Алексей Рыбин - Последняя игра
– Так та же история. Испугались неизвестности. И все. Арифметика. Так что, ребята, прежде чем в драку лезть в следующий раз, подумайте, крепко, как ее начать. Может быть, она для вас и закончится, не начавшись, как сегодня. А это всегда лучше. Уж поверьте мне, я-то знаю…
Андрей снова посмотрел на Настю. Как его разобрало, однако… В последние годы в девушках – любых, это точно, любых, каких бы он не захотел: высоких, маленьких, полных, тощих, любого возраста, почти любой национальности, – недостатка Андрей не испытывал. Стоило заказать по телефону – и никто бы, ни одна фирма, поставляющая «живой» товар клиентам, не отказала бы Крепкому. В лепешку бы расшиблись, а нашли то, что он требовал. Что же касается так называемых «порядочных» женщин, то Андрей убедился, что каждая из них тоже имеет свою цену, и большей частью он был в состоянии эту цену заплатить. В деньгах ли она выражалась или в чем-то еще, например, в каких-то услугах, в устройстве, скажем, сыночка в институт или даже мужа на престижную высокооплачиваемую работу… Бывало и такое в его практике, и это иногда веселило Крепкого, а иногда заставляло грустить. Скучно же, в самом деле… Заплатил – и все неприступные, казалось бы, прежде крепости рушатся. Открываются любые двери, а все эти тонны, да какие тонны, сотни тысяч тонн любовных романов оказываются пустой, не имеющей отношения к жизни болтовней. А может быть, оттого они так и популярны, эти любовные романы, особенно среди женщин, что каждая из них, читая эти сказки, уходит от знания своей природы, от понимания, что не устоит она, если вдруг будет ей предложено желаемое – богатство ли, слава, что-то еще… Знает она это и погружается в сказку, купленную в метро за семь рублей, идентифицирует себя на два часа с героиней романа, принципиальной, верной и преданной…
А эта девочка… Это что-то совершенно другое. Она была не похожа ни на одну из тысяч женщин, встреченных Андреем за его почти сорокалетнюю, насыщенную событиями жизнь. Настя отличалась от них так, словно была существом другого пола. О внешности и говорить не стоило: большей красавицы, на свой вкус конечно, Андрей никогда не видел. Не было в ней внутреннего мужского стержня, но не читалось и женской изменчивой и непостоянной натуры. Это было что-то третье, такое сильное и чистое, что это «третье» и подтолкнуло Андрея к размышлениям о днях своей юности. Не сказать, что дни эти были ах какими светлыми, но все-таки не такими, как день сегодняшний…
И уж совсем он не мог себе представить, что встреча с женщиной, какой бы раскрасавицей она ни была, может так повлиять на него, что он бросит все дела, примчится к ней домой, почти похитит ее, как в старых романах, и потащит куда-то в дальние дали. Непонятно, кстати, зачем. Но чувствовал себя сейчас Андрей именно так, как тогда, на первых своих тренировках. Просветленным, одним словом.
Он усмехнулся. Просветленным… Славы, сэнсея, давно уже нет в живых, как напророчил себе про пулю в спину… От нее и умер, отказавшись работать с бандитами. Они несколько раз предлагать не стали, дважды поговорили, а потом Славу нашли в собственном дворе со сквозным отверстием в голове – от затылка ко лбу. Лица у него не было совсем, в закрытом гробу пришлось хоронить.
И ребята, те, что рядом стояли на холодных досках школьных залов, – сколько сменила их Славина секция, и не упомнить теперь. Выгоняли из одной школы – они шли в другую, третью… Половина этих ребят теперь сроки отмотала, многие и не по первому разу, а кое-кто вместе с сэнсеем покой обрел под каменной плитой или крестом бетонным…
А сам он – что говорить… Царь и Бог в Питере, ну, не самый, конечно, главный, так, царек, но власть какую-никакую имеет и денег в достатке… Только ведь от пули в затылок и он не заговорен, несмотря на все свои ухищрения, несмотря на охрану из надежных ребят, крутой авторитет и необходимость, которую испытывали в нем – живом – еще с десяток больших авторитетов…
Они вышли из здания аэровокзала в Симферополе. Настя по-прежнему покачивала головой в такт музыке. За всю дорогу она не сказала Андрею ни слова, и это устраивало его. Он не знал, о чем бы сейчас с ней говорил, слов для объяснения их путешествия у него не было никаких. Пусть уж лучше так… Потом что-нибудь придет на ум… С утра. Утро, оно ведь вечера мудренее…
Стоянка такси была забита иномарками – теперь это называлось «кооперативом», и таксисты рубились на своих тачках, за бешеные бабки подвозя «насосанных» купчиков, прилетевших на юг покуролесить с молоденькими любовницами. Чуть в стороне стояла сверкающая серебром «Ауди», на ее капот облокотился Борис Иванович Семгин, Боря, человек, которого Андрей если и не любил, то считал едва ли не родственником. Борю он не задействовал ни в каких своих делах, да и поди, задействуй такого… Здоровенный черноусый мужик, матрос, списанный на берег за бесконечные дебоши и пьянки, на суше вдруг остепенился, отгрохал себе домишко о трех этажах, машинку прикупил, женился и зажил обычной, в меру таинственной жизнью русского человека «при деньгах». Откуда у него эти деньги, не знал никто. Боря не шиковал, но и нужды не испытывал никогда. Думая об этом, Андрей усмехался.
Русский человек – необычайно хитрое создание. Оттого, наверное, и столько анекдотов ходит о хитрости еврейской, чтобы откреститься от этого свойства. Мы, мол, душа нараспашку, последнюю рубаху, мол, снимем, все пропьем, но родину не опозорим…
И бесконечные песни по телевидению о том, что нет зарплаты, нечего есть, нечего пить, не на что жить. Но в каждом магазине, торгующем хорошей импортной радиоаппаратурой, – очереди за телевизорами «Филиппс» и «Сони», видаки в каждой квартире, дети программирование изучают на домашних стареньких «Пентиумах» («…денег совсем нет, у сына компьютер не фурычит, так и не починить даже…»), рабочие на заводики свои на стареньких «Жигулях» приезжают, а за колбасой, несчастной этой колбасой, символом благосостояния советских времен, снова очереди, несмотря на то что лежит она на каждом углу в каждом магазине двадцати сортов…
Андрей не верил в поголовное обнищание населения. Он видел нищих, но это были здоровые мужики, каждому из которых он мгновенно нашел бы работу. И совсем не обязательно криминальную. И сам ставил себя на их место – не стоял бы уж с протянутой рукой и не митинговал у Белого дома. Работы в стране столько, что, кажется, за сто лет не переделать… Но ведь все хотят много и сразу… Андрей тоже хотел много и сразу, но он – особая статья, он захотел и получил. Заплатил, правда, за это «много». Двумя сроками, потерей лучших друзей и ежедневным, ежечасным, ставшим давно уже привычным чувством опасности. А как же? За все надо платить…
А историю Бори он знал хорошо. Начал он с торговли винишком во время горбачевских указов, да так успешно начал, что домик и поставил. Начал-то он с того, что строил обычную одноэтажную халупу, но слава Богу, что все еще было в проекте и не пришлось перекладывать фундамент. Вырос трехэтажный особняк в горах, на полпути от Симферополя к Крымской обсерватории. Моря нету, а нахрена Боре море. Он моря этого хлебнул выше крыши… Место зато тихое, незаметное, туристов здесь отродясь не видели, ментам сюда соваться тоже совершенно без надобности… Так и образовался у Андрея схрон. Никто про него не знал, даже Кислый. Андрей, конечно, доверял ему, но ведь могут схватить его, неровен час, пытать станут. И нет схрона. Ведь под пыткой-то любой заговорит, это Андрей тоже знал очень хорошо. Любой. И он в том числе. Каким бы крутым ни был человек, хороший «заплечных дел мастер» (так их называли в старину), да еще и с помощью современной химии, любой язык развяжет. Даже у самых крутых, тех, что круче яиц вареных сил не хватит молчать.
Познакомились они – тоже банальней некуда. Давно это было. Боря только что, как это называется, «вразвалочку сошел на берег». И в симферопольском кабаке добивал остатки своей морской удали. И добился-таки, что наехали на него при выходе четверо жлобов, решили, что пьяненького мужичка легко опустят на бабки. Андрей случайно рядом оказался…
Боря-то и вправду совсем никакой был, драться почти не мог. Андрей от скуки, что ли, или от своего потаенного чувства справедливости встрял, отметелил всех четверых, а Борю повез в баньку, попарил, в себя привел, водки дал стакан, чтобы мужик разговаривать мог. Мужик-то первым делом за пиджак стал хвататься, документы и деньги искать, смотреть – на месте ли, не увел ли этот самый новый «дружбан», который его в баньку заволок. Короче, не помнил ничего – ни что в ресторане было, ни что потом…
Слово за слово, объяснил ему Андрей ситуацию, сам-то он только из зоны вернулся, досрочно, за хорошее поведение выпустили, полсрока скостили, да и с бабками он был – должок получил от одного фраера в Алуште. Ну и понеслось… Через четыре дня «полетов», в которые ушли мужики (один – празднуя освобождение от своего опостылевшего сухогруза и мудаков начальников, другой – от тяжести зоны), оба остались без копейки, но зато друзьями навек. В криминал влезать прямо на месте Андрей не хотел – идти на грабеж фраеров в незнакомом городе было ему западло, он себя ценил значительно дороже… Позвонил в Питер на последние рубли друзьям, выслали ему деньги телеграфом. Еще сутки они с Борей проболтались голодные и грязные по душным симферопольским улицам, а потом, когда Андрей выходил из здания телеграфа, пересчитывая на ходу купюры, Боря сказал:
