Пьер Буало - Современный французский детективный роман
— Чего-то не хватает, — задумчиво протянула Люсьен. Значит, так. Ты переоделся. Ты собираешься ужинать… один… Приемника у тебя нет… Ага! Все ясно! Ты будешь просматривать заказы за день. Словом, все как обычно!
Но уверяю тебя…
— Дай-ка мне свою салфетку!
Она разбросала по краю стола отпечатанные на машинке бланки с изображением удочки и сачка, скрещенных как рапиры: «Фирма Бланш и Люеде-145, бульвар Мажанта — Париж».
Было двадцать минут девятого. Равинель мог бы перечислить все, что делал с восьми часов, буквально по минутам. Сначала он внимательно осмотрел ванную и убедился, что все в исправности и никаких подвохов тут не будет. Фернан даже хотел заранее наполнить ванну. Но Люсьен не позволила.
— Посуди сам. Ей захочется все осмотреть. Она обязательно заинтересуется, почему в ванне вода…
Не хватало только поссориться. Люсьен была не в духе. При всем ее хладнокровии чувствовалось, что она напряженна и взволнованна.
— Будто ты ее не изучил… За пять-то лет, бедный мой Фернан.
То-то и оно — он вовсе не был уверен, что изучил свою жену. Женщина! С ней обедаешь, с ней спишь. По воскресеньям водишь ее в кино. Откладываешь деньги, чтобы купить загородный домик. Здравствуй, Фернан! Здравствуй, Мирей! У нее свежие губы и маленькие веснушки вокруг носа. Их замечаешь только тогда, когда целуешься. Она совсем легонькая, эта Мирей. Худенькая, но крепкая. Нервная. Милая, заурядная маленькая женщина. Почему он на ней женился? Да разве знаешь, почему женишься? Просто время подоспело. Стукнуло тридцать три. Устал от гостиниц и закусочных. Что веселого в жизни коммивояжера? Четыре дня в разъездах. Только и радости, что вернуться в субботу в свой домик в Ангиане и встретить улыбку Мирей, склонившейся над шитьем на кухне.
От двери до окна одиннадцать шагов. Иллюминаторы «Смолена», три золотых диска, опускались все ниже — наступал отлив. Медленно тащился товарняк из Шантенэ. Скрежетали колеса на стыках рельсов, блестящие, мокрые крыши вагонов плавно проплывали мимо семафора. Старый немецкий пульман с будкой тормозного кондуктора последним ушел в ночь, мигнув красными огоньками на буферах. И снова послышались звуки патефона.
Без четверти девять они выпили для храбрости по рюмке коньяку. Равинель уже разулся, надел старый халат, прожженный спереди трубкой. Люсьен накрыла на стол. Разговор не клеился. В девять шестнадцать прошла автомотриса из Ренна, по потолку в столовой забегали световые блики, и долго слышалось четкое постукивание колес.
Поезд из Парижа прибудет только в десять тридцать одна. Еще целый час! Люсьен бесшумно орудовала пилочкой. Будильник на камине торопливо тикал и нет-нет — сбивался с ритма, словно спотыкался, но тотчас тиканье возобновлялось в чуть-чуть иной тональности. Они поднимали глаза, взгляды их встречались. Равинель вынул руки из карманов, заложил их за спину и расхаживал взад-вперед, поглядывая на новую, незнакомую Люсьен с застывшим лицом. Господи, что они затеяли… черт знает что. А вдруг Мирей не получила письма от Люсьен? А вдруг Мирей заболела?.. А вдруг…
Равинель опустился на стул рядом с Люсьен.
— Я больше не могу.
— Боишься?
Он огрызнулся:
— Боишься! Боишься! Не больше, чем ты.
— Хорошо бы.
— Только вот ждать… Меня всего трясет как в лихорадке.
Она тотчас нащупала его пульс опытной рукой и скорчила гримасу.
— Ну, что я тебе говорил, — продолжал он. — Вот увидишь, я заболею. Хороши же мы будем.
— Еще есть время, — холодно заметила Люсьен.
Она встала, медленно застегнула пальто, небрежно пригладила коротко подстриженные темно-каштановые пряди.
— Ты что? — пролепетал Равинель.
— Я уезжаю.
— Ну уж нет!
— Тогда возьми себя в руки… Чего ты испугался?
Вечная история! Эх! Он знал наизусть все доводы Люсьен.
Он перебирал их, разбирал много дней подряд. Разве легко ему было отважиться на этот шаг! Он снова видит Мирей на кухне: она гладит и то и дело отрывается, чтоб помешать соус в кастрюле. Как хорошо давалось ему вранье! Почти без усилий. Как по писаному.
— Я встретил Градера, мы с ним служили вместе в полку. Кажется, я тебе говорил? Теперь он в страховой компании. Похоже, зарабатывает неплохо.
Мирей гладит кальсоны. Утюг осторожно пробирается блестящим кончиком между пуговицами, оставляя белую дымящуюся дорожку.
— Он мне долго втолковывал, как лучше застраховать жизнь… Ох! Честно говоря, сначала мне это показалось ерундой, знаю я этих голубчиков как свои пять пальцев. Прежде всего думают о комиссионных. Это уж в порядке вещей… И все-таки если хорошенько поразмыслить…
Мирей выключает утюг, ставит на подставку.
— В нашей фирме пенсия вдовам не положена. А я вечно разъезжаю, в любую погоду… Чего доброго, попаду в аварию. Что с тобой-то будет? Сбережений у нас никаких. А Градер изложил мне один вариантик. Взнос небольшой, а выгоды налицо. Если меня не станет… Черт подери! Кто знает, кому жить, а кому помереть… Ты бы получила два миллиона.
Вот это да! Вот это любовь! Мирей была потрясена… «Какой ты добрый, Фернан!»
Оставалось самое трудное — добиться, чтоб Мирей подписала аналогичный страховой полис, уже в его пользу. Но как заговорить на такую щекотливую тему?
И тут неделю спустя бедняжка Мирей предложила ему сама.
— Милый! Я тоже хочу подписать страховой полис Кто знает, кому жить, а кому помереть. Ты сам так сказал… А вдруг ты останешься один-одинешенек, без прислуги, без родной души.
Разумеется, он с ней спорил. Приличия были соблюдены. И она все подписала. С тех пор прошло больше двух лет.
Два года! Срок, в течение которого страховые компании воздерживаются от выплаты страховки в случае самоубийства клиента… Люсьен никогда не полагалась на случай. Кто знает, какой вывод может напроситься при расследовании? Надо, чтобы у страховщиков не было ни малейшего повода для придирок…
Все до последней мелочи было тщательно продумано. Два года достаточный срок, чтобы все учесть, взвесить все «за» и «против». Нет. Бояться абсолютно нечего.
Десять часов. Равинель поднялся и подошел к Люсьен, стоявшей у окна. На маслянисто-мокрой улице ни души. Он взял Люсьен под руку.
— Ничего не могу с собой поделать. Нервы. Как подумаю…
— А ты не думай.
Так они и стояли, не шевелясь, рядом, чувствуя гнет тяжкой тишины, в которой лихорадочно отстукивал секунды будильник. За спиной у них мерно покачивались на воде иллюминаторы «Смолена» — бледные, с каждой минутой тускнеющие луны. Туман сгущался, а звуки патефона стали таять и напоминали теперь гнусавое позвякивание телефона.
Равинель уже не знал, на каком он свете. В детстве он так представлял себе чистилище: долгое ожидание в тумане; долгое, томительное ожидание. Он закрывал глаза, и ему чудилось, что он падает в бездонную пропасть. От ужаса кружилась голова, и все-таки это было приятно. Мать трясла его: «Что ты делаешь, дурачок?»
— Играю.
Смущенный, растерянный, немного виновато, он снова открывал глаза. Позднее, когда аббат Жуссом спросил его при первом причастии: «Дурных мыслей нет? Ты ничем не осквернил свою чистоту?» — он сразу вспомнил про игру в туман. Да, в ней наверняка было что-то нечистое, порочное. И, однако, всю жизнь он играл в эту игру. С годами он ее усовершенствовал. Он научился вызывать в себе странное чувство, будто он стал невидимкой и рассеивается, как облако… Например, в день похорон отца… Тогда действительно стоял туман, такой густой, что катафалк погружался в его хляби, как судно, идущее ко дну. Это был переход в мир иной. Не грустно, не весело. Наступало великое умиротворение. По ту сторону запретной черты…
— Двадцать минут одиннадцатого.
— Что?
И опять Равинель очутился в плохо освещенной, бедно обставленной комнате, рядом с женщиной в черном пальто. Вот она вытаскивает из кармана пузырек. Люсьен! Мирей! Он глубоко вздохнул и вернулся к жизни.
— Ну-ну! Фернан! Встряхнись, открой графин.
Она разговаривала с ним как с мальчишкой. За что он и любил ее — врача Люсьен Могар. Еще одна шальная, неуместная мысль. Врач Люсьен Могар — его любовница! Иногда это казалось ему просто невероятным, даже чудовищным. Люсьен вылила содержимое пузырька в графин с водой, взболтала смесь.
— Понюхай-ка. Никакого запаха.
Равинель склонился над графином. Верно, никакого запаха. Он спросил:
— А ты уверена, что доза не слишком большая?
Люсьен пожала плечами.
— Если бы она выпила весь графин, тогда не ручаюсь. И то еще неизвестно. Но она же выпьет стакан или два. Успокойся, я знаю, как это подействует! Она тут же уснет, можешь мне поверить.
— И… при вскрытии не обнаружат никаких следов?
— Это же не яд, бедный мой Фернан, а снотворное. Оно сразу усваивается… Ну, садись за стол!
