Наталья Андреева - Стикс
— Можно?
— Как будто и не жена, — не удержался он. В конце концов, привык к ней за месяц. Хорошая женщина, правильно сказал лейтенант Майоров. Добрая. — Иди сюда, поближе, — позвал.
Целовала она его так, как будто боялась, что следующую ночь он проведет в другом доме, в другой постели. «Да, такие женщины мне никогда не нравились», — подумал он, руками ощупывая ее плотное, небольшое тело. Но, в конце концов, с этим у него все в порядке. Никогда никаких проблем. Жалко, что ли?
— Подожди. Ты разве не наденешь?
Ах да. Кажется, эта Зоя сказала, что он никогда не хотел детей. Что ж, не хотел, так не хотел.
— В верхнем ящике, в тумбочке, — подсказала она.
Он послушно полез в тумбочку, зашуршал пакетиком, доставая презерватив. Жест, отработанный до автоматизма: вскрыть, дунуть, пальцами сжать пустой резиновый кончик, надеть. В сущности, он не ожидал от нее такой страсти. Все сделала сама, как будто всю жизнь только этим и занималась: доказывала, что более надежной пристани, чем ее дом и ее тело, ему ни за что не найти. Что здесь ему никогда не позволят уставать, напрягаться, делать чрезмерные усилия. Он даже разозлился слегка. В конце концов, не мужчина, что ли? Резким движением опрокинул ее на спину, оказался сверху. Вот так-то лучше. Даже азарт появился. Тело было ловким, сильным, он начинал его потихоньку вспоминать. В конце концов, забылся, перед глазами что-то вспыхнуло, закружилось, Зоя вскрикнула, он тоже захрипел. Когда пришел в себя, увидел, что она счастлива. Лежит, улыбается.
— Что-то не так?
— Ванечка, милый…
Уже потом, когда он, еще чуть влажный, холодный, пришел из душа, она решилась и зашептала быстро-быстро и горячо:
— Мне сначала было не по себе. Муж память потерял! Ну, как же это? Я любила тебя всегда. Как же любила-то, Ванечка! Всю жизнь буду любить. Хоть и бросишь меня, все равно буду. Ты ж сколько со мной не спал? Даже в одной комнате, в одной постели. Ты был муж, который только зарплату жене отдавал. Чужие мы с тобой были. А теперь думаю… ты только, Ванечка, не обижайся. Может, это оно и лучше? Без памяти-то? А? Может, ты на меня теперь по-другому посмотришь? Ну, чем я так уж плоха? Ведь никогошеньки у меня не было. Ни до тебя, ни после. Ты меня прости…
— Да за что?
Она замолчала, придвинулась к нему, обняла так, как будто все еще боялась, что оттолкнет. Но он уже совершенно привык к этой женщине. Он быстро ко всему привыкал. И даже перестал про себя называть ее «эта Зоя». Зачем же? Просто Зоя. Жена.
ДЕНЬ ЧЕТВЕРТЫЙ
Утро
Утром пришлось, как было заранее решено, отправляться на работу, в прокуратуру. «Здравствуйте — здравствуйте» направо — налево, оценивающие взгляды людей, якобы знакомых (он их никого не помнил), приветственные кивки. Маленький город, население двадцать с небольшим тысяч человек, как услышал вчера по радио, все друг друга знают. Две школы, одна больница, та, в которой лежал, один рынок, административное здание в центре. Все близко, все рядом. Зоя вела его под руку, ненавязчиво указывая дорогу. Довела до дверей, как маленькому ребенку слюнявчик, поправила на шее галстук:
— Ну, иди.
Он кивнул, шагнул вперед, набрав побольше воздуха в легкие. Зоя осталась на улице, он же очутился в прохладе, в здании с надписью «Районная прокуратура». В коридоре то и дело раздавалось:
— Здравствуйте, Иван Александрович, с выздоровлением!
— Иван Александрович, доброе утро!
— С возвращением, Иван Александрович!
Он кивал, кивал, пока не споткнулся взглядом о свой кабинет: «…Иван Александрович Мукаев». Вошел. Огляделся в недоумении. Память ничего не подсказала. Что же делать? Сел за письменный стол, снова огляделся, пожал плечами: кто-нибудь, да придет.
Пришел мужчина в штатском. Волосы рыжеватые, глаза шальные, веселые, крепкого коньячного цвета. С порога начал хохотать:
— Ваня, друг! Извини, что так панибратски! Скучал, честное слово! Скучал! Друг ты мой бесценный!
(Слава тебе господи, у него есть хоть один друг! А подумал было, что запутается теперь окончательно в этих бабах.)
— …Ну, дела! Неделю тебя искали! — Пауза, острый, внимательный взгляд, до нутра, до печенок и резюме: — Теперь говорят, у тебя амнезия.
— Амнезия, — машинально поправил он ударение.
— Вот не знал, что удар по голове способствует выправлению грамотности! Это ж прямо научное открытие, в самом деле! Честное слово: хоть за диссертацию садись! Ну, даешь!
— А что у меня с грамотностью?
— Что с грамотностью! Я тебе сейчас расскажу. Чай, в одном классе учились. Меня-то хоть признал? — Рыжеволосый по-прежнему смотрел на него очень внимательно. Можно сказать, профессионально, словно на допросе.
Он напрягся и вспомнил: Зоя показывала школьные фотографии. Попытался улыбнуться:
— Конечно, вспомнил. Вы — Руслан Свистунов.
— Оп-па! Амнезия, точно. В школе ты звал меня просто Свисток. Ничего, что на «ты»? Все-таки друзья детства. Хотя ты следователь, я — старший оперуполномоченный. Капитан, между прочим. При тебе. Выполняю указания. Что не при погонах, извини, не подумал, что все оно так здорово запущено. Вспомнил? А как тебя в школе звали, вспомнил?
— Не очень. Если не трудно…
— Оп-па! Еще и вежливость появилась! — Еще один долгий оценивающий взгляд. — Тебя звали Мука.
— Почему Мука, не Мука?
— А ты никогда не был хорошим и вежливым мальчиком для учителей. Да и для всяких прочих. Хам, грубиян, нахал. Мучились с тобой, одним словом. Тихим ты не был, нет… Если только теперь, после амнезии.
— Амнезии
— Ну да. А знаешь, что было, когда ты исчез? Вэри Вэл все следственные органы района на ноги поднял! Как же! Лучший следователь прокуратуры как в воду канул!
— Кто? — переспросил он. — Вэри Вэл?
— Владлен Илларионович. Ты же сам это придумал. Сократил имя-отчество, чтобы меж собой выговаривать было проще. Уж с чем, с чем, а с чувством юмора… Точно: надо диссертацию писать… Когда прокурор просто благодушный, то ты называешь его Вэри Вэл. То есть, переводя с английского письменного на русский устный, «очень хорошо». А когда хозяин в отличном настроении, то он Вэри, Вэри Вэл. Вспомнил?
— Разумеется. Но не очень.
— Тогда забираю авторство себе. Слушай, если ты это забыл, то, может, я еще кое-чем воспользуюсь? Присвою себе некие права, а?
— Ты о чем?
— О чем! О ком. Об Олесе.
И тут он впервые после болезни испытал это: сладкое бешенство. Волну, которая поднялась изнутри, захлестнула, подняла его высоко-высоко. Он встал из-за стола, свысока, с гребня этой волны глянул на Свистунова так, что тот испуганно попятился. Потом капитан вдруг кинулся с объятиями:
— Мука! Родной! Узнаю! Теперь ты. Точно ты. А то думаю: сидит, холодный, красивый, как мрамор. И весь в разводах. Теперь ты. Узнаю, — с чувством сказал Свистунов. Потом добавил: — Ну, темпераменту тебя после амнезии восстановился, вижу. Всегда говорил, что бабам нравится не твоя красивая физиономия, а темперамент. Темперамент в норме, а потенция?
Свистунов подмигнул. Он понял, что надо бы сострить, продолжить разговор с другом детства в такой же шутливой форме. Сказал то, что посчитал в данной ситуации уместным:
— Это ты у Зои спроси.
Друг детства Свисток просто глаза вытаращил. Кашлянул негромко, потом удивленно протянул:
— Точно, надо за диссертацию садиться. О влиянии удара по голове на человеческую личность. Надо же! Большой Хэ Иван Мукаев посылает справиться насчет своей потенции у жены Зои!
— А у кого?
— Раньше ты назвал бы мне с десяток фамилий и адресов! Это не считая Леси. У тебя ж, Ваня, кровь все время кипела.
И вот тут он вспомнил. Женщины, всю жизнь женщины. Конечно, их было в его жизни много! Перед глазами почему-то закружились колесо рулетки, блондинка в красном, брюнетка в черном, вспомнились приторные духи, кожаные сиденья в черном «Мерседесе» и под конец нежные женские пальчики на губах: «Ми-илый… Как хорошо!»
— А ты не можешь предположить, что мне это просто-напросто надоело?
— Тебе? Надоело?!
И тут он почувствовал, что сладкое бешенство подступило уже к самому горлу. Пузырь, в котором оно было заключено, лопнул. Никто не смеет обсуждать с ним его женщин! Никто. Никогда. Он сжал кулаки и отчеканил:
— Это мой рабочий кабинет. Я в нем работаю. Вы, будьте так любезны, приходите сюда по делу. А сейчас я занят, извините.
И Руслан Свистунов вдруг недобро прищурился:
— Ладно. Я уже понял, что ты вернулся. Друг мой, враг мой. Я думал: конец Ивану Мукаеву, Большому Хэ. Если честно, Ваня, я очень давно знаешь чему удивляюсь?
— Чему? — Он мысленно воссоздал вокруг бешенства прежнюю оболочку, затолкал этот пузырь внутрь, поглубже. Не стоит так скоро выдавать себя. Нет, не стоит.
