Людмила Басова - Каинова печать
Вскоре приехал из города бабушкин сын. Они устроили девочку в школу-интернат, и больше Лида никогда не слышала о них. Она пошла в первый класс и сразу же стала учиться на «отлично», старательно выводя каждую буковку и моментально запоминая сказанное учительницей на уроке. В свободное время по-прежнему рисовала. Так продолжалось до пятого класса. Затем к ним в школу приехала какая-то московская комиссия. Пожилой мужчина долго рассматривал черно-желтые рисунки, а затем увез Лиду в Москву, тоже в школу-интернат, но теперь уже в художественный. До окончания седьмого класса ее жизнь почти не отличалась от жизни интерната родного города. Только теперь она больше занималась рисованием. Затем началась борьба за выживание. Лида поступила сначала в художественное училище, потом в институт, и все это время работала то нянькой, то прачкой, то дворником. Ей было только двадцать пять, когда о ней заговорили, в тридцать она получила в Москве однокомнатную квартиру. Впервые обретя собственную крышу над головой, позволила себе немного расслабиться. Смогла купить кое-что из мебели, постаралась сделать свое жилище уютным. Единственное, что ее мучило, – очень низкие перила на балконе. Лида боялась высоты и почти не выходила туда, чтобы ненароком не посмотреть вниз. Соседи ставили рамы и застекляли их, но у нее не было на это средств. Она решила проблему проще и эстетичней: поставила горшочки с вьющимися растениями и нарастила таким образом перила еще на полметра.
Жизнь как-то устраивалась, и Лида впервые стала ощущать, что она – особа женского пола. Иногда подходила к зеркалу: длинные ноги, стройная фигура, черные блестящие волосы, яркие зеленые глаза. Ее лицо можно было бы назвать красивым, если бы не замкнутое, угрюмое выражение, не сходившее с него. Лида сделала открытие – она не умеет улыбаться и с грустью подумала, что учиться этому уже поздно.
Талант и неженская, если не сказать, нечеловеческая, работоспособность приносили свои плоды – ее работы все чаще появлялись на выставках. Однажды он увидел ее желтые тюльпаны с черной сердцевиной, которые критики называли зловещими, и пейзаж – желтое солнце над черными деревьями – и нашел ее. Он был тоже художник, но в его картинах было много света, а краски казались теплыми даже на ощупь. Только увидев его – доброго, безалаберного и красивого, Лида поняла, что любит и любима. Губы ее непроизвольно раздвинулись в улыбке.
Они гуляли по вечерней Москве с твердым намерением никогда не разлучаться. Лида впервые принимала гостя, непривычно хлопотала над ужином. Он вышел на балкон покурить, а через минуту она услышала страшный крик. Выскочив следом, перегнулась через перила и увидела на освещенном тротуаре распластанное тело того, кто должен был стать, но не стал первым и единственным мужчиной в ее жизни.
Короткое следствие дало исчерпывающее объяснение: приняв аккуратно подстриженную зеленую изгородь за твердые перила, он оперся на нее и не смог сохранить равновесие. Лида все объяснила по-своему: она приносит несчастье всем, кто любит ее и кого любит она.
На любовь было наложено табу, осталась только работа.
Посидев на валуне, Лидия поднялась и пошла в сторону главного проспекта. Бесцельно двигаясь сквозь людскую толпу, она вдруг увидела знакомое лицо. Первым желанием было проскочить мимо, но когда поняла, кто это, ей захотелось остановиться. Зойка, ее единственная подружка по интернату. Единственный человечек, добрый и улыбчивый, который почему-то был так привязан к замкнутой, нелюдимой Лиде. Они обнялись, потом расцеловались. Лида подумала, что нужен действительно глаз художника, чтобы разглядеть в этой толстушке маленькую белокурую девочку, которую в интернате звали Зайкой.
Оказывается, Зоя знала, что Лидия знаменитая художница, и в светлых глазах ее сияла гордость за давнюю подругу, она щебетала непрерывно, рассказывала об общих знакомых, но Лида никого, кроме нее, не помнила и не хотела ни о ком знать. Зато на вопрос «Ты-то как в личной жизни и вообще?» вдруг стала рассказывать, и о личной жизни, и вообще… Она делала это первый раз в жизни и чувствовала, как с каждым словом сбрасывает с себя тяжесть бог знает чьего проклятия, и ей даже стало казаться, что она избавляется от страшного рока. Зоя, маленький толстый Зайчик, слушала ее с состраданием и пониманием, не могла сдержать слез, и Лида даже позавидовала – научившись однажды улыбаться, она так и не научилась плакать. По дороге, за разговорами, они постояли вместе в очереди за свежей рыбой, потом за парниковыми огурцами, и расставаясь, договорились: завтра Зайчик приходит на ее выставку, а вечером Лида идет к ней в гости.
У входа в художественный салон Лидия встречала гостей. Ей кого-то представляли, с кем-то знакомили, но она рассеянно смотрела сквозь толпу. Не было к назначенному времени Зои, толстого Зайчика, единственной, которую, пусть с натяжкой, но можно было назвать подругой детства. Над городом вставало желтое яркое солнце. Но как черны были тени от его косых лучей… С Зоей что-то случилось, что-то страшное… Что именно, Лидия, скорее всего, никогда не узнает. Сбил пьяный лихач за рулем? А может, у нее было больное сердце и настиг внезапный инфаркт? Воображение рисовало одну картину страшнее другой. Лидия постаралась взять себя в руки и поднялась в салон. К ней подошел секретарь Союза Виктор Иванович, тихо осведомился, хорошо ли она себя чувствует? Лидия кивнула, про себя подумала, что выглядит, скорее всего, скверно, если уж он спрашивает о ее самочувствии. Впрочем, она уже заметила несколько преувеличенное внимание этого немолодого мужчины. Усмехнулась. Неужели решил поухаживать? Лидия давно привыкла к своему девственному телу и ничего менять в этом плане не хотела. Да и староват он для любовных утех. Хотя как знать. Седой, слегка прихрамывает, опирается на легкую, изящно инкрустированную тросточку. В общем-то вполне симпатичный. Кого-то напоминает, скорее всего, похож на какого-то известного актера. Напрягаться и вспоминать Лидия не стала. Все это так некстати. Она умела отвадить самого назойливого ухажера. Однако тут – официальное лицо, весь светится доброжелательностью, ему явно нравятся ее работы, а это все-таки приятно. Журналисты лезли с вопросами, выспренними, явно претендующими на глубокое знание искусства. Лидия таких навидалась, им не о художнике интересно узнать, а себя показать эрудитами. Отвечала односложно, от интервью отказывалась поначалу вовсе, но вдруг заметила среди пронырливых и бестактных представителей прессы простенькое скуластое лицо девушки с серыми внимательными глазами и кивнула ей. Виктор Иванович любезно предоставил свой кабинет для беседы.
Лидия прикурила, предложила сигарету журналистке, та отказалась: не курю. Раскрыла дешевенький блокнотик, диктофона, похоже, у нее не было. Лидия еще раз оглядела девушку. Одета просто, в джинсы и свитерок. Что ж, такой сегодня стиль у современной молодежи. Впрочем, она и не такая уж молоденькая, как показалось на первый взгляд. Косметикой не пользуется. Лидия тоже, но природа одарила ее яркими красками, у этой же светлые ресницы, бровей почти не видно, а по носу рассыпаны веснушки. Несколько штрихов, и лицо можно было бы сделать более привлекательным. А так – простушка. Господи, что она понимает и что поймет? Но первый же вопрос ее озадачил.
– Скажите, вы были очень несчастны в детстве?
Была ли она несчастна… Лидия не торопилась отвечать. Сама спросила:
– Это вы прочли в моем проспекте о том, что я сирота, росла в детдоме?
– Нет, – девушка покачала головой. – Когда-то я прочла в книге японского психиатра, что дети, которые чувствуют себя несчастными, предпочитают рисовать черными и желтыми красками. Предпочитают, наряду с другими… У вас же их всего две.
– Ну что ж… Возможно, я могла бы утвердительно ответить на этот вопрос. Японцы люди мудрые, – усмехнулась Лидия. – Помолчала немного. – Но я отвечать на него не буду. Не обижайтесь.
– Я не обидчивая. Но, возможно, вы ответите на другой вопрос. Были ли вы счастливы, и если да, не захотелось ли вам в то время разнообразить палитру?
Лидия прижала к вискам тонкие пальцы, словно у нее внезапно разболелась голова, и неожиданно для себя прошептала:
– Я не успела… Пожалуйста, как вас зовут? Маруся? Так вот, Маруся, давайте оставим мою жизнь в покое и перейдем к творчеству.
– Так это же все взаимосвязано, – попробовала возразить Маруся, но, глянув на побледневшую художницу, осеклась:
– Хорошо, давайте. Вам нравится Малевич?
– Он гениален.
– А его черный квадрат, как вы относитесь к этому шедевру? И если бы вам пришла идея написать нечто подобное, вы бы сделали это на желтом фоне?
– «Черный квадрат» – шутка гения. Его голый король. Он прекрасно знал, что никто не посмеет сказать: ребята, да это же просто квадрат! Что каждый будет искать в нем глубокий смысл, аллегорию, второй план, настроение и так далее. Думаю, его это забавляло, а у меня, к сожалению, с юмором туговато, я шутить не умею.
