Жорж Сименон - Семь крестиков в записной книжке инспектора Лекера
- Он мне оставил записку... - пробормотал Оливье, роясь в карманах своего старого габардинового пальто, - Ты что-нибудь можешь понять?
И он протянул брату клочок бумаги, вырванный из школьной тетради. Почерк не ахти какой аккуратный. Мальчуган, по-видимому, был не лучшим учеником в классе. Он воспользовался химическим карандашом, кончик которого смочил языком, так что теперь у него, наверное, на губе лиловое пятно.
Дядя Гедеон приезжает сегодня утром на Аустерлицкий вокзал. Приезжай быстрей, встретимся. Целую. Биб.
Не говоря ни слова, Андрэ Лекер протянул бумажку комиссару, который несколько минут вертел ее в своих толстых пальцах.
- А почему Биб?
- Так я называю его. Только не при людях, он стесняется. Это имя я дал ему, когда он был еще грудным младенцем.
Оливье говорил ровным голосом, не повышая и не понижая тона, и, вероятно, ничего не видел вокруг себя, кроме странного тумана, в котором двигались какие-то силуэты.
- Кто такой дядя Гедеон?
- Такого нет.
Ему и в голову не приходило, что он говорит с начальником опергруппы по расследованию убийств, который ведет допрос по уголовному делу.
Его брат объяснил:
- Вернее, такого больше нет. Это брат нашей матери, которого звали Гедеоном.
Совсем еще молодым он уехал в Америку.
Оливье смотрел на него с таким видом, будто хотел сказать: "К чему все это рассказывать?"
- В семье шутили: "Когда-нибудь мы получим наследство от дядюшки Гедеона".
- Он был богат?
- Мы ничего о нем не знали. Он никогда не подавал о себе вестей. Однажды прислал только открытку под Новый год, подписав: "Гедеон".
- Он умер?
- Когда Бибу было четыре года.
- Кого это может интересовать?
- Мы ищем. Как бы вам объяснить... Брат, продолжая семейную традицию, рассказывал сыну о дядюшке Гедеоне. Последний стал какой-то мифической личностью. Каждый вечер, перед тем как уснуть, ребенок просил рассказать ему историю о дядюшке Гедеоне, которому приписывались бесчисленные похождения.
Разумеется, он был сказочно богат, и когда он вернется...
- Кажется, я начинаю кое-что понимать. Он умер?
- В больнице. В Кливленде, где он мыл посуду в одном ресторанчике. Об этом мальчику никогда не говорили. Просто продолжали рассказывать небылицы.
- И он в них верил?
Отец робко позволил себе вставить слово, будто ученик в классе, который боится поднять руку.
- Мой брат считает, что нет. Малыш, думает он, догадался, что это только игра. Я же, наоборот, почти убежден, что он верил. Когда товарищи сказали ему:
"Деда-мороза не существует", он целых два года спорил с ними... Говоря о сыне, он оживлялся, как-то весь подтягивался. - Никак не могу понять, почему он оставил мне такую записку. Я спрашивал у консьержки, не было ли телеграммы. Я даже подумал было, что это Андрэ сыграл с нами шутку. Почему Франсуа ушел из дому в шесть утра и написал мне, чтобы я ехал на Аустерлицкий вокзал? Я побежал туда как сумасшедший. Искал его повсюду. Все ждал, вот-вот он появится. Скажи, Андрэ, ты уверен, что?..
Он смотрел на план, на телефонный коммутатор. Он знал, что все катастрофы, все происшествия, случающиеся в Париже, неизбежно становятся известны здесь.
- Его не нашли, - сказал Лекер. - Продолжают искать. В восемь часов он был в районе площади Этуаль.
- Откуда ты знаешь? Его там видели?
- Трудно тебе объяснить. На всем пути от тебя до Триумфальной Арки кто-то разбивал стекла на сигнальных тумбах. Около последнего нашли детский носовой платок в синюю клетку.
- Да, у него были такие же платки.
- С восьми часов никаких сведений больше нет.
- Тогда я должен немедленно возвратиться на вокзал. Биб непременно придет туда, раз назначил мне там свидание.
Он удивился молчанию, которое вдруг воцарилось вокруг, и, сначала пораженный, а потом испуганный, оглядел всех по очереди.
- Что это все значит?
Брат опустил голову, комиссар, откашлявшись, сказал неуверенно:
- Заходили ли вы сегодня ночью к теще? Может быть, и в самом деле, как говорил его брат, он не совсем в своем уме? Вопрос комиссара довольно долго не доходил до его сознания. По его лицу видно было, как мучительно он собирается с мыслями.
Но вот он отвел взгляд от комиссара, резко повернулся к брату, вдруг покраснел и, сверкнув глазами, воскликнул:
- Андрэ! Как ты мог?..
Его возбуждение сразу же улеглось, он наклонился вперед, сжал голову руками и зарыдал, громко всхлипывая.
ГЛАВА III
Комиссар Сайяр, несколько смущенный всем происходящим, смотрел на Андрэ Лекера с удивлением и даже с некоторым недовольством, приняв, по-видимому, его спокойствие за безразличие. Быть может, потому, что у самого Сайяра не было брата? Но Лекер-то, слава богу, знал своего брата с самого детства. Подобные приступы были ему хорошо знакомы еще с тех времен, когда он был совсем мальчишкой. Как ни странно, он был даже доволен, что на сей раз все обошлось именно так, - ведь могло быть куда хуже: вместо слез, вместо этого удручающего смирения и глубокой подавленности Оливье могло охватить возмущение, непримиримость, и тогда он, не задумываясь, бросал бы каждому в лицо слова правды.
Именно по этой причине он всегда оставался без работы.
Неделями, месяцами он в покорном смирении пережевывал нанесенное ему оскорбление, словно упиваясь болью обиды, потом вдруг, когда меньше всего можно было ожидать вспышки, он из-за пустяка, из-за случайно оброненного слова, улыбки, ничтожного недоразумения давал волю своему гневу.
"Как я должен поступить?" - вопрошал взглядом комиссар.
И Андрэ Лекер взглядом ответил:
"Подождать..."
Приступ отчаяния длился недолго. Рыдания, как у ребенка, постепенно стихли, почти замерли, чтобы затем на миг вдруг возобновиться с новой силой. Потом Оливье, шмыгая носом, робко подняв глаза, осмотрелся и, словно все еще чувствуя себя обиженным, закрыл лицо руками.
Наконец он поднялся, решительный и скорбный, и не без гордости произнес:
- Задавайте вопросы, я готов отвечать.
- В котором часу вы отправились к матушке Файе? Минуточку... Скажите раньше, когда вы ушли из дому?
- В восемь вечера, как обычно, уложив сына спать.
- Ничего непредвиденного в этот день не произошло?
- Нет. Мы пообедали вдвоем. Он помог мне помыть посуду.
- Вы говорили о рождестве?
- Да. Я намекнул ему, что когда он проснется, его будет ждать сюрприз.
- Он предполагал, что получит приемник?
- Он давно уже мечтал о нем. Он не играет, как другие дети на улице, у него нет друзей, все свободное время он проводит дома.
- Как вы думаете, ваш сын не мог догадаться, что вы лишились работы в "Пресс"?
Он никогда не звонил вам туда?
- Никогда. Когда я на работе, он спит.
- Никто не мог ему об этом сказать?
- В нашем квартале никто не знает.
- Он наблюдателен?
- Ничто из происходящего вокруг нас от него не ускользает.
- Значит, вы уложили его спать и ушли. Вы брали с собой обычно какую-нибудь еду?
Эта мысль пришла комиссару в голову в ту минуту, когда он увидел, как Годен разворачивает свой бутерброд с ветчиной. А Оливье Лекер, взглянув вдруг на свои пустые руки, прошептал:
- Моя коробка!
- Коробка, в которой вы имели обыкновение носить с собой еду?
- Да. Уверен, что она была у меня вчера вечером. Я мог ее забыть только в одном месте...
- У матушки Файе?
- Да.
- Один момент... Лекер, соедините меня с участком Жавель. Алло! Кто у телефона?
Жанвье здесь? Попросите его, пожалуйста... Это ты, Жанвье? Ты делал обыск в квартире старухи? Не заметил ли ты жестяной коробки с бутербродами? Ничего похожего? Ты уверен? Да, было бы хорошо... Позвони мне тотчас же, как только проверишь... Очень важно... - И, повернувшись к Оливье, спросил: - Ваш сын спал, когда вы уходили?
- Он засыпал. Я поцеловал его на прощание и ушел. Сначала я немного побродил по улицам нашего квартала. Потом пошел к Сене. Посидел на берегу, выжидая.
- Чего именно?
- Чтобы мальчуган крепко уснул. От нас видны окна госпожи Файе.
- Вы решили пойти к ней?
- Это была единственная возможность. У меня не было даже на метро.
- А ваш брат?
Оба Лекера посмотрели друг на друга.
- За последнее время я у него столько набрал, что вряд ли у него что-нибудь осталось.
- Вы позвонили в дверь? Который был час?
- Начало десятого. Консьержка видела, как я прошел. Я ни от кого не прятался, только от сына.
- Ваша теща еще не спала?
- Она мне открыла и сказала: "Это ты, негодяй!"
- И все же вы думали, что она вам даст деньги?
- Я был почти уверен.
- Почему?
- Достаточно было пообещать ей большие проценты. Перед этим она никогда не могла устоять. Я написал расписку, что обязуюсь вернуть вдвое больше.
- Когда?
- Через две недели.
- А на что вы рассчитывали?
- Сам не знаю. Как-нибудь устроился бы. Мне хотелось, чтобы у сына было рождество, как у всех детей.
Андрэ Лекеру очень хотелось прервать брата и сказать комиссару: "Он всегда был таким!"
