братство Стоуна, он успел поработать официантом, сторожем на платном пляже, прокатчиком лодок и шезлонгов на Вирджиния-бич. Именно там нашли тело Кэндис.
Я сопротивлялась изо всех сил.
— Все студенты подрабатывают. В США все официанты — студенты.
— Одно маленькое «но», — ответил Филипп. — Дэвид Деннис был только официантом!
— Он собирался поступать и ждал, когда накопит достаточно денег, чтобы учиться.
— Вы прекрасно сойдетесь с Розарио. С началом судебного процесса она всё бросила и целиком посвятила себя Дэвиду Деннису. Я не хотел бы, чтобы вы совершили ту же ошибку, хотя вам не придется потерять слишком много времени. Дело Дэвида Денниса будет окончательно закрыто через три недели, в день убийства Кэндис. Знаковая годовщина! Вот что могло бы послужить материалом для вашей книги. Мать Дэвида и библиотекарша предоставят вам для нее пищу, вам остается только познакомиться еще с одной женщиной с Голгофы, той, которая делает на этой истории себе рекламу — Хитер Хит!
В его голосе сквозила ирония, и я не знаю, что меня больше раздражало: то, что он насмехался над предстоящей смертной казнью или же то, что он сводил мой писательский труд к простой документалистике. Я была уязвлена как человек, которого сначала вынуждают открыть тайну, а затем обращают ее против него. На избитый вопрос: «О чем вы сейчас пишете?» я честно стала описывать женщину, которая красится перед зеркалом, собираясь пойти смотреть казнь. Этот образ, проиллюстрированный судьей Эдвардом, привел меня в камеру смертников, а теперь увлекал к двум незнакомкам, которые плакали по телефону. Все, кого я встречала, пытались завладеть книгой, которую я писала, написать ее вместо меня, отобрать инициативу, и все это происходило так быстро, что я больше не контролировала процесс. Они предвосхищали, даже предопределяли то, что я собиралась сказать. Они создавали книгу вместо меня, и я не понимала, что они заставляли меня писать.
Я пыталась вернуть свой собственный темп с тем болезненным усилием, с которым внезапно разбуженный человек пытается вернуться в прерванный сон. По опыту я знала, что это невозможно, но прерванный сон неотвязно преследует тебя как раз потому, что не досмотрен. В редких случаях, когда человек все-таки засыпает, он видит уже другую историю, плохо связанную с предыдущей и не имеющую той сверхлогичной стройности, свойственной оригиналу. Мог ли профессор литературы Филипп понять это?
Мне также совсем не понравилось, как он использует выражение «женщины с Голгофы», которое я сама произносила очень редко, с чувством неловкости, ощущая непреодолимый дискомфорт, как и в тех случаях, когда осмеливалась применить религиозный образ к обыденной реальности. В устах Филиппа «женщины с Голгофы» звучали не кощунственно, а, скорее, елейно, как нечто смешное и неуклюжее, что уязвляло меня еще больше, поскольку встреча с Дэвидом Деннисом вновь наполнила для меня этот образ религиозным смыслом.
