Ганс Шнайдер - Ночь без алиби
- Пей обе, - потребовала она, - и скажи ему, чтобы он от меня отвязался!
«Соперник» вспыхнул. Он был длинный и тощий. Клетчатый пиджак болтался на костлявых плечах. Злые глаза сверлили меня. Я выдержал его взгляд. Постом положил на стол свои кулачищи.
- Как хочешь, - пробурчал он. - Раз уж это твой клиент… - Он отвернулся и поискал глазами кого-нибудь из знакомых.
- Пей, ну! - с пьяной назойливостью твердила женщина.
Ее темные глаза ощупывали меня. Я не отводил взгляда. У нее была маленькая изящная фигура, стареющее, ничем не примечательное лицо с излишком косметики и черные крашеные волосы. Не в моем вкусе.
- Да пей же! - истерично крикнула она.
Некоторые посетители с любопытством воззрились на нас. Женщина готова была учинить скандал, если бы я не послушался ее. Однако я избегал всяческого внимания к моей персоне. Может быть, уйти? Но куда, куда?
Хлопнула дверь. Я обернулся. Моя знакомая по киоску стояла в дверях и оглядывала зал. Увидев меня, она улыбнулась и стала пробираться ко мне между столиками и стульями.
- О, ты здесь, Эмиль, - обратилась она к моему «сопернику». - Вы уже обнюхались?
Эмиль презрительно оглядел меня.
- А я думал, он клиент Моны.
- Он мой. Уведи пока Мону, нам надое ним потолковать. - Она сняла пальто и повесила его на вешалку прежде, чем я успел ей помочь. Вежливость здесь, видно, не ценилась.
Эмиль взял Мону за руку и увел в другой угол, где освободилось место.
- Меня зовут Ингрид, - представилась моя знакомая. Усевшись, она принялась с интересом разглядывать меня. Я тоже рассмотрел ее. Белокурые волосы, маленькое лицо, нос с горбинкой, полные красные губы, в меру подкрашенные, сохранившие естественный цвет. Гибкая фигура. Черный пуловер обтягивал тугие груди.
Эмиль, прервав наш немой диалог, подсел к нам и заерзал локтями по надраенной до блеска столешнице.
- Рванул из тюряги, - сообщила ему Ингрид. - Оставил начальнику пятнадцать лет.
- Угу, - отозвался Эмиль.
- Пока пусть у меня поживет, - продолжала она, - но долго нельзя, сам понимаешь. Он хочет через границу.
Я удивленно посмотрел на нее.
- Так, так, через границу. Тут можно обжечься. За что срок отхватил?
- За убийство.
- Политическое?
- Нет.
- Младенец. Ладно, главное, что покойник избежал свинцового отравления. Там тебя начнут расспрашивать, почему бежал, да отчего, да по какому случаю. Ясно, и захочется выбить кое-какой капиталец насчет политического преследования и всякое такое…
- Уж как-нибудь отговорюсь, - вставил я и посмотрел на него с вызовом. '
Выпитая водка пробудила во мне дух сопротивления. Я вообще не выношу, когда меня поучают. А тут еще этот тип разважничался, словно петух перед курами.
- Телок, - процедил он. - За «стеной» только две возможности: или тебя выдадут обратно, или оттянешь срок там. Вот тебе и золотая свобода.
- Я это и без тебя знал, - возразил я упрямо.
Какое ему дело до меня? Убирался бы к чертям! Но Эмиль и не замечал моей неприязни.
- Единственное преимущество на Западе, - продолжал он задумчиво, - вот какое: то, что вы, то есть люди, которые не в ладах с полицией, делаете здесь в одиночку, там все это организованно. Там, если ты «свой», укрыться легче.
- Значит, вроде и свободен, и вроде нет?
- Точно, - подтвердил Эмиль. - Ну ладно, хата у тебя на первое время есть. - Он ухмыльнулся. - Ингрид еще может кое-когда позволить себе привести парня, который ей нравится, но у которого нет ни шиша.
Я взглянул на Ингрид. Хотелось как-нибудь смягчить столь грубые слова, но она, ничуть не смутившись, смотрела на меня с улыбкой. Не ожидал я, что в столице среди современных домов, отелей и министерств еще можно встретить подобную публику. Наследие прошлого, увы живучее…
- Вам, пожалуй, надо смываться, пока не заглянули фараоны, - предложил Эмиль. - Я тут кое с кем повидаюсь, может, они тебя пристроят. Сам понимаешь, работенка будет законникам не по вкусу. А что ты хочешь? С таким шрамом на лбу не покрасуешься. С ходу заметут.
- Пошли, - сказала Ингрид.
На улице лил дождь. Зонтик Ингрид был маловат для двоих. Она тесно прижималась, поэтому идти было неловко. Но вскоре подворотня избавила нас от дождя. Ингрид прильнула ко мне. Ее поцелуй отдавал табаком и мятным ликером. Обвив мою шею руками, она целовала меня взасос, а я, задыхаясь, судорожно сжимал ручку раскрытого зонтика.
Поначалу я растерялся от неожиданности. Мне еще ни разу не доводилось играть пассивную роль в подобной ситуации. Конечно, я понимал, что меня не просто отведут на какую-нибудь квартиру и оставят, а что придется переночевать у Ингрид.
Мне стало противно. Я был сам себе противен. А что делать? Эмиль был прав. Мол, скажешь и за это спасибо. Ула бесконечно далеко, она стала воспоминанием. И надо радоваться, что Ингрид берет меня к себе ночевать, помогает продлить мне свободу на несколько часов, дней или недель, пока… Я не знал, на что еще надеяться. Разве на какой-нибудь случай.
Комната у Ингрид была маленькая, мебель старая и разрозненная, но всюду чистота. Греясь у рефлектора, я внушал себе, что мне тут ничего не надо, кроме тепла, крова, убежища от преследователей и человека, который обходился бы со мной как с равным. С равным?.. Да, я и в самом деле ничем не отличался от Ингрид, Моны, Эмиля, я был таким же, как они, отбросом общества.
- Где-нибудь работаешь? - спросил я уныло.
- Иногда. - Ингрид громко рассмеялась. - Чтобы не цеплялись.
- Могла бы устроиться на каком-нибудь заводе… и обошлось бы без этих…
Я запнулся, боясь задеть ее чувствительное место. Но она, видимо, привыкла говорить об этом так же, как говорят о погоде или о ценах на рынке.
- Каждый день ровно в шесть вставать и отправляться на работу, да? И вкалывать восемь часов подряд? Нет уж, я с детства привыкла к свободе. Не хочу, чтобы мною командовали.
- Те, кто тебе платят, все-таки командуют…
- Но это же совсем другое! Ну ладно, хватит. Да, мне бывает противно. А ишачить каждый день по восемь часов приятнее? Черта с два! Я ведь не спрашиваю, убил ты там кого-то или нет. Если тебя завтра сцапают, то наверняка пожалеешь о том, что сегодня упустил. Соображаешь?
Она приготовила постель и, нисколько не стесняясь меня, начала раздеваться. Когда мы легли, я подумал: «Эта женщина, наверно, будет последней в моей жизни на долгие годы».
Примерно через час Ингрид уже крепко спала. Она не слышала, как я оделся и ушел.
Вскоре я стоял на каком-то мосту и смотрел на черную воду канала, не зная, что делать и куда идти. Я так задумался, что не слышал приближающихся шагов. Кто-то тронул меня за плечо. Свет карманного фонаря ослепил глаза.
- Кажется, мы знакомы, - произнес низкий голос.
Передо мной стояли два полицейских. Хрустнула бумага. Световой луч скользнул с моего лица на… мою фотографию.
- Хотя я вас и не знаю, - ответил я тихо и, к своему удивлению, спокойно, - но я тот, кого вы ищете. - И протянул вперед руки.
Говоривший басом полицейский еще раз пристально вгляделся в меня и покачал головой:
- Обойдемся без наручников.
Наверно, он хорошо понимал, что #769; со мной сейчас творилось. Я шагал с ними в ногу по мокрым улицам, пока нас не подобрала патрульная машина. Я почти радовался, что все кончилось…
II
И вот я опять один. Мюллера часа три назад увели. В дверях он украдкой подмигнул мне с таким видом, будто отправлялся на любовное свидание. Вернется ли он? Его пальто и шляпа остались лежать на столике. Странный он человек, Мюллер, видно, ничего не принимает всерьез. Может, таким легче живется?
Мою писанину надзиратель забрал. Опускаю откидную койку. Скоро потушат свет.
В скрип шарниров и крючьев койки врывается лязг дверного замка. Надзиратель распахивает дверь. Входит Мюллер, смотрит на меня. Затем молча опускает свою койку, раздевается, аккуратно складывает брюки, вешает их на откидное сиденье и вытягивается на койке.
Прокашлявшись, он наконец говорит:
- Погорел. Начисто. Они пронюхали больше, чем я ожидал. И ничего не перетолкуешь. Чертовски отвратно подписывать такое признание. Да, влип. С одной стороны, можно бы еще поспорить: а вдруг какую-нибудь мелочь повернешь в свою пользу. Но с другой, как опытный коммерсант и к тому же психолог, - знаешь: в таком признании есть и раскаяние. А это может смягчить судей.
- Я пока ни в чем не признался.
Мюллера словно подбрасывает. Он озадаченно смотрит на меня:
- Даже сейчас еще? А что же ты сказал насчет драки с отцом и братом, ведь шьют попытку к убийству?
- Отказался от показаний.
- А какой смысл? - Мюллер чешет за ухом. - Впрочем, пожизненное тебе и без того врежут, так что можно позволить себе подобные шуточки. - Мюллер опять ложится на спину, снимает очки и протирает их рукавом рубашки. - Впаяют на этот раз лет восемь, не меньше, - ворчит он. - Сейчас мне тридцать пять, будет сорок три. За всю свою карьеру самый большой срок имел два года, остальное давали по пустякам, меньше года. - Он надевает очки и, наклонившись, впивается в меня взглядом. - Нет, отсиживать не собираюсь. Слушай, я сразу заметил, что нашу решетку ставили недавно - не приварены поперечины к прутьям. Жгут сделаем из полотенца, ножкой от стола будем закручивать. Главное - выломать первый прут, а там пойдет быстро. Раз, два - и на воле.
