Жюль Верн - Судьба Жана Морена
Секрет постоялого двора дядюшки Сандра, о котором совершенно не подозревал бывший хозяин, Жан с Мари обнаружили случайно, когда играли здесь еще детьми. Гордые своим открытием, они никому ничего не сказали, а потом и сами о нем забыли. Теперь Жан надеялся, что сумеет отыскать потайной ход и воспользоваться им, механизм, даст Бог, окажется исправным.
Секрет заключался в том, что отодвигалась задняя стенка камина. Как и в других деревенских домах, камин был огромен, хотя сам очаг, расположенный по центру, занимал не так много места. Задняя его стенка состояла из двух чугунных плит, между которыми оставалось пустое пространство. Плиты отодвигались с помощью рычага, и всякий, кто знал секрет, мог незаметно выйти из дома на улицу или наоборот.
Жан обошел дом и, проведя рукой по стене, нащупал плиту. Он быстро нашел рычаг и повернул его в нужном направлении. Да, все здесь осталось прежним. Рычаг поддался, и плита с глухим скрежетом отошла в сторону.
Жан протиснулся в узкую щель и, задвинув за собой плиту, перевел дух.
Следовало вести себя как можно более осторожно. Через зазор между внутренней плитой и стеной дома проникал тусклый свет, из гостиной доносились голоса: на постоялом дворе еще не спали. Интересно, что за люди находятся в доме?
Однако напрасно Жан пытался хоть что-то увидеть: ему так ничего и не удалось разглядеть в щель. Наконец он решил рискнуть и приоткрыть внутреннюю плиту…
В тот же момент в гостиной раздался грохот падающей мебели и душераздирающий вопль: то был крик умирающего, взывавшего о помощи. Затем послышались хрипы и прерывистое дыхание, похожее на гудение кузнечных мехов.
Поколебавшись какое-то мгновение, Жан нажал на рычаг. Плита отошла в сторону — и он увидел то, что происходило в гостиной.
В ужасе отпрянул Морена назад, в глубину камина, и, окутанный дымом от тлевших в очаге веток, застыл на месте.
IX
За огромным столом сидел человек, за ним стоял еще кто-то; этот «кто-то» душил сидящего. Закричал, должно быть, первый, когда его схватили за горло; затем он захрипел. А из груди душителя вырывалось прерывистое дыхание, какое бывает у атлета, свалившего наземь противника. На полу валялся стул, ножками вверх.
Перед сидевшим стояла чернильница и лежала почтовая бумага: он, верно, что-то писал, когда на него набросился злоумышленник. Чуть дальше, на расстоянии вытянутой руки, валялась раскрытая дорожная сумка, полная каких-то бумаг.
Сцена продолжалась несколько минут и близилась к завершению: человек, сидевший за столом, больше не сопротивлялся — слышно было лишь тяжелое дыхание убийцы. Однако от крика жертвы дом пришел в движение. Со второго этажа, обрамленного деревянным балконом, куда можно было попасть по лестнице прямо из гостиной, до Жана донесся тяжелый топот босых ног по каменному полу. Вот-вот распахнется дверь и вбежит свидетель.
Убийца отпустил жертву — ее голова безжизненно упала на стол; он запустил руки в сумку и вытащил оттуда, сжимая в кулаках, пачку банкнот. Вслед за тем неизвестный подался назад и скрылся за маленькой дверцей, ведущей на лестницу в погреб.
На какой-то миг яркий свет упал на лицо убийцы. И этого было достаточно, чтобы потрясенный Морена узнал его. Да, это был тот, кто помог безвинно осужденному освободиться от кандалов, дал ему золото и, оберегая, довел до места, расположенного всего в нескольких километрах от Сент-Мари-де-Мор. Он снял фальшивую бороду и парик, изменив свою внешность, но глаза, лоб, нос, рот и фигура остались прежними — Жан не мог ошибиться.
Но самое страшное было даже не это. В убийце, обретшем наконец свой естественный облик, в своем спасителе Жан с ужасом узнал Пьера, давно пропавшего любимого брата, с которым они не виделись целых пятнадцать лет!
По какой же причине его спаситель и брат был един в двух лицах? Как могло случиться, что Пьер Морена оказался на постоялом дворе дядюшки Сандра именно сейчас? В качестве кого пришел сюда? Почему местом преступления избрал именно этот дом?
Все эти вопросы беспорядочно проносились в голове Жана. Ответ на них он получил очень скоро.
Едва убийца успел скрыться, как дверь на втором этаже распахнулась.
На деревянном балконе появилась молодая женщина; вокруг нее суетилось двое ребятишек в ночных сорочках; на руках она держала третьего, еще совсем маленького. Бог мой. Мари!.. Так у нее уже есть дети!.. Значит, любимая отреклась от него, забыла невинно осужденного, который там, на каторге, испытывал неимоверные страдания? И тут несчастный понял, сколь тщетны его надежды.
— Пьер!.. Пьер!.. — позвала женщина, и голос ее задрожал от страшного предчувствия.
Заметив тело, рухнувшее на стол, она прошептала:
— О Боже!.. — и стала быстро спускаться с младенцем на руках; двое детей, плача, семенили за ней следом.
Мари подбежала к задушенному, приподняла его голову и с облегчением вздохнула: убитый не был ее мужем.
А в дверь с улицы уже громко стучали, снаружи доносился шум голосов. Опасаясь Бог весть чего. Мари отпрянула назад, к лестнице, подобно зверю, рвущемуся к своему логову в предчувствии опасности, и замерла на первой ступеньке. Дети ухватили ее за подол; она судорожно прижимала к груди младенца.
Дверца, ведущая в погреб, приоткрылась, и из нее показалось искаженное животным страхом лицо Пьера. Жуткая картина! Мертвец, Мари с детьми, прижавшаяся к стене, Пьер в страхе от неминуемого возмездия… Мысли водоворотом кружились в голове у Жана. И вдруг все стало ясным: прошлое, настоящее, будущее, присутствие Пьера в доме, страшное злодеяние, то, давнее, убийство.
Человек, ставший убийцей сегодня, был им и раньше — невиновный брат расплачивался за виновного! Тогда, после первой драмы, Пьер вернулся в деревню, сделал все, чтобы Мари полюбила его, и тем самым нанес второй удар брату — тому, кто приходил в отчаяние от каторжной жизни под суровым оком надзирателей. Но нет! Этому должно положить конец! Стоит сказать лишь слово, и цепочка, сплетенная из лжи и бесчестья, разорвется — он будет отомщен за все свои беды. Лишь слово?.. Можно и не говорить ничего. Просто молчать и бесследно исчезнуть: убийце все равно не выбраться из западни. Скоро и он узнает, что такое каторга…
Ну а потом?
Вопрос Жан услышал отчетливо, ясно, словно кто-то шепнул его на ухо. В самом деле, что потом?.. На Пьера наденут кандалы каторжника… Станет ли Жан тогда хоть сколько-нибудь счастливее? Увы! Разве сможет Мари разлюбить того, кто сейчас унизительно трепещет от страха? Ведь она его любит всем своим существом, эта несчастная женщина. Как она звала Пьера! Ее голосом кричала сама любовь. Да, любит и сейчас, когда стоит, прижимая к себе детей, будто хочет оградить свой очаг от неведомой, но грозной опасности.
А раз так, зачем нужна месть? Разве может она сделать Жана счастливым? Спасти себя — значит, принести несчастье Мари! Не лучше ли сохранить благополучную жизнь для той, которую он возлюбил в мечтах, а себе оставить боль, всю боль, с которой — увы! — за долгое время свыкся? Какая горькая участь! На пути Жана преграда, и надеяться не на что. За что же в таком случае отдать никому не нужную жизнь, как не за спасение другого — того, кто однажды разбил его сердце?
Тем временем с улицы продолжали ломиться в дом. Дверь не выдержала и поддалась. На пороге появились четверо. Крестьяне устремились к жертве и приподняли ей голову.
— Бог ты мой! — воскликнул один из них. — Да ведь это же мэтр Клике!
— Нотариус! — вырвалось у другого.
Они осторожно уложили мэтра на стол. Его грудь распрямилась, изо рта вырвался глубокий вздох.
— Слава Богу! — произнес кто-то. — Он жив!
Лицо нотариуса опрыснули холодной водой; глаза открылись. Жан печально вздохнул. Жертва осталась жива — значит, преступника ждет каторга. А он предпочел бы эшафот.
— Что произошло, мэтр Клике? — спросили нотариуса.
Тот недоуменно пожал плечами: ведь нападавшего он не видел.
— Давайте поищем! — решили крестьяне.
Долго искать бы им не пришлось: преступник находился рядом.
Рассчитывая воспользоваться создавшимся замешательством и, таким образом, скрыться, Пьер широко распахнул дверцу, за которой прятался, и уже поставил ногу на каменный пол, готовясь бежать. Его бы тогда, вне всякого сомнения, схватили. А кроме того, ему предстояло пробежать мимо Мари, застывшей на месте, словно мраморное изваяние. Она бы, конечно, обо всем догадалась.
Нет, этого нельзя допустить ни за что! Стоило ли спасать жизнь преступнику, если вместе с ней невозможно спасти счастье Мари? Нужно, чтобы она ничего не узнала, продолжала любить того, кому себя отдала… А вдруг уже поздно? Почему она побледнела? Не зародилось ли в ее душе ужасное подозрение?..
Жан рванулся вперед и вышел из тени, отбрасываемой каминным навесом. Все сразу узнали его: Пьер с Мари, не отрывавшие от беглеца изумленных глаз, крестьяне, на чьих лицах были написаны противоречивые чувства — прошлая симпатия и нескрываемое отвращение: ведь перед ними стоял каторжник.
