Вячеслав Барковский - Русский транзит 2
Но ведь есть инструкция, где черным по белому выведены все нормы, и, согласно ей, отходы, что томятся теперь на судне, должны благополучно вернуться, так сказать, на круги своя - к отправителю груза, в Европу.
Юрьев думал о том, что если он подпишет акт, фактически пропускавший груз на Урал, то в целом, конечно, не пойдет против истины. Превышение над узаконенной инструкцией дозой было незначительным, а сама активность груза просто смехотворной по сравнению с тем материалом, с которым он обычно имел дело...
- Но ведь не могу же я подписать акт на пропуск груза на основании собственного заключения, из которого следует, что груз по гамма-активности не прошел, а вы, в свою очередь, не можете отменить или изменить инструкцию. Я с вами согласен, но как же мне быть?
- Эх, молодой человек,-досадливо произнес директор,- я бы и сам подписал этот акт,| да не могу, НР тот уровень. Вот мы тут с вами! обмениваемся мнениями (Юрьев хмыкнул), и вижу я, что мыслим мы одинаково, мыслим как высокопрофессиональные специалисты, как знатоки... Так неужели мы, физики, пойдем на поводу у чиновников и позволим им творить, как теперь принято выражаться, беспредел? Ради истины, Анатолий Иванович, ради ее, родимой, мы просто пойдем на хитрость.
- На какую хитрость?
- Ах, да что же здесь непонятного? Ну просто перепишем заключение, где цифра будет соответствовать той, чиновничьей! Так и быть, не будем дразнить гусей и доказывать с высоких трибун, что принципиальной разницы между двумя этими цифрами нет, и обе они ничтожны по сравнению с действительно опасными и губительными для человека... Вот я тут уже и новое заключение подготовил. Оцените, Анатолий Иванович. Чего тянуть, пусть едет этот чертов груз на Урал, страна получает деньги, а рядовой физик Анатолий Иванович Юрьев-славу... Да, вот еще и приказ о вашем назначении. Ваш-то завлаб на пенсию попросился. Чего же задерживать старика?
Уже взяв ручку, любезно протянутую ему директором, Юрьев понял, что его купили, но дорого или не очень - этого понять он пока не мог.
Разрешите мне немного подумать, ну, хотя бы до завтра. Вы правы, я все понимаю, Юрьев уже успел достаточно протрезветь, что бы невооруженным глазом увидеть в ситуации какой-то подвох с далеко идущими последствиями, но все же моя профессиональная репутация может пострадать, ведь данные могут перепроверить и здесь, и там, на Урале...
Да что вы о своей репутации беспокоитесь, что из мухи слона делаете? уже раздраженным, не терпящим возражения тоном, говорил возбужденный Игорь Сергеевич. Не будет никто проверять больше, а если и проверят, так что из того: небось, сами специалисты и не хуже нас с вами понимают, что все эти нормы и дозы херня.
И все же позвольте мне до завтра подумать, просительным тоном произнес Юрьев и встал с извиняющейся улыбкой на губах.
Лицо Игоря Сергеевича вдруг приняло сердитое выражение с рвущимися на свободу нотками свирепости. Он недовольно поглядел сначала на пустую коньячную бутылку, потом на замусоленный костюм Юрьева и резко произнес:
- Завтра в девять утра ко мне. Только без фокусов. Стране нужны деньги, а институту репутация. Вы внесены в список экспертов приказом, и никто, кроме вас, к сожалению, уже не может дать заключения.
- Даже если я умру? - попробовал было пошутить на прощанье Юрьев, но тут же прикусил язык - седовласый хозяин кабинета смотрел на него с плохо скрываемым презрением.
В тот же вечер Юрьев запил. Он чувствовал, что его подставляют. Хотя, конечно, ничего страшного и принципиального в предложенном директором варианте заключения не было: ну что там лишние двадцать тридцать микрокюри, которые даже ни чего не меняют в радиационной обстановке?
И все же здесь был подлог, и с юридической точки зрения Юрьев, пусть совсем чуть-чуть одним боком, но становился вне закона.
О, с какой радостью он оставил бы в заключении те цифры, которые получил, но разъяснил бы при этом, что ничего страшного в них нет и что эти самые предельно допустимые дозы можно без ущерба для здоровья людей хоть сейчас увеличить до полученных им этих самых злосчастных цифирей... Но Юрьев понимал, что так не сделать, что есть инструкция с нормами и дозами и что нужно либо обмануть без особого ущерба для истины, либо теперь уж точно вылететь из института с волчьим билетом.
Понимал и не мог выбрать. Не мог выбрать и наливался горькой отравой.
"А что старику-то надо? Чего он так печется об этом треклятом грузе? Денежки-то не ему пойдут, а казне. Или тут свой, особый интерес? Вон как навалился, сначала все в жилетку плакался, а потом чуть не проглотил вместе с дерьмом. Думает, если коньячку алкашу налил, то алкаш уже и служить, как жучка, должен. "Рядовой физик, профессионал, молодчина",-словно не знает, кто я на самом деле. Интересно, какой у него тут интерес, если, конечно, исключить банальную взятку?"
На следующее утро Юрьев на работу не пошел: решил не принимать никакого решения, то есть вообще ничего не подписывать. "Проглотил" стакан и отключил телефон.
Вечером, после обычной прогулки по "местам боевой славы" с рукопожатиями и бессмысленными разговорами у пивных киосков с кружкой мутной кислятины в руках Юрьев в не вполне вменяемом состоянии с интересом выслушал дома упреки Игоря Сергеевича, который вышел на связь, как только пьяный "молодчина" включил телефон.
Юрьев выслушал директора молча, никак не реагируя на его угрозы в виде прямых ссылок на тридцать третью статью.
Игорь Сергеевич кричал, что подписать документ необходимо немедленно и что он, директор, большой ученый и общественный деятель, сейчас же лично приедет к нему, обыкновенному инженеру, злостному пьянице и прогульщику, чтобы покончить с этим ничтожным делом, которое отняло у него десять лет жизни, а у государства, может быть, веру в советских ученых...
Пока Юрьев был пьян, его нервы слабо реагировали на угрозы, но, как только хмель начинал проходить, страх наваливался на него и сознание, мучительно паникуя, искало выход из создавшейся ситуации. Но выхода не было, и Юрьев, чтобы успокоиться, принимал стакан.
На другой день вновь позвонил Игорь Сергеевич и уже срывающимся голосом попросил Юрьева забыть свои вчерашние угрозы, поскольку жизнь тяжелая и с кем не бывает (это в смысле запоя!).
Он приглашал Юрьева поскорее вернуться в родной коллектив к выполнению своих священных обязанностей. Юрьев тогда подумал:
"Что ему еще от меня надо? Ведь подпись мою они и подделать могут. Эка невидаль, любая лаборантка скопирует за шоколадку".
Но, видно, не хотели копировать, не могли почему-то.
На четвертый день затворничества, когда деньги, вырученные им от продажи на барахолке кассетного магнитофона, подошли к концу и Юрьеву уже грозила неминуемая расплата в виде долгой похмельной ломки, на квартиру к нему нагрянули два прямоугольных молодых джентльмена в тяжелых кожаных куртках.
Джентльмены с предельной ясностью сообщили опухшему Юрьеву, что в его руках находится судьба многих людей, которые затратили и деньги, и энергию, и нервы, чтобы доставить сей груз в страну, и теперь хотели бы не то что не потерять все это из-за какого-то плюгавого инженеришки, а даже и приумножить вложенные средства в соответствии со всеми законами рынка.
С вежливыми улыбочками они сообщили смертельно бледному Юрьеву, что эти самые люди пойдут на все, но деньги свои во что бы то ни стало приумножат. О, конечно, они не какие-то там гангстеры из Чикаго, чтобы стрелять в неугодных им или топить их в общественных сортирах, а деловые интеллигентные люди, которые прежде всего стараются убедить человека в его неправоте, а уж потом с явной неохотой находят более радикальное средство воздействия...
Джентльмены потребовали также вернуть им остаток порошка. Юрьев попробовал были соврать, что рассыпал порошок, когда производил измерения, но молодые люди так крепко прижали его к стенке и так жарко задышал в лицо, что он тут же раскололся и все рассказал, правда, в последний момент не совсем точно назвав им адрес Крестовского. Очень уж не хотелось впутывать в это дело приятеля.
- Если вы нас обманули, уважаемый, та нам жаль вашу любящую мать. Совсем негоже заставлять стариков оплакивать своих детей. Вы нас поняли, уважаемый?
- Трудно не понять,- ответил Юрьев, всё время пытаясь пригладить ладонью на лысой голове несуществующую прическу.
Когда джентльмены, совсем не шуточно улыбаясь, ушли, заняв поспешно согласившемуся со всеми их доводами Юрьеву на поправку здоровья, бедный "рядовой инженер" еще некоторое время ощущал на липкой от пота спине неприятные мурашки.
Тогда он решил, что завтра же, как только выйдет из своего затруднительного с холодным потом и трясучкой в членах состояния, тотчас заявится в родной институт к большому общественному деятелю, потратившему на него десять лет жизни из оставшихся двадцати, и подпишет акт.
