Игорь Христофоров - Работорговец (Русские рабыни - 1)
-- Выполняйте, тов-варищ старший лейтенант, -- прохрипела Грибанова и отвернулась на кресле к окну.
По вспаханной полосе все так же по-хозяйски переваливались толстые грачи, а высоко над ними стояло серо-стальное небо, совершенно одинаковое что над колонией, что вне ее.
7
Впору было разрыдаться. Ирина думала, что ДИЗО -- это одиночная камера, думала, что наконец-то между ней и невидимой убийцей возникнет крепостная, метровой толщины, стена изолятора, и она, оставшись в одиночестве, сумеет хоть немного успокоиться и обдумать план спасения. Оказалось, что ее определили в общую камеру. Когда заикнулась об одиночной, здоровенный бугай-контролер, на плечах которого две красные сержантские лычки казались тоненькими ниточками, хмуро прожевал в рыжие усы:
-- По второму разу загремишь -- сядешь в одиночку. Давай-давай, снимай тапки!
Ирина послушно разулась, шагнула на холодный деревянный пол камеры и вздрогнула от удара бронированной двери за спиной.
Вставшие при появлении контролера две девушки, стрельнув по ней быстрыми взглядами, молча легли на деревянные лежаки, видимо, еще хранившие тепло их хрупких тел. Наверное, этих взглядов им вполне хватило на знакомство, потому что ни о чем они Ирину не спросили и вообще вели себя так, словно контролер впустил в камеру свежий воздух, а не человека. Игра это или обязательный ритуал, Ирина не знала, а потому и сама, изобразив глухонемую, прошла к свободному лежаку, цепями удерживаемому у стены, и беззвучно села на него.
Через малюсенькое, с книжку размером, оконце, забранное мощной решеткой, сочился серый октябрьский денек, но свет плафона, привинченного к потолку, мешал даже этому робкому дыханию свободы.
Ирина поджала колени к груди, пристроив и ноги на топчане, прикрыла их истертым бэушным халатиком и в эту минуту в холодной сырой камере вдруг представила, что убитой Мурке еще холоднее, а, представив, почему-то ощутила, что вокруг стало теплее. Жизнь сберегла ее, жизнь не отдала ее смерти, и было непонятно лишь одно: случайность это или и вправду сама судьба хранит ее для чего-то важного.
В цехе фабрики, вновь монотоннно натягивая полотно для раскройки, она успела расспросить девчонок, подметающих лоскуты по проходам, и те пояснили ей, что азиатка сидит за убийство мужика, своего отчима, что она ревнива донельзя и вообще способна на любые поступки. И еще она узнала, что после смерти Мурки на босса зоны уж точно коронуют Спицу, а та совершенно не выносит неподчинения и тоже способна на любые поступки. А когда по команде дежурного помощника начальника колонии они пошли на построение для перехода из производственной зоны в жилую на обед, на ходу снимая белые платки и передники, Ирина вдруг решила, что ее отравят. Три неудавшихся попытки -это очень много, и тот, кто за ней охотится, четвертую уж точно не упустит. Но кто это: Спица или азиатка, азиатка или Спица?.. А может, кто-то другой, либо выполняющий их приказ, либо действующий сам по себе. Но за что?! И от этой мысли Ирине стало просто жарко. Она никогда не думала, за что. Хотя за что-то же она села в колонию и за что-то же избрана жертвой страшной охоты.
-- Но-но, вертухай! Клешнями не мацай! -- раздался визгливый девичий голос от двери, и только когда Ирина повернулась к ней, то с удивлением заметила, что, оглушенная своими мыслями, она даже не уловила, как открылась дверь, и все тот же контролер-сверхсрочник втолкнул вовнутрь еще одну наказанную.
-- Во дела! -- удивленно развела руками девушка. -- А ты что здесь делаешь?
-- Ольга? -- боясь, что ошибется, вспомнила Ирина ту невысокую девушку с разными глазами, что тогда прибежала в их отряд на новость об убийстве.
-- А ты молодец! Стремно вливаешься в наши ряды!
Ольга прошла к Ирине и бесцеремонно уселась на ее топчан.
-- Чего притихли, квочки? -- уколола вопросом она двух других девушек. -- Ее не бойтесь. Она -- не шестерка.
-- Ну-у, тогда нормально, -- сонно протянула одна из них, и Ирина вновь почувствовала, что ну вот ничего не смыслит в тех законах, по которым жило сообщество необычных девчонок.
-- Сколько впаяли? -- поинтересовалась Ольга у Ирины.
-- Неделю.
-- Надо говорить: семь суток. Врубилась?
Ирина кивнула, сразу же решив, что семь суток -- это все же больше, чем неделя. Ведь каждые из этих суток продляли ее жизнь, и продляли гораздо медленнее и ощутимее, чем грозившая промелькнуть неделя.
-- Мне тут шепнули, что мы чуть ли не землячки, -- не унималась Ольга. -- Ты откуда родом-то?
-- Из Горняцка, -- сказала и одним этим словом влила горечь под сердце. Горняцк -- это так много: мама, родной дом, исхоженные вдоль и поперек улицы, детство, юность и... да, и еще тот страшный суд.
-- Во даешь! А чего ж тогда молчишь?! Я -- тоже из Горняцка! Ты учти, -- бросила Ольга быстрый взгляд на двух то ли спящих, то ли прикидывающихся спящими девчонок, -- здесь сразу нужно искать землячек. А если будешь сама по себе, затюкают. Усекла?
Кивок Ириной головы, кажется, ее успокоил. Всегда приятно, когда с твоим мнением считаются. Особенно если до этого никто с ним не считался.
-- А жила ты где? -- кажется, любопытства Ольги хватило бы на десяток человек, но, к сожалению, досталось оно ей одной, и теперь она никак не могла его сдержать.
-- В поселке "Пятой наклонной".
-- А я -- на "Двенадцатой-бис".
Названия звучали как пароль, хотя это были всего лишь номера шахт. Ирина понятливо кивнула, но только после немалого усилия вспомнила, что поселок "Двенадцатой-бис" -- на другом краю города, самом бандитском, глухом и суровом. Но под воспоминание пропустила очередной вопрос Ольги.
-- Что-что? -- замигала она.
-- Я грю, батя -- шахтер?
-- Д-да, -- неохотно ответила Ирина, слепо глядя перед собой. -Был...
-- Бросил вас, что ли?
Говорить не хотелось, но отказ от разговора мог породить обиду, а может, и еще что-нибудь -- что там полагалось по законам зоны. Мог и ничего не породить, но Ирина все же ответила. Тихо-тихо, в колени, все так же прижимаемые к груди:
-- Его завалило... в лаве...
-- Забойщик? -- по-шахтерски спросила Ольга.
Еле уловимый кивок разрешил и ей открыть свою тайну:
-- И моего -- в шахте... Метаном шарахнуло. Мне лет семь было... А тебе?
Два тоненьких девичьих пальчика поднялись над коленками.
-- У-у, так ты его, наверно, и не помнишь?..
Вот тут уж Ирина точно не ответила. Наверное, потому что и не знала, помнит она его или нет. Есть в памяти какой-то цветовой мазок: что-то черное, может быть, фуфайка, а может, и лицо после смены. Не всегда же, как рассказывала мама, в шахтную баню подавали воду. И, как тоже рассказывала мама, иногда домой приходил мыться отец. Может, именно это и запомнилось: все-таки людей с черными лицами она до того не видела. Но Ирина не была уверена, что воспоминание -- об отце. И поэтому он существовал внутри нее как неощутимый, неродной образ. Не хватало, наверное, прикосновения его рук, звука его голоса, запаха его пота.
-- У меня и мамаши нету, -- почему-то хвастливо сказала Ольга. -Свалила с хахалем на Север, да там ее след и затерялся. Бабка у меня. Сколько живет -- столько мучается... Тебя за что к нам закантовали?
-- По ошибке, -- все так же тихо ответила Ирина, точно речь все еще шла об отце.
-- Ты чего туфту гонишь?! -- возмутилась Ольга. -- Статья у тебя какая?
-- Восемьдесят девятая. Три года, -- заученно ответила Ирина фразой, которой она уже десятки раз обозначала себя и в следственном изоляторе после приговора, и на этапе, и в колонии.
-- Детский срок, -- пофорсила Ольга. -- У меня "пятак" по сто семнадцатой.
Номер ничего для Ирины не обозначал. Уголовного кодекса она не знала и на браваду отреагировала так, будто бы ей вообще ничего не сказали.
-- Мне только по двум третям освободиться можно, -- не унималась Ольга. -- А ты сопли развозишь про три года. Тебя, если эту отсидку в ДИЗО тихо спишут, после года выпустить могут, а вот мне...
-- А ты... ну, за что? -- вдруг ощутила Ирина необычность собеседницы.
-- За лохматую кражу.
-- Я не пони...
-- Фу ты! Я ж забыла: ты по фене не ботаешь! -- встрепенулась Ольга. -- Лохматая кража -- это изнасилование.
-- Ты -- за изнасилование?! -- вот теперь уж точно удивилась Ирина. -- Это ж только ребят...
-- Ну да! Нас таких в зоне -- семеро, -- с недовольством, что приходится себя лишать ореола исключительности, но все же призналась ей Ольга.
-- Изна... а как... ну, это?
-- По-разному, -- кажется, Ольга очень любила, когда ее спрашивают. Она сощурила свои разные, чуть подравнявшиеся после этого сжатия глаза и начала быстро-быстро говорить, смешно подергивая на каждом звуке кончиком длинного носа: -- Парень у меня был. Долго я с ним ходила. С полгода. А потом он от меня к одной чувихе свалил. Еще бы -- она учителкой работала, культурная, умная, ну, и смазливая к тому же. Он и поплыл. Психанула я и парней из своей капеллы... то есть компахи, подговорила ее изнасиловать. Перестренула в парке вечерком вместе с чуваками, мордень ей сначала начистила, а потом попросила чуваков, чтоб они ее вые... ну, в общем, того, -- сказала и сама удивилась, чего это она при Ирине матом не ругнулась. Словно было в этой щупленькой, губастой девчонке, что тяжелило язык, когда хотел он ввернуть в рассказ нечто солено-колкое. -- А чувакам -- чего? Одно удовольствие. Они ее по очереди, так, как я просила... Все б нормально, но эта сучка моему парню... бывшему, заложила, а он, гад, ментам настучал. Знала б, что он такой козел, не ходила б с ним никогда...
