Михаил Черненок - С субботы на воскресенье
— Какую предлагаете версию?
Следователь глянул на Бирюкова:
— У нас с Антоном Игнатьевичем сложилось только начало. Предполагаем сговор Гоганкина с дежурным электромехаником Лаптевым. В условленное время Лаптев, отключив энергию, обесточил магазин. Гоганкин влез через окно. Вероятно, в магазине побывал и Мохов. Скорее всего, проник он через дверь, но на основании имеющихся материалов установить невозможно, раньше Гоганкина он это сделал или позже. Кепка Костырева, найденная в магазине, навела нас на след Мохова, так как, по заявлению участкового, Костырев последнее время задружил с Моховым. Однако здесь надо предусмотреть два варианта: либо Костырев — соучастник преступления и обронил кепку в магазине в силу каких-то обстоятельств, либо кепка подброшена преступниками с целью увести следствие в ложном направлении и тем самым выиграть время. Не исключено, что Костырев действительно, как показывает завмаг, забыл кепку в магазине две недели назад, когда ремонтировал там прилавок.
— Отпечатки его не обнаружены?
— Костырев не привлекался к уголовной ответственности и в нашей регистрации не числится. На стекле прилавка много самых различных свежих отпечатков. Возможно, среди них есть и костыревские, но сверить не с чем.
— На какие мысли наводит вас пачка «Нашей марки»?
— Можно предположить, что один из участников преступления был приезжим. И приехал совсем недавно, коль у него сохранились сигареты, купленные не в нашей области.
— Сколько всего участников насчитываете?
— Активных подозреваем пятерых: Гоганкин, Дунечка, Мохов, Приезжий и… будем считать, Костырев. Шестой — пособник, электромонтер Лаптев.
— Вместе они действовали и передрались или, как говорится, вор у вора дубинку украл?
— На этот вопрос пока трудно ответить.
— Экспертиза подтвердила, что Лаптев действительно в опьяненном состоянии погиб?
— Да.
— А такого не допускаете, что Лаптева специально подпоили, чтобы, воспользовавшись опьянением, без его ведома отключить электроэнергию?
— Нет, товарищ подполковник, — вместо следователя ответил Голубев. — С Лаптевым дежурил молодой монтер, который с дежурства не отлучался. Клянется честным комсомольским, что никто из посторонних к пульту управления не подходил.
— Проверьте получше этого монтера. Быть может, с перепугу стал клясться, а когда одумается, другое заговорит. Кроме того… — подполковник посмотрел на Бирюкова. — Надо побывать у родителей Костырева, выяснить его связи с Моховым. Поинтересуйтесь, не было ли кого приезжих… Поговорите с соседями, друзьями, знакомыми Костырева. Вполне возможно, что он никакого отношения к делу не имеет.
Небольшой потемневший домик Костыревых среди добротных соседских домов казался съежившимся, словно человек, переживающий горе. Пожилая, скромно одетая мать Костырева встретила Антона Бирюкова настороженно, тревожно. Антон, стараясь не показать, что заметил эту тревогу, спокойно сел на предложенный ему стул и, разглядывая красивую полированную мебель, сказал:
— Добротная работа.
— Что?.. — отчужденно спросила Костырева, перебирая в пальцах краешек ситцевого передника, и непонимающим взглядом уставилась на вместительный, занимающий чуть ли не четверть комнаты шифоньер. — Сын делал, Федя, — вдруг сказала она, погладила ладонью почти зеркальную стенку шифоньера и заплакала.
— Что с вами? — участливо спросил Бирюков.
— Будто не знаете…
За время работы в уголовном розыске Антон насмотрелся всяких слез. Теперь они уже не вызывали у него растерянности и безрассудного сочувствия, как было поначалу, но эту немолодую, с натруженными руками, женщину вдруг стало жалко.
— Нам ведь сказали, что Федину кепку нашли в обворованном магазине, — почти прошептала Костырева.
— Кто вам мог сказать?
— Лида, продавщица. В воскресенье вечером за молоком прибегала. Корову мы держим. А вчера сказывала, что в милиции ее допрашивали. Как чувствовало сердце: еще утром в воскресенье, когда молоденький парень из милиции Федей интересовался, что неладное с ним случилось.
— Где сейчас Федор?
— В пятницу собрал чемодан, выписался в паспортном столе и уехал. Сказал, пришлет письмо с нового места, будто на севере, где много платят, работу облюбовал. С работы его не хотели отпускать, в райпо столярничал. Золотые руки у парня, полтораста с лишним рублей в месяц получал, мало показалось… Это все Пашка Мохов с панталыку Федю сбил, тюремщик. Они школу в одном классе начинали. Потом Пашка по исправительным колониям пошел, а Федя восемь классов закончил. Никогда их дружбы не замечала, а последний раз, как Пашка освободился из колонии, зачастил к нам. И все сманивал Федю на север, все длинные рубли расхваливал.
Бирюков слушал внимательно. Костырева горой стояла за своего сына, однако старалась быть объективной:
— Последнее время, не скрою, вино Федя попивать стал. Как будто стряслась у него неприятность. Скрытничал, злился. Наверно, Пашка в свою шайку его втянул. Федя парень здоровый, а Пашка сопля. Драку заведет, Федя выручит. Так до милиции дело дошло. Федю на пятнадцать суток посадили, каких-то мужиков, заступаясь за Пашку, избил. С тех пор совсем озверел. Затвердил: «Уеду отсюда, и все!» Я так думаю, стыдно ему за пятнадцать суток стало. А до этого все хорошо было. С девушкой Федя дружил. Светой ее зовут. В вечерней школе учился, хотел на инженера поступить. Кто Света? В соседях с нами жили. Березовы фамилия. В прошлом году дом продали и уехали в Новосибирск. Люди зажиточные, сам-то счетным работником. А Света — дочка их. Нравился ей Федя, хотя родители косо на него смотрели. Только она не слушала родителей. И сейчас приедет из Новосибирска к подружкам, перво-наперво к нам забежит. Она-то и заставила Федю в вечерней школе учиться.
— Муж ваш на работе? — спросил Антон.
— Отдыхает, — Костырева взглядом показала на прикрытую ситцевой занавеской дверь в маленькую комнатушку. — После ночной смены. На железной дороге он дежурным по станции работает.
За занавеской раздался кашель, из-за нее появился крупный, почти под потолок ростом, мужчина, похожий на цыгана, только без бороды и усов.
— Какой тут отдых, — растирая ладонями лицо, сказал он и грузно опустился на табуретку.
— Вот опять из милиции, — виновато проговорила Костырева и заплакала.
— Теперь мы к милиции привязаны. Нюни распускать ни к чему. Раньше жалеть надо было.
— Разве я не жалела?
— Не с той стороны, видно, жалела, — глядя себе под ноги, хмуро отрубил Костырев и, не поднимая головы, спросил, адресуя вопрос Бирюкову: — Словили уже воров?
— Пока нет, — ответил Антон.
— Что так долго не можете словить? Третий день пошел… Ну, ничего, словите. Куда паршивцы от милиции денутся?
Бирюков высказал предположение, что, может статься, Федор не имеет никакого отношения к преступлению, однако Костырев, в отличие от жены, не стал защищать сына:
— Как не имеет! Заодно он с Пашкой. Если Мохов был в магазине, значит, и наш там. Костыревы за чужие спины никогда не прятались. Словите паршивца, дайте на всю катушку. Пусть поймет! Опозорил перед миром. Мать перед вами расплакалась, с пути сбили, видишь ли, ее сыночка… Порядочного человека никто с пути не собьет. А уж коли сбился, то не человек это, а дерьмо самое настоящее.
— Но ведь Федор уехал из райцентра в пятницу. Магазин же обворовали в ночь с субботы на воскресенье, — попробовал возразить Антон.
— Верно, в пятницу, верно, — обрадованно подхватила Костырева.
— Ты провожала? — оборвал ее муж. — Нет. И я не провожал. Никуда Федька в тот день мог не уехать. Для отвода глаз унес из дома чемодан. Я только в одном уверен: Гогу-Самолета не эти паршивцы прибили. Пашка Мохов — трус, а наш на убийство ни за какие пряники не пойдет. В этом ручаюсь.
Слушая, Бирюков посмотрел в окно. На противоположной стороне улицы, у остановившихся рядом с конторой Сельхозтехники автомашин, разговаривая, курили шоферы. За конторой виднелся обворованный магазин. Над его крышей безмятежно кружились голуби.
Выяснив, что последние дни никакие друзья и знакомые, кроме Павла Мохова, к Федору не заходили, Антон поднялся. Костырева вышла проводить. У калитки торопливо заговорила:
— Не слушайте нашего отца. Суровый он. Намедни со Светой поругался из-за Феди. Она долго у нас не была, экзамены за институт сдавала. А вчера — как снег на голову. Письмо какое-то получила. Тревожная, нервничает. Не поздоровалась даже — и сразу: «Где Федя?» Сказали мы про кепку, не стали скрывать. Аж побледнела, говорит, догадывается, откуда ветер дует, и сразу собралась уезжать. Пообещала всех дружков на чистую воду вывести. А понадобится, на суде в защиту Феди выступит, никого не побоится. Тут отец и напустился. Дескать, Федя не заслуживает того, чтоб его защищать. — Костырева вытерла слезы. — Вы уж, ради бога, поговорите со Светой. Света может рассказать, чего мы с отцом не знаем.
