Марина Серова - Оранжевая комната
– Аня? Наконец-то… Ты дома? Представляешь, у меня пропали ключи. Прошу тебя, сиди дома и никуда не выходи. Я сейчас… вернее, нет, не сейчас, позже, а может быть, и завтра приеду, и мы врежем новые замки… Алло? Ты чего молчишь? Ты уже знаешь об Алисе?
Но на другом конце провода положили трубку. Он перезвонил – длинные гудки.
И тут он понял, что сегодняшнее свидание не состоится. Что Марго не придет. Он просто почувствовал это.
И в то же самое мгновение увидел ее. Она подходила к воротам. Спокойная, улыбающаяся. В сиреневом нарядном платье, прижимая к груди сумочку.
Шубин смотрел на нее, и это несоответствие ее жизнерадостности и того состояния, в котором находился сейчас он сам, обескуражило его. Он уже не мог понять, то ли радоваться ему приходу Марго, то ли – как подсказывал рассудок – объясниться с ней, пока не поздно, и, посадив ее в машину, мчаться в город, к себе в контору, чтобы подробнее узнать обстоятельства смерти своей секретарши. Кроме того, у него пропала связка ключей, а жена – и это уж совсем непонятно! – почему-то не желает с ним разговаривать и бросает трубку.
Услужливое воображение подсказало, а вернее, нарисовало ему картинку: воры в квартире, а Аня, связанная, с кляпом во рту, испуганно смотрит, как его грабят.
– Что-то я не чувствую запаха костра, – услышал он уже над самым ухом и очнулся. Маргарита стояла перед ним, сияя, словно майский пион. – Ну же, обними меня! Я тебе не снюсь!
И она, приблизившись к нему вплотную, обвила руками его за шею и крепко прижала к себе.
Глава 6
СЛАДОСТРАСТНЫЙ ФОТОГРАФ
– Нет, вам лучше пересесть на диванчик, вот сюда. – Мартин Штраух, фотограф, взял за плечи студентку музыкального училища Лизу Смирнову и подтолкнул к дивану. – Головку немного склоните, плечико оголим, оголим, не стесняйтесь, спинку выпрямим и… улыбнемся!
Он фотографировал на дому, и весь город знал, что Штраух – мастер своего дела. Разумеется, его посещали не для того, чтобы сфотографироваться на паспорт или военный билет. К нему ходили в основном женщины, чтобы обессмертить свою красоту. Время шло, девочки превращались в девушек, девушки – в женщин, женщины – в увядающих женщин (мягко говоря), а на фотографиях Штрауха все они оставались свежими и молодыми. Он знал, как правильно установить софиты, чтобы лицо получилось матовым, а глаза – блестящими. На снимках, выполненных Штраухом, можно было пересчитать реснички, заметить месяцеподобные светлые кромки на ногтях – до того качественно все было сделано.
Но еще весь город Маркс знал, что Штраух неравнодушен к женщинам и что если к нему пришла хорошенькая клиентка, то она не уйдет до тех пор, пока он не дотронется до самых сокровенных ее мест. Девственницы краснели, чувствуя, как шестидесятилетний худощавый, с большими навыкате карими глазами фотограф как бы нечаянно касается их груди, как его длинные пальцы поглаживают талию или бедра, а то и вовсе забредают в теплые лабиринты женского тела. Да, всё все знали, но никто не устраивал сцен или скандалов на этот счет. Должно быть, невинным девушкам такое обращение с мужчиной было просто любопытно и щекотало воображение, молодым женщинам был повод поразвлечься, а зрелые дамы так вообще видели в нем мужчину в самом полном смысле этого слова и многие могли бы позволить ему больше, если бы он только намекнул.
Увы, Штраух был эстетом. Он любил женское тело, но удовольствие находил в том, чтобы смутить клиентку, заставить покраснеть нежные щечки и увидеть тот удивительный блеск в глазах, который заменял ему сокровенный сок женщины в момент интимного прикосновния к мужчине. Быть может, именно поэтому его фотографии были так удачны и словно светились изнутри волшебным светом самой плоти.
Жена Штрауха умерла, когда ему самому было сорок лет, а его дочери Соне – пять. Он как мог воспитывал ее до совершеннолетия, кормил, одевал, следил за ее занятиями в школе, а когда девочке исполнилось шестнадцать, отдал ее замуж за своего друга, скорняка Исаака Ляйфера, которому давно исполнилось пятьдесят. Маленький городок осудил отца, отдавшего свою юную дочь старику. Но, как ни странно, Исаак и Соня жили спокойно, без ссор и скандалов, хотя и особенной любви между супругами не замечалось. И никто, конечно, не подозревал о том, каким тяжелым испытанием был для Сони этот неравный брак. Исаак старался, чтобы в доме всегда была хорошая еда, чтобы его маленькая жена ни в чем не нуждалась. Он одевал ее как куклу, покупал ей драгоценности и дорогую одежду. Но когда наступала ночь и Соня ложилась в постель, для нее начинался самый настоящий кошмар. Она закрывала глаза, стискивала зубы, сжимала крохотные кулачки и, стараясь не закричать, терпела момент исполнения Ляйфером супружеского долга. Это происходило по нескольку раз за ночь. Не понимая смысл происходящего, поскольку она, как женщина, еще не созрела, Соня в душе презирала мужа и мечтала о его смерти. И однажды осенью, когда за окнами их просторной, богато обставленной квартиры шел дождь со снегом, в комнате было пасмурно и уныло, а в форточку врывался запах мокрой земли и реки, Соня поняла, что так дольше продолжаться не может.
Исаак лежал на ней вот уже четверть часа, он весь взмок, тяжело дышал, а конца его упражнениям все не было видно.
И тогда Соня, протянув руку к тумбочке, схватила лежавшую там стальную спицу, с которой тотчас соскользнуло вязание, и хладнокровно вонзила ее в правый глаз мужа. Он застонал так, словно наслаждение, к которому он так отчаянно стремился, обрушилось на его измученное тело. И затих. Возможно, в эти мгновения он испытал наиболее острые – в прямом и переносном смысле – ощущения: смертельную боль в сочетании с оргазмом.
Соня сбросила его с себя, сразу же перевернула на спину, чтобы из глаза не хлынула кровь, и спокойно ушла в ванную – приводить себя в порядок.
Когда она вернулась, мертвый Исаак с выражением удивления на лице, лежал на постели, и Соня подумала, как хорошо, что она больше никогда не увидит его, не услышит, не почувствует на себе его прикосновения.
Она прикрыла убитого простыней и пошла к отцу.
Штраух в это время фотографировал двух подружек, они хохотали, подмигивая друг другу, и никак не могли усесться на диване таким образом, чтобы обеим попасть в кадр.
Соня зашла на кухню, съела яблоко и принялась ждать.
И только когда в доме все стихло и Мартин вошел на кухню, она бесстрастным голосом произнесла:
– Я убила его, па. Извини, он был твоим другом.
За большие деньги Мартин устроил так, что все в городе до сих пор думают, будто Исаак Ляйфер умер от кровоизлияния в мозг. Хотя, по сути, именно так и было. Кровоизлияние… от спицы.
Молодая вдова осталась жить одна в большой квартире.
Но вскоре ей это надоело, и она устроилась работать на почту. Будучи девушкой любознательной и энергичной, она не могла долгое время оставаться без настоящего дела. Ей хотелось поскорее выбраться из этого гнилого места, именуемого провинцией, и укатить в Америку. Или – на худой конец – в Германию. Но для этого были необходимы большие деньги. Ляйфер оставил ей, конечно, кое-что. Но этого «кое-чего» хватило бы только на билет и на год жизни на чужбине. А что дальше?
Она начала с того, что стала вскрывать письма. Дома, ночами, она держала конверты над паром и погружалась в чужие тайны. Но ничего интересного – кроме разве что любовной переписки – не встречала.
В это же время к ней зачастил Андрей Прозоров. Молодой парень, который, случайно оказавшись в этом городе, мечтал, так же, как Соня, уехать из России.
В постели они строили планы, чертили схемы подкопа сберкассы, рассуждали о возможности спрятать трупы в Черном озере или на нефтебазе, подсчитывали, сколько потребуется денег на дорогу до Берлина или Нью-Йорка…
В городе начали происходить убийства. Стали исчезать люди. Ограбили сберкассу – двух кассиров и контролера вместе с охранниками убили бесшумными выстрелами в голову.
Преступников не находили.
Вскоре к Соне и Андрею присоединился Вадим Неустроев. Втроем стало удобней «работать». Они прекрасно ладили и понимали друг друга с полуслова – даже в постели, которая наконец-то открыла Соне свои запретные радости.
Штраух молчал. Он чувствовал себя виноватым в том, что не смог сделать свою дочь счастливой, что вместо того, чтобы дать ей возможность выйти замуж за любимого человека, он отдал ее Ляйферу, руководствуясь лишь материальными соображениями. Отсюда – ненависть и жажда наверстать потерянное.
Однажды ночью, когда, плотно поужинав, уставшие после сложного дела Андрей и Вадим крепко спали – они взяли кассу заготконторы, – Соня по старой привычке достала из сумочки два десятка писем (она продолжала работать на почте) и поставила на плиту кастрюльку с водой.
Вскрыв первый же конверт, она поняла, что год «работы с корреспонденцией» не прошел даром. Она была вознаграждена сполна. Это было письмо из Германии от Отто Либена, адресованное его внучке Маргарите Калининой. Отто Либен, эмигрант, долгое время живший в Мюнхене – а до этого в Марксе и Алма-Ате (когда немцев в двадцать четыре часа выселили с берегов Волги и отправили эшелонами в Казахстан), – обращался к своей единственной, оставшейся в России внучке со следующими словами:
