Давид Сурдо - Тайный дневник да Винчи
— Леонардо, ах, Леонардо… Как твоя школа? Какие волшебные были времена, когда мы дни напролет проводили в мастерской Верроккьо! У тебя есть хорошие ученики, воистину одаренные? У меня есть! Я занимаюсь с мальчиком… Его ко мне привели родители из окрестной деревеньки, и он…
— Сандро, хватит! Довольно пустословия, переходи к делу. Ты испытываешь мое терпение.
— Ты прав. Но сначала мне надо выпить.
— Тебе не кажется, что ты и так выпил лишнего?
— Нет. Уверяю тебя, нет. Ввиду того, что я должен рассказать, учитывая важность того, что я должен рассказать, я выпил недостаточно. Мне нужно еще. Господи!
Не стыдясь Леонардо, начинавшего выходить из себя, Боттичелли разрыдался, оглашая опочивальню безутешными стенаниями. Слова давались ему с трудом.
— Ужасно, все ужасно. Ты не поверишь. Кошмар. Бедные дети…
— Угомонись! Хватит хныкать, как девчонка, будь мужчиной! — строго прикрикнул Леонардо. Он надеялся, друг послушается его, и дело наконец прояснится.
— Ну, ладно, ладно, — пробормотал Сандро, немного успокоившись и вытирая лицо простыней со своей кровати. — Но ты не поверишь. И это весьма длинная история. Как же так получилось? Я знаю — как! И все равно для меня это неразрешимая загадка, поскольку я не понимаю. Как такое могло случиться? Как?!
Художник не мог продолжать. Опьянение и усталость вкупе с глубоким отчаянием одержали над ним верх: он залился вдруг неудержимым смехом, горьким и саркастическим, а потом лишился чувств. Леонардо смутился и встревожился, но быстро овладел собой и вызвал слугу, чтобы с его помощью раздеть друга и уложить в постель. Леонардо также распорядился приготовить позднее для Боттичелли ванну и накормить его горячим бульоном. Продолжительный сон пойдет ему на пользу, а проснувшись, он, несомненно, почувствует себя лучше.
Верно, друга постигло ужасное несчастье, если оно столь пагубно отразилось на состоянии его духа. Леонардо не предполагал, что положение хуже некуда, читая письмо Боттичелли с просьбой о помощи. Очевидно, помощь нужна, и безотлагательно. Но вежливое, вполне здравое послание не содержало даже тени намека на большую опасность, похоже, угрожавшую автору:
ЛЮБЕЗНЫЙ ДРУГ ЛЕОНАРДО, БОЖЕСТВЕННЫЙ НАСТАВНИК ХУДОЖНИКОВ И ЧЕЛОВЕК НЕПРЕРЕКАЕМОЙ ЧЕСТИ, СМИРЕННО ПРОШУ ПОСПЕШИТЬ МНЕ НА ПОМОЩЬ. УМОЛЯЮ ТЕБЯ В ТВОЕМ ВЕЛИЧИИ СНИЗОЙТИ К МОЕЙ ПРОСЬБЕ. ПОЛОЖЕНИЕ КРАЙНЕ СЕРЬЕЗНОЕ И ТРЕБУЕТ ВМЕШАТЕЛЬСТВА.
САНДРО БОТТИЧЕЛЛИ7
Жизор, 6 июня 1944 года
Ломуа и Лессенн забеспокоились. Профессор пропадал в колодце слишком долго. Помощники, выполняя его приказ, выбрались на поверхность, и хотя прохлада ночи и небо над головой несли отраду, обоих терзала тревога. Очутившись на воле, они тотчас уставились на дыру в земле и не сводили с нее глаз, напряженно ожидая, когда же покажется голова Клода и он поделится с ними, какая тайна скрывалась глубоко внизу. Особенно изнывал от нетерпения и нервничал Ломуа. В его душе с новой силой вспыхнула давняя страсть кладоискателя — старое как мир желание, побуждавшее его вести раскопки в окрестностях замка в поисках следов легендарного сокровища тамплиеров.
— Может, с ним что-то стряслось? — высказал предположение Лессенн.
Ломуа промолчал. Ответом стал порыв холодного ветра, растрепавший волосы и вызвавший озноб: по голым рукам парней, покрытым испариной, пробежала дрожь. Многие расценили бы внезапно поднявшийся ветер как простое совпадение, следствие каких-то атмосферных явлений, непредсказуемых, но вполне естественных. А кто-то усмотрел бы тайное знамение или даже предупреждение. Легенда о сокровище тамплиеров была не единственным преданием тех мест. Существовали и другие, намного страшнее. Их охотно рассказывали старики тем, кто соглашался послушать — торжественным голосом, исполненным благоговения. О мертвых полагалось говорить с почтением, тем более о мертвых, имевших привычку являться живым.
В замке Жизор обитали призраки, неприкаянные души. Так, во всяком случае, считалось. Большинство привидений относилось к категории безобидных. Из них, по слухам, чаще всего попадался людям на глаза молодой человек, казавшийся тяжело раненным, наряженный в шутовской костюм. Ухватившись обеими руками за правый бок, он скорбной тенью пересекал внутренний двор, направляясь к определенному месту, всегда одному и тому же; там он наклонялся и как будто открывал нечто вроде люка и в то же мгновение исчезал под землей.
Мысль о том, как близко находится заколдованное место от лаза в их колодец, не добавляла парням спокойствия. Еще больше их смущали другие истории о привидениях, некстати всплывавшие в памяти, — о призраках далеко не безопасных. Например, о кровожадном демоне, кого можно одолеть лишь в полночь двадцать четвертого декабря. По преданиям, он защищал сокровище, спрятанное в недрах замка…
Сердце чуть не выпрыгнуло у них из груди, и Лессенн даже вскрикнул, увидев вдруг руку, высунувшуюся из земли. Рука принадлежала Клоду, возникшему из шахты, как настоящее привидение. В голубоватом свете полной луны парни хорошо разглядели его лицо, черное от грязи, как их собственные, но сиявшее улыбкой, от которой дух захватывало: взволнованная и одновременно умиротворенная, счастливая улыбка человека, нашедшего то, что он искал.
— Собирайте вещи. Быстро, — неожиданно выпалил Клод.
— Но, профессор… — заныл Ломуа.
— Если не хотите умереть, делайте, как я говорю.
Клод не угрожал, он просто предупреждал. Оба помощника успели заметить: у Клода больше нет за спиной привычного вещмешка. Этот факт они нашли убедительным, хотя ничего не знали о содержимом котомки.
— Внизу больше не осталось ничего стоящего, — с оттенком сожаления, словно оправдываясь, сказал профессор.
Мощный взрыв прогремел внезапно. Даже Клод, ждавший его, невольно вздрогнул. Все трое уже находились за пределами внешней крепостной стены, далеко от опасной зоны, когда рвануло. Почти тотчас пронзительно взвыла сирена тревоги в расположении немецкого гарнизона. В окнах немногочисленных домов городка замаячили растерянные, заспанные лица.
Свершилось… Клод вздохнул. Вход в часовню Святой Екатерины снова погребен под толщей земли. Клод искал ее столько лет… Почти всю жизнь. Но титанические усилия, ложные следы и открытия, опасности и разочарования, долгие странствия по Европе — все окупилось сегодня ночью.
Тайный дневник Леонардо да Винчи наконец находился у него в руках.
8
Пиза, 1503 год
— История, которую я намерен рассказать, любезный Леонардо, если сбивчивая память меня не подведет и я сумею изложить события в том порядке, в каком они происходили, началась много, много лет назад. Мы с тобой были молоды и полны иллюзий, желаний, жажды жизни. Я помню, как вчера, наши страстные споры о религии. Я был верующим, хотя и настроен критически, ты же — закоренелым безбожником. В поисках света истины я обращался к Богу, ты полагался на силу разума. Я всегда отмечал и признаю — ты достиг небывалых высот. Потому я преисполнился гордости, когда святые старцы почтили меня доверием, а тебя постарались оградить от своего тайного общества. В отличие от меня тебя они посчитали ненадежным. Ты казался им опасным.
Их вероучение являлось христианским, доктрина не строилась на еретических измышлениях. Но с правдой, той правдой, которую они хранили и защищали, почти невозможно примириться. Разглашение истины сокрушило бы основание нашего мира. И конечно, она стала бы бременем, слишком тяжким, чтобы церковь и светские государи согласились ее принять. Я имею в виду тайну, равной которой нет в мире, тайну, сохранение которой делает ничтожной любую жертву; друг мой, Святой Грааль — это род Господа нашего Иисуса Христа, получивший продолжение благодаря его праведной супруге Марии Магдалине…
Боттичелли рассказал Леонардо, как все началось. Шел 1099 год, и в Святой земле горстка благородных рыцарей, обосновавшихся в Иерусалиме, основала орден, возложив на себя обязанность защищать величайшую тайну всех времен. И так было положено начало ордену Сиона.
Три года назад христианские воины освободили Святую землю от владычества мусульман. Бог укрепил дух и дал силу тем, кто сражался во Имя Его. Некий рыцарь более других правителей имел право царствовать, хотя и не стремился к этому. Человек, чьи воля и вера сумели объединить в едином порыве вдохновения доблесть и религиозный экстаз христиан, чтобы мечта об освобождении Иерусалима обернулась явью, — Готфрид Бульонский, «защитник Гроба Господня».[6]
Первый крестовый поход с целью отвоевать у неверных трижды священный город начался в 1096 году. Неимоверные тяготы войны стали причиной ужасной жестокости. Голод пришел на смену праведному гневу, низость — благородным помыслам, грязь запятнала светлый образ священной войны французских, английских, каталонских и кастильских рыцарей… Война безжалостно обнажила все худшее с обеих сторон, но также и лучшее. Война не делает человека великим, но предоставляет редкую возможность проявить внутреннее величие, если оно есть. Человеческий дух может быть необъятен, как мир, а может оказаться меньше булавочной головки. И увы, далеко не всегда человек по существу таков, каким кажется с виду.
