Игорь Христофоров - Смертельное шоу
-- Зажигалку из списка вычеркни.
-- А я ее еще не заносил.
-- А ты проверь.
-- Товарищ майор, у меня все четко.
Мужицкие пальцы младшего инспектора ловко провернули бумагу по столу.
-- Распишись в получении, -- протянул он шариковую ручку, обмотанную посередине синей изолентой.
Санька наклонился к бумаге, коряво нацарапал что-то похожее на "Груз", и ему почудилось, что этой росписью он вернулся в прошлое. А хотелось будущего. Прошлое дышало и от вещей. Он торопливо сгреб их со стола, всыпал в карман старенького пиджачка, тоже сегодня выданного в обмен на зековские шмотки, потом отделил от этой груды паспорт, сунул его в боковой карман наброшенной на пиджак куртки и выжидательно посмотрел на майора.
-- Пошли, -- поняв его чувства, кивнул на дверь майор.
Во дворе, залитом ярким солнечным светом, было все так же холодно, и здесь свет уже воспринимался не как солнечный, а как свет мощного фонаря. Запахнув на груди тоненькую черную куртчонку из болоньи, Санька побрел к кирпичному зданию контрольно-пропускного пункта.
-- Гру-уз! -- окликнули его сзади.
Он обернулся и ощутил, как напряглось все внутри. Через двор к нему косолапил, кутаясь в черный ватник, человечек с огненно-рыжими волосами. "Черные пятки!" -- вспомнил Санька его дьявольскую пляску в проходе между койками.
-- Тебе привет от Косого, -- стрельнув глазами по майору, поздоровался рыжий. -- И от Клыка...
-- А кто это?
-- Ну ты фраер! Это ж седой! С железными зубами! Въехал?
-- А-а...
-- Ну, давай, не потей, - протянул рыжий крупную для его роста кисть. Самыми заметными на ней были черные ободы ногтей.
Узкая ладонь Саньки ткнулась в его огрубелые пальцы, и он тут же ощутил кожей какую-то бумажку. Рыжий чуть продлил рукопожатие, и Санька, все поняв, обжал бумажку, скомкал ее и сунул в горячий карман куртки.
-- Чириком не выручишь? -- затанцевал на одном месте рыжий, согревая озябшие ноги.
-- Пошли, -- напомнил о себе майор.
Не разжимая кулак с таинственной бумажкой, Санька сунул уже левую руку в карман брюк, достал оттуда первую попавшуюся купюру.
-- О-о, полста тыщ! -- обрадованно вырвал ее из Санькиных пальцев рыжий. -- Живем!
-- Пошли, -- упрямо повторил майор.
-- Ты в скулу запрячь, а то посеешь, -- какую-то абракадабру протараторил на прощание рыжий и ходко закосолапил к жилкорпусу.
Всю дорогу до КПП и потом через КПП, под клацание замков на стальных дверях, Санька пытался перевести фразу на нормальный язык, но только когда хлопнула за спиной последняя из дверей, отделяющих его от свободы, и он вдохнул в себя какой-то другой, более свежий, более сочный воздух, он вспомнил: "скула" -- это по-зековски внутренний карман пиджака. И бумажка, упрямо сжимаемая в правом кулаке, как будто потяжелела, стала уж и не бумажкой, а чем-то иным. Зеки в "скулу" прятали только самое ценное.
Санька вынул кулак из кармана, разжал его, разгладил края записки и еле прочел текст, наискось перечеркивающий бумагу: "Федор, посылаю к тебе жигана. Не обидь его. Он сирота. Глотка у него луженая, а тебе как раз такой нужон. И про мине: похлопочи штоб ослобонили вовсе. Болячка у меня. Из тех что ни себе посмотреть, ни другим показать. Жму руку. Колька".
Глава пятая
ЗА СУТКИ ДО НАЧАЛА ШОУ
У капитана милиции Павла Седых снова болел зуб. Уже другой, шестой верхний слева. Того нытика, что издевался над Павлом во время командировки, уже давно удалили, ямочка на десне затянулась, и его сосед сверху (да-да, именно шестой верхний), видимо, заметив это, решил последовать за своим нижним собратом.
Зуб ныл, но не настолько сильно, чтобы Павел стал рабом этой боли. К тому же задание, данное начальником отдела, выглядело несложным.
Подойдя к двери, обитой не очень опрятным синим дерматином, Павел нажал на кнопку звонка и тут же вздрогнул. Звук оказался громким, будто Седых уже находился внутри квартиры.
Присмотревшись, он заметил, что дверь приоткрыта, и легонько толкнул ее от себя. Синий дерматин, становясь все темнее и темнее, уплыл в глубь прихожей.
-- Извините, можно видеть хозяев? -- попросил Павел полумрак.
Квартира ничего не ответила. Полумрак издавал какие-то странные звуки. Он шевелился неуклюжим живым существом, покряхтывал, постанывал, поскрипывал, но никак не мог собраться с духом и хоть что-то сказать гостю.
-- Здесь есть кто-нибудь? -- чуть громче спросил Павел и потянулся за ответом левым ухом.
Полумрак затих и со всего размаху врезал Павлу по щеке.
-- Твою мать! -- отпрыгнул он в глубь лестничной площадки, прижал к скуле вырванную из кармана горячую ладонь и только тогда заметил упавшую на бетон площадки кроссовку с черной каменюкой подошвы.
Ярость и удивление, смешавшись в душе Павла, за секунду завершили свою работу. Ярость, чуть ослабев, все-таки победила и бросила его в глубь полумрака. Он нырнул в прихожую, как в грязную холодную воду, проскочил ее и, попав в чуть менее сумрачную кухню, сразу вжался в стенку. Мимо лица пролетела вторая кроссовка.
Бросившая ее невысокая полная женщина тут же метнулась к висящей над столиком сковороде, но такой же плотный невысокий мужичок с растрепанными волосами на малиновой голове перехватил ее руку и со стоном стал заворачивать ее женщине за спину. Она тоже со стоном сопротивлялась этому и по-лошадиному лягала нападавшего. Почему все это делается без слов, Павел не мог понять. Ярость понемногу улеглась, и, вспомнив, что он все-таки милиционер, Павел подошел к борцовской парочке и властно прокричал:
-- Прекратите драку!
-- Что? -- повернул к нему пустые глаза распаренный мужичок, и тут женщина, ставшая на время лошадью, умудрилась точно впечатать свою пятку-копыто ему в пах.
-- А-а! -- взвыл мужичок и подсечкой резко, натренированно сбил даму на пол.
Она успела на лету вцепиться в его рубашку, видимо превратившись из лошади в пантеру, и они вдвоем погребли под своими потными распаренными телами Павла.
-- Да вы... да я... да вы... -- заработал ногами и руками Павел, точно пловец, выныривающий с чудовищной глубины.
Женщина, перепутав его руку с рукой мужичка, цапнула ее своими крокодильими зубами, и Павел, взвыв, перестал выкарабкиваться из-под тел, а разорвал их над собой, пнул мужичка к обеденному столу, и тот, откатившись к нему и ударившись затылком о квадратную ножку, сразу стал вскарабкиваться по этой ножке вверх. Он все так же ничего не говорил, а только стонал.
-- В чем дело?! Что у вас происходит?! -- все-таки сбросив с себя женщину, сел на пол напротив нее Павел и водил мутным взглядом по двум фигурам.
-- Ты... кто? -- подала голос дама.
Платье на ее груди было разорвано напрочь, и то, что должен прикрывать лифчик, во всей монументальной пудовой красе раскачивалось под ее мерное дыхание в полуметре от Павла. Полумрак и близорукость мешали ему получше разглядеть кусочек бесплатного стриптиза.
-- Застегнитесь, -- потребовал он.
-- И не... и не подумаю, -- так и не сумев одолеть одышку, уверенно ответила она. -- Это вещественное доказательство.
-- Чего... доказательство?
-- Что ты, козел, пытался меня того...
-- Чего того?
-- Ну, этого... Изнасиловать!
-- Я-а?! -- удивление заставило Павла по-рачьи отползти от женщины на метр.
-- А-а... а-а... -- ожил справа мужичок и вдруг зашелся в истеричном хохоте: -- А-а-га-га-га-га!..
-- Вы это... чего? -- уже ничего не мог понять Павел.
Мужичок в смехе бился затылком о ножку стола, которую он так и не
одолел, и не скрывал слез, которые даже в полумраке кухни были
заметны на его раскаленных щеках. Павел вскочил с пола, нашел
глазами выключатель, щелкнул им и, сощурившись от света, снова
посмотрел на щекатое лицо мужичка. Никаких слез на нем не было. Слезы всего лишь померещились. Но все остальное -- женщина с дынями грудей, разгромленная кухня с осколками фарфора и стекла на полу, изнемогающий в смехе мужичок -- как ни хотелось верить в их нереальность, существовали на самом деле.
-- Я... я... я -- капитан милиции, -- вырвал из кармана куртки удостоверение Павел.
-- Ты пытался меня изнасиловать, -- упрямо повторила женщина и презрительно посмотрела на удостоверение. -- Ты, гад, взломал дверь и ворвался в мою квартиру.
-- Это я тебя, дуру, за решетку посажу! -- заорал Павел, который только теперь ощутил зубную боль. -- За сопротивление стражу порядка! Я тебя...
-- Не ругайся, капитан, -- все-таки вскарабкался по ножке стола и принял вертикальное положение мужичок. -- Ее все равно не исправишь. Я с ней с первого дня после свадьбы скандалю...
-- Врешь! -- прохрипела женщина.
-- А чего ж не разведешься? -- удивился Павел. -- Я б такую стерву сам задушил.
После такой суровой фразы ему пришлось отклониться влево. Мимо уха просвистел осколок чашки и с хряском врезался в стену. Фарфоровые крошки каплями брызнули по спине Павла, но он мужественно сделал вид, что ничего не произошло.
-- Характер у нее такой, -- устало пояснил мужичок. -- Торгашкин характер. Она всю жизнь в торговле. При застое пивом торговала, а сейчас -кожей. На Тушинском рынке...
