Александр Андрюхин - Ход свиньей
Редактор гневно сверкнул глазами и потянулся в карман за носовым платком. Промокнув вспотевший лоб, он сокрушенно покачал головой:
— Вот так…
— То есть, по-вашему, он свел счеты с жизнью из-за невостребованности? — уточнил следователь.
— А из-за чего же еще? — горько усмехнулся редактор. — Натан был человеком честным. Он не пропустил в журнал ни одного непрофессионального стихотворения. А ведь мог. Сейчас богатых графоманов развелось, как собак. Но для Натана поэтическая школа — первооснова всего. За десять лет реформ поэтическую школу разрушили до основания. Но старые мастера еще живы. Вот за ними уже не будет никого. Понимаете? Начинается эра литературного любительства. Читатель уже разучился отличать профессиональную литературу от любительской. Точнее, его искусственно приучили к презренной любительщине. И кто? Редакторы частных издательств, которые всегда были далеки от литературы, но обожали деньги. Натан это остро чувствовал и сильно переживал. Он потому и пришел расстаться с жизнью в редакцию, ибо она для него была единственным островком, смыслом жизни в высоком понимании этого слова.
Редактор остановился и угрюмо уставился в стол. Следователь тоже не решался нарушить молчание. Наконец, выдержав приличную паузу, произнес как можно осторожнее:
— Говорят, он пил.
Редактор поднял тяжелый взгляд.
— Ну, пил. А что же еще остается делать, когда такая безысходность? Либо принимать это мерзкое время таким, какое оно есть, либо выражать протест. Да, бывало, что Натан впадал в запой. Раза два в год впадал непременно. Но потом он всегда брал себя в руки, начинал заниматься физкультурой, ходить в бассейн, бегать на лыжах. Даже бросал курить. А через полгода опять срывался. Два месяца назад он взял себя в руки, но, видимо, стало уже невмоготу. Хотя он человек удивительного мужества. Но когда рак печени, редко кто может быть работоспособным.
— У него был рак печени? — удивился следователь.
— Вы разве не знали? — укоризненно покачал головой редактор. — Уже более двух лет. А он так и не лег в больницу. Натан говорил, лучше год полноценной жизни, чем пять лет на больничной койке. Так что его добровольный уход в лучший мир меня лично не удивил. Такое сломает кого угодно. Да еще жена у него, знаете, не подарок…
— Я слышал, что жена его учинила здесь скандал из-за какой-то девушки.
Редактор метнул сердитый взгляд и произнес:
— Натан — мужчина симпатичный и обаятельный. Он нравится многим девушкам, несмотря на свой возраст. Хотя что для мужчины пятьдесят два года? Самый расцвет. Не вижу здесь никакого криминала. А что касается его жены, я ее знаю давно. Она у него всегда была стервозной…
8
Девушка схватила стакан и с ненавистью взглянула Вороновичу в глаза. Сейчас бы взять и выплеснуть коньяк ему в рожу. Ведь он даже не вспомнил, что у нее сегодня день рождения. Ему абсолютно наплевать на ее чувства. Стоит Инге сейчас пригубить, как он тут же потащит ее в спальню, тяжело дыша и расстегивая на ходу юбку. Воронович даже не удосужится плотно прикрыть дверь, и Чекушкин все будет слышать и похотливо ловить каждый звук.
Девушка перевела яростный взгляд на критика, и тот, не на шутку встревожившись, энергично зашевелился в кресле.
— Что же ты поишь гостью из грязного стакана, да еще без закуски? — заботливо произнес он. — Нужно достать бокалы и открыть консервы. А это убрать к чертовой матери!
— Пардон, пардон, — забормотал Воронович, неловко натыкаясь на стул. — Одну минуту. Сейчас все будет чики-пики, как говорят девочки.
Он по-медвежьи сгреб в кучу грязную посуду и понес на кухню, на ходу рассыпая пустые банки.
— Я помогу! — вскочила с места Инга, чтобы не оставаться наедине с Чекушкиным.
— Пожалуйста, пожалуйста! — встрепенулся тот. — А я поставлю музыку.
Она услышала за спиной, как Чекушкин позорно сливает коньяк обратно в бутылку, и почувствовала, каким сладострастным взглядом обжигает ее ослепительные ноги.
Кухня была омерзительной. Немытые кастрюли и сковородки с остатками заплесневевшей еды свалены в кучу. Стол заставлен ковшиками, банками, горшками, из которых торчат окурки. Ведро переполнено, и мусор валяется на полу. Гостья вздрогнула от мысли, что сейчас ей все это предстоит отмывать. Но сегодня дудки! Сегодня у нее день рождения.
Она брезгливо открыла воду и забрала у Вороновича стаканы. Воронович сальными руками тут же заграбастал ее сзади, и, когда нащупал грудь, дыхание его сделалось хриплым.
— Не здесь же, — прошептала она, и по щекам потекла тушь.
— Пардон, пардон, — пробормотал Воронович, тяжело вздыхая и опуская руки.
А мог и не отпустить. Чекушкин бы точно не отпустил и полез под юбку рвать колготки. Не зря же он относится к самой мерзкой, четвертой категории. А у Вороновича крепко сидит в мозгах, что перед шурами-мурами он обязан заставить даму опрокинуть хотя бы рюмку. И еще поговорить о жидах.
А вот интересно, о чем говорят мужчины первой категории? Может, читают стихи или рассказывают о внепланетных цивилизациях?
Стол был накрыт заново. Заново разлит по бокалам коньяк и открыты шпроты в масле. Персонально для Инги были насыпаны в вазу конфеты и откупорена пачка ананасового сока. Не очень-то шикуют современные литераторы. И главное, не понимают, насколько они жалки. А может, понимают, но прикидываются.
Комната уже была проветрена, и из кассетника доносился рок-н-ролл, который Инга терпеть не могла. Держа в одной руке бокал, а в другой вилку с рыбой, бедняжка думала, что стоит ей сейчас сделать глоток — и все опять покатится по кругу, и то, с чем столкнулась она сегодня под памятником Грибоедову, уже навсегда провалится в тартарары.
А над душой стоял Воронович и терпеливо ждал. Он ждал, когда же гостья опустошит свой бокал и они наконец будут на равных. Хозяин дома не сводил с девушки глаз. Он раздевал и пожирал ее глазами и, должно быть, стонал от вожделения. Хоть на секунду провалиться бы под землю и забыть о них.
Инга подняла бокал и одним махом выпила все до единой капли. Так-то оно легче. Мужики повеселели и грянули «ура!». Теперь она с ними в одной упряжке: два жеребца и трепетная лань.
И снова все как всегда: пьяные разговоры о жидах, провалы в табачные туманы, новые бокалы коньяка, окурки, падающие под ноги, заплетающиеся языки, наконец, мат, проскальзывающий между слов, и откровенное хамство обоих. Воронович, уже не стесняясь, водил шершавой ладонью по ее колготкам. А когда отлучался в туалет, Чекушкин брал ее белую кисть потными руками и гнусно чмокал слюнявым ртом.
За окном уже стемнело, когда Воронович на грани отруба поволок ее в соседнюю комнату и как обычно не захлопнул дверь. В эту минуту Инга ощутила себя маленькой девочкой, которую тащит куда-то морская волна, и она не в силах не только сопротивляться, но даже заплакать или позвать на помощь. Но так уже было: огромное серое небо над головой и суровая обветренная скала в маленькой тихой бухте. А небо по-прежнему хмурое и недоброе. И девушка внезапно поняла, что не заслужила ясного неба не только в этой московской жизни, но и в той, ирландской.
Почему она ни в чем не может отказать Вороновичу? Почему не сопротивляется? Почему не кричит, не зовет на помощь, не грозит, наконец, милицией?
Он, астматически дыша, навалился на нее своей свиноподобной плотью, впечатав ее тоненькое тельце во влажные покрывала. Воронович уже ничего не соображал и был не в силах расстегнуть даже «молнии». И вот он нетерпеливо лезет под юбку и грубо стаскивает колготки с ажурными трусиками. И куда-то проваливается Ирландия, но волна, холодная и тоскливая, продолжает тащить в открытое море. Там, где уже не донырнуть до дна, есть едва заметный риф, за который можно уцепиться и переждать, когда пройдет основной вал.
— Подожди, подожди… Порвешь колготки… Я сама…
А в соседней комнате курил и кашлял Чекушкин. Слышимость просто космическая. Несвежие простыни отвратительно впиваются в лопатки. Чекушкин шумно втягивает дым и пьяно вздыхает.
— Подожди же! Закрой дверь! Я сама!
9
Приехавшие в редакцию криминалисты не скрывали изумления. Выскочивший из машины начальник экспертного отдела подошел к следователю и хмуро поглядел в глаза.
— Это какой-то классик, лауреат государственной премии?
— Увы, Анатолий Ефимович! Был бы классиком, наверно бы этим делом занималась ФСБ, — развел руками Батурин. — Лично я никогда не слышал его фамилии. Короче, кроме комнаты, нужно дополнительно обработать стол в коридоре.
Криминалисты облепили бестумбовый стол, стоящий в двух метрах от кабинета, нанесли на него порошок и принялись рассматривать через увеличительные стекла края и углы. Через несколько минут эксперт поднял глаза на полковника:
