Колин Маккалоу - Блудный сын
Патрик вздрогнул.
— Кармайн, не продолжай! Ты говоришь так, словно вор уже запланировал убийство. Мы же сейчас только строим предположения! Раз в неделю в лабораторию заходит уборщица и моет все пробирки, а еще есть электрики и водопроводчики — Милли же не работает в абсолютном вакууме.
— Успокойся, братишка. Конечно, только предположения. Раньше времени заключений делать не станем, но никогда не повредит быть ко всему готовым. Я для себя уже отметил, что доктор Миллисента Хантер сообщила судмедэксперту и полиции о пропаже из ее лабораторного холодильника шестисот миллиграммов тетродотоксина. Материал не был подписан, а на мерном стакане с ампулами имелась только наклейка с черепом. Вот это точно подозрительно, Патси. Она уверена, что больше ничего не пропало. Подожди — ка меня. — Кармайн выскользнул из — за стола. — Я на минутку, и за ленч плачу я.
Патрик видел, как его кузен сказал что — то Луиджи, и тот протянул ему через стойку телефон. Кармайн сделал пару звонков, причем второй оказался гораздо длиннее предыдущего, и вернулся к столу.
— Больше ничего не пропало, даже дистиллированная вода на месте. Яд был только пронумерован — никак не узнаешь, что внутри.
— Значит, ее ни в чем не смогут обвинить? Или ей следовало запирать холодильник на замок?
— Учитывая, что она запирала лабораторию, даже если просто выходила в туалет — судья Твайтес не сочтет обязательным запирать и холодильник. Тем более Милли ничего не подписывает: белый порошок в стеклянной ампуле мог быть чем угодно: от кокаина до простой муки. Честно, Патси, с Милли все будет в порядке.
Кармайн с любовью посмотрел на брата. Патрик попал в паутину собственных страхов за дочь, которая доставляла ему все больше проблем.
— Ты же знаешь, в моей лаборатории я яд никак не отмечаю, — сказал Патрик.
— Ты и не обязан. Твоя лаборатория недоступна для посторонних, особенно теперь, когда у нас есть комната для опознания всего двумя этажами выше. Нам только и понадобилось установить лифтовую шахту между твоим этажом и нашим.
— Конечно, я держу все известные яды в сейфе, — продолжил Патрик, вцепившись в насущную тему, как пес в любимую кость. — Проблема в другом; сейчас так много токсичных веществ, с помощью которых можно свести счеты с жизнью: от «Драно»[5] до обычного отбеливателя. Было гораздо легче, когда преступники использовали исключительно крысиный яд. Кармайн, не позволь им снова причинить боль моей Милли!
— Сделаю все от меня зависящее, обещаю. Сколько они уже вместе?
— В сентябре было восемнадцать. Им уже по тридцать два.
— Что держит их вместе, Патси?
— Я как — то давно спрашивал об этом Милли, еще до их отъезда в Колумбию. Она только сказала, что их глаза встретились, и все.
— Разве так не со многими случается?
— Со мной — никогда, — печально ответил он.
— И со мной — нет, хотя я очень люблю цвет глаз Дездемоны. Они как лед, такого странного голубого оттенка.
— Я считал их холодными. Именно поэтому она мне и не нравилась.
— Мы говорили о глазах, Патси, и больше никаких комментариев.
Патрик накрыл своей рукой руку Кармайна.
— Все уже давно иначе, братишка. Твоя жена — великолепная женщина.
Кармайн предпочел сменить тему.
— Макинтош шепнул мне, что издательство Чабба пророчит новой книге Джима Хантера славу настоящего бестселлера. Она о длани божьей в устройстве нашей современной жизни. Я так до конца и не понял, но Макинтош сказал, что любой прочитавший — поймет. Он сам прочитал ее еще в рукописном варианте и пришел в восторг. Джиму повезло, что Дон Картер оставался деканом издательства университета, пока шла редакторская работа. Том Тинкерман, новый глава, не является ярым поклонником Джима Хантера; он настолько ортодоксален в своей вере, что считает Джима атеистом.
В глазах Патрика заплескался ужас.
— О нет! Скажи мне, что для Джима все разрешится благополучно! Им с Милли уже пора завести настоящую семью, они так рассчитывали на дополнительный доход от продажи книги — Дон Картер подписал с Джимом щедрый контракт.
— Здесь Тинкерман ничего не сможет испортить, Патси. Думаю, Макинтош просветил нового декана издательства, насколько университет заинтересован в книге Джима, — ответил Кармайн, удивляясь, как тревожит Патрика любая новость, если дело касается его Милли.
— Тинкерман — просто самодовольный педант! — воскликнул Патрик. — Какого черта совет Чабба назначил его на эту должность? Джим говорит, что он совершенно для нее не подходит.
— Как сказал Макинтош, во всем следует винить Парсонсов. Господи, что за семейка! Я хорошо их помню еще по делу Хага.
— И я, — мрачно согласился Патрик.
— И все из — за коллекции полотен европейских мастеров, предположительно, самой большой в Америке, — продолжил Кармайн. — Глава семьи завещал коллекцию Чаббу, равно как и многомиллионные фонды, но не указал точной даты для передачи коллекции. Его отпрыски решили придержать картины. Макинтош на них не давил: он надеялся, что они спонсируют постройку галереи, куда и передадут коллекцию. Но не давно один банкир с другой фамилией[6] во время последней встречи Макинтоша с Парсонсами выпил лишнего и сказал, что они решили подержать у себя полотна еще лет пятьдесят.
На широком привлекательном лице Кармайна заиграла улыбка, а янтарные глаза засияли от удовольствия.
— Макинтош вышел из себя — очень опасное состояние для окружающих.
— Господи Иисусе! Тот самый банкир после готов был покончить жизнь самоубийством?
— Наверняка. Макинтош объявил, что принародно подаст в суд, если вся коллекция, вплоть до последнего наброска Леонардо, не будет передана хранителю музея Чабба в течение месяца. Парсонсы проиграли, и понимали это. Как же они отомстили Макинтошу? Назначили нового главу издательства по имени Томас Тарлетон Тинкерман.
— Я сейчас понял, насколько нечистоплотны наши местные политики! — сказал Патрик с усмешкой. — Это не победа издательства Чабба. И не победа Джима.
— Не хочешь поспорить, сколько Тинкеман продержится на этой должности? Едва ли многим дольше после передачи последней картины.
— Но слишком долго для Джима, — снова помрачнел Патрик. — Ведь он может придержать выход книги.
— Я не эксперт в издательском бизнесе, братишка, но не думаю, что такое возможно. Если книга уже пошла в печать, то тираж займет слишком много места. Книги будут отгружать.
— Не думаю, что смогу пойти на субботний вечер.
— Патси, ты должен пойти! Мы с Дездемоной не сможем быть единственной поддержкой для Джима, — резко ответил Кармайн. — И что скажет Милли, если ты не появишься там с ее матерью?
— Тьфу! — Лицо Патрика скривилось от отвращения. — Милли и Джим — это единственная причина, почему я там буду, это точно. Мне кажется неправильным устраивать банкет в честь того, кого никто не хочет видеть на этой должности — даже Макинтоша. Хотя Парсонсы наверняка придут поддержать Тинкермана.
— Однозначно.
— По крайней мере, в вечерней одежде гораздо удобней, — со злостью добавил Патрик. — Тебе не придется надевать парадный мундир, а только профессорскую мантию.
— Ты в таком же положении, Патси, — в профессорской мантии.
Пятница, 3 января 1969 года
— Воспринимай это как репетицию, — успокаивала его Милли. — И к началу завтрашнего банкета ты уже будешь настоящим профессионалом.
Она поправила на Джиме галстук — бабочку и сделала шаг назад.
— Совершенство! Ты такой красивый! С тобой там никто не сравнится.
Ее комплименты, которые он слышал на протяжении восемнадцати лет, были совершенно неправдоподобными. Его внешний вид заметно улучшился, но Гарри Белафонте ему не стать никогда. Единственное, что привлекало к нему внимание — это восхитительная белокожая женщина, идущая с ним под руку.
Джим был под метр девяносто ростом, с такой большой и мускулистой шеей, что на ее фоне даже голова казалась меньше размером; массивные плечи, руки и широкая грудь довершали картину. Походкой вразвалку он был обязан вывиху бедра, но травма правого колена, которая положила конец надеждам стать членом школьной футбольной команды, изменила ее — он стал прихрамывать на правую ногу.
Его лицо никогда не разочаровывало тех, кто ищет в лицах в первую очередь проявление необузданной силы, — оно казалось грубым, даже зверским. Цвет его кожи был невероятно черен, как у самого чернокожего жителя Африки, и когда он фотографировался, даже в цвете на снимке невозможно было различить никаких черт. Чтобы понять, как он выглядит, требовалось увидеть его вживую. Ни скулы, ни надлобная кость на его лице никак не выделялись, и только его нос был широким, с огромными ноздрями. В школе Святого Бернарда его тотчас окрестили Гориллой. Реакция на чудовищное оскорбление усугубилась замешательством, связанным со сменой обстановки — сплошь белокожее окружение и так далеко от родного дома: времена массовой чернокожей миграции из южных штатов тогда еще не наступили, и он стал настоящим новшеством для итальяно — американского Восточного Холломена. Подростки жестоки: их не устраивало, что он преуспевал в учебе, даже не напрягаясь. А уж особенно им не понравилось, что он начал встречаться с красоткой Милли О’Доннелл из школы Святой Марии. Добавьте к этому его темперамент и злопамятность, и картинка получится полной. Он дрался. Десятки драк против превосходивших числом противников в итоге изуродовали его лицо, нанеся и внутренние повреждения, одарив пульсирующей болью лицевых нервов. Горилла стал выглядеть еще страшнее.
