Юрий Дольд-Михайлик - У Черных рыцарей
Сделав несколько шагов по маленькой камере, Григорий сел на единственный, крепко привинченный к полу стул. Что бы ни было, а надо беречь силы, даже не силы, а те крохи времени, которыми он еще владеет...
Короткий миг - это ведь тоже богатство, если насытить его дополна интенсивностью мысли и чувства. Подумай - ты вдохнул глоток воздуха, почувствовал, как пульсирует кровь в висках, шевельнул рукой... В твоем мозгу промелькнуло воспоминание - Моника в белом платье с букетом цветов в руках, вся залитая солнечным светом... Разве мало одного такого мгновения? В нем ты и весь мир! Ты можешь восстановить в памяти что-нибудь прекрасное, пережитое тобой, просто вспомнить строчку стихов любимого поэта, мысленно вдохнуть аромат розы, почувствовать прикосновение дружеской руки, увидеть огонь костра, представить стремительный полет ласточки в необозримом океане неба, по которому, словно парусники, плывут облака, еще раз пережить напряжение борьбы и радость победы, мысленно вернуться к каждому, кто обогатил твою жизнь плодотворной идеей, дружбой, любовью... - каким богатством ты еще владеешь!
Незаметно за маленьким зарешеченным оконцем вечер перешел в ночь, а ночь отступила перед утренним рассветом. Григорий ни на секунду не сомкнул глаз. Такой роскоши он не мог себе разрешить - ведь ему еще так много надо было вспомнить.
Под утро даерь камеры, скрипя, отворилась. Григорий быстро поднялся. Для раздатчика суррогатного кофе и эрзацхлеба слишком рано. Неужто?..
Но порог перешагнул не тюремщик с конвоем, не поп, на появление которого можно было рассчитывать перед расстрелом, а элегантный господин, и камера тотчас наполнилась ароматом туалетного мыла и духов. В тусклом свете красноватой лампочки, горевшей под потолком, залоснилась гладкая прическа с безукоризненным пробором, заблестели стеклышки старомодного пенсне на сухом, с горбинкой, носу.
- Простите за вторжение, - проговорил господин так, словно находился не в камере смертника, а в светском салоне, - и разрешите представиться: здешний врач.
- Очень сожалею, но медицинской помощи мне не потребуется, так что...
Григорий продолжал стоять, надеясь, что непрошеный посетитель тотчас уйдет. Но тот, сняв пенсне, подул на стеклышки и принялся старательно протирать их, очевидно готовясь к осмотру и длинному разговору.
- Повторяю, вы напрасно беспокоитесь. Очень вам благодарен, но я хотел бы остаться один, - уже нетерпеливо сказал Григорий.
- Понимаю, понимаю и ваше возбуждение и ваше раздражение! Это так естественно... Мне не хочется быть навязчивым, но поверьте, не только обязанности официального тюремного врача привели меня сюда.
- Тогда что еще?
- Разрешите сесть?
- А я имею право не разрешить?
- Так, так, ирония, бравада... Мы все прибегаем к ним в трудную минуту жизни...
- Господин доктор, минут у меня осталось в обрез. Напоминаю вам об этом.
- Я долго не задержу вас, и вы не пожалеете, что выслушали меня.
- Ну, что ж... - Григорий устало опустился на койку и вздохнул. Говорите, и чем короче, тем лучше.
- Хочу сразу же предупредить, что я пришел как друг. Вы удивлены, но это именно так.
Григорию показалось, что его сильно толкнули в грудь сердце бешено заколотилось. Неужели появился шанс на спасение? А что, если это новая игра, попытка сломить его волю перед расстрелом, вывести из равновесия? Любой ценой надо сдержаться, не выдать волнения!
- Странно. Меня вы не знаете, быть посредником между мной и еще кем-то не можете - ведь у меня здесь нет ни одного близкого человека. Следовательно...
- Простите, а герр Кронне?
- Кронне? - в голосе Григория прозвучало искреннее удивление.
- Да, именно он попросил меня передать его глубокое сожаление по поводу того, что произошло. Он испробовал все возможности вам помочь, но оказался бессилен - с такой быстротой закружилась эта чертова мельница правосудия. И теперь он жаждет...
- Откуда ему все известно?
Вопрос словно повис в воздухе. Сокрушенно покачивая головой, врач сунул руку в карман, долго шарил там и, наконец, вытащил свернутый листок. Словно колеблясь, развернул его: даже в полутьме можно было разглядеть набранный готическим шрифтом заголовок газеты-листовки, которую вот уже две недели как издавали в лагере военнопленных. Основным материалом служили платные объявления - обращения отцов, матерей, жен, разыскивающих своих близких в лагерях для солдат и офицеров бывшей гитлеровской армии. Несколько скучнейших лагерных новостей и непременно ужасающий рассказ беглеца из Восточной зоны заполняли оставшееся место.
- Прочитайте вот это! - врач протянул газету.
- Вы забываете, у меня человеческие, а не кошачьи глаза. В такой темноте я ничего прочесть не могу.
Неожиданно вспыхнул карманный фонарик и осветил обведенную красным карандашом заметку на первой полосе. Григорий впился в нее глазами.
"Сегодня в пять часов утра, - сообщалось в информации, - приведен в исполнение приговор суда, приговорившего бывшего гауптмана немецкой армии Генриха фон Гольдринга к расстрелу за вооруженное нападение на солдата оккупационных войск. Перед смертью гауптман Гольдринг искренне раскаялся и подал прошение о помиловании. Командование оккупационных войск прошение отклонило".
- Который час? - спросил Григорий и почувствовал, как кровь отхлынула от лица. Да и голоса своего не узнал - он звучал хрипло и глухо.
Доктор осветил фонариком циферблат ручных часов.
- Без двенадцати четыре.
- Значит, в моем распоряжении час и двенадцать минут. Для смертника час плюс двенадцать минут - это же целая вечность. Или один миг. Как воспринять...
- Поверьте, эта газета жгла мне руки!
- Нечасто приходится читать сообщение о собственной смерти. Не скажу, что это очень приятно, но... не лишено интереса. Кстати, вам неизвестно, почему они так торопятся избавиться от меня?
- Ваша казнь - предостережение для других. Война всем осточертела, люди мечтают о мире и отдыхе. Попытка поставить во главе отрядов, перебрасываемых на Западную Украину, опытных военных руководителей - проваливается. Ваш пример должен устрашить остальных: при расстреле, я слышал, будут присутствовать все, кто колеблется.
- Наглядная, так сказать, агитация? Ну и ну! Молодчики из союзного командования не слишком разборчивы в методах.
- Совершенно с вами согласен. И поэтому я так охотно согласился выполнить просьбу герр Кронне.
- Жаль, что он тогда так быстро покинул кафе. Если бы не...
- О, он так казнит себя!
- Передайте герр Кронне: страшны не мертвые, а живые, глядящие в лицо. Поскольку я вскоре выйду из игры...
- Вы мужественный человек, герр Гольдринг!
- Единственная роскошь, которую я могу себе позволить. Хотя, судя по информации, я умер как трус.
- Ваши друзья узнают, что это не так.
- Буду очень благодарен. А теперь... - Григорий поднялся, давая понять, что хочет остаться один.
Врач нервно заерзал на стуле.
- Одну минуточку!.. Герр Кронне хотел... и я сам, как человек гуманной профессии... Погодите, куда же я задевал ее? Ага, вот, берите, - в пальцах врача, отливая перламутром, блеснула маленькая ампула. - Надо ее проглотить, и вы уснете, тихо и без боли.
- Чтобы никогда не проснуться?
- Да!
Григорий взял ампулку и почувствовал на ней тепло пальцев, только что державших ее.
"Неужели у меня такие холодные руки?" - мелькнула мысль.
- Интересно! - согнув руку лодочкой, Григорий задумчиво перекатывал ампулку по ладони. - В такой маленькой оболочке заключено так много: тихий, безболезненный сон, небытие, которое будет длиться вечно. А если взглянуть шире, то и больше. Гейне говорил, что каждый человек - это весь мир, который с ним рождается и с ним умирает. Что под каждым надгробием похоронена вся история человечества. Не помните, откуда это?
- О, в такой момент... когда в мыслях такой разброд... Очень прошу вас, будьте осторожны с ампулой! Она может упасть, куда-то закатится, и тогда...
Улыбнувшись, Григорий решительно протянул ампулу врачу.
- Чтобы вы не волновались, возьмите!
- То есть?
- Я все равно не воспользуюсь ею. Отпущенное мне время я хочу прожить сполна и встретить смерть, как подобает человеку.
- Именно этого Кронне и опасался! Что же касается меня, то я не понимаю вас, просто не понимаю...
- Каждый живет по-своему и по-своему умирает.
- У вас крепкие нервы. А мои, признаться... - от растерянности врач начал шарить по карманам, наконец вытащил портсигар и дрожащими пальцами прикурил сигарету. - Извините, что без разрешения, две-три затяжки меня успокоят... Простите, совсем не подумал, вы, верно, давно не курили? К сожалению, осталась только одна. Пожалуйста! Ах да, спички!
- Вот за это большущее спасибо, - ноздри Григория с жадностью втягивали запах табачного дыма, и он едва удержался от желания закурить тотчас. - С вашего разрешения спички оставлю у себя для последней затяжки...
