Владимир Величко - Сыщики в белых халатах. Следствие ведет судмедэксперт
На утро ни я, ни Стася о вчерашнем не вспоминали. День провели дома. Куда-либо идти не хотелось, не хотелось и отпускать ее домой. Да и дочь ни на шаг от меня не отходила. После обеда, созвонившись с Анной, мы пошли на автобус. Стася была молчаливой и, идя рядом, крепко держалась за руку. Впрочем, она всегда уходила от меня нехотя. И лишь на остановке она вдруг как-то жалобно попросила:
– Папа, позвони маме, а? Попроси, чтобы она меня отпустила к тебе на всю неделю?
Я, сглотнув комок в горле, молча кивнул. Потом дочь, так и не поцеловав меня, села в автобус и уехала. Я знал, что Анна не отпустит Стасю ко мне так надолго. Знала это и Стася…
По пути домой я зашел на почту и отправил Володьке телеграмму: «Срочно высылай письмо». Иначе поступить я не мог! Ровно через неделю, в такую же пятницу, я получил конверт, в котором было первое за все эти годы письмо Ангелики.
Вот оно:
«Здравствуй, Сашенька, здравствуй, мой любимый! Никогда не думала, что когда-нибудь буду тебе писать, но, встретив Владимира, поняла, что это знак, что это судьба, удивительная еще и тем, что с безумных дней в Столице прошло ровно девять лет, и тебе сейчас столько же, сколько мне было тогда. Ну, а мне… даже и думать не хочется… Знаешь, Саша, мне нисколько не стыдно писать тебе о любви через столько лет и в таком возрасте. Я ведь всегда знала, всегда чувствовала, что ты меня любил, что для тебя это была не просто интрижка… Я тогда, в последнюю ночь в нашей комнате, и там, на аэродроме, ясно почувствовала и поняла всю твою боль.
Мне Владимир все рассказал. Так что я все знаю. Как странно, но и у меня произошло то же самое. Я не смогла обманывать мужа. Не смогла и все! И ведь ехала-то домой из Столицы с твердым намерением все забыть! Хотела все похоронить глубоко-глубоко – так, чтобы никто не догадался. Не смогла! Не получилось забыть тебя. И тоже не смогла спрятать нашу любовь… Муж вскоре все понял, а я не стала увиливать – все рассказала. Через год, когда мы официально развелись, он был для меня уже совсем чужим человеком. Сын Ванечка как раз поступил в институт. Ну, а я уехала в Афганистан. Там, в Кабуле, почти два года работала хирургом. Бывала и в рейдах, в горах. Очень много оперировала. Иногда по 18 часов не отходила от операционного стола. Уставала жутко, но это помогало забыться. Потом еще полгода работала в госпитале Ташкента. Демобилизовалась. Уехала далеко от дома, на Север, в другой город. Сын потом переехал ко мне и сейчас работает в нашей клинике. Ну, а дочь… Дочь – моя вечная боль. Она мне так и не простила отца, не смогла понять, а может, не захотела. Непримиримая! Мы с ней не переписываемся и не звоним друг другу. Все, что я знаю о ней, только от Ванечки. Ну что еще написать? Наконец-то обобщила свою работу в Афгане и защитила кандидатскую диссертацию. Сейчас заведую хирургическим отделением в областной больнице.
Вот ведь как сложилась судьба! Всего-то два месяца, а как резко сломали всю нашу жизнь. И жизнь наших близких. Вернее, не сломали, а круто, очень круто изменили. Как я много думала об этом! Как я ругала себя за слабость – там, в Столице. Лишь позже я поняла, что по-другому быть и не могло, коли МЫ встретились. Всего два месяца вместе… Там ведь была не просто постель, там было нечто большее. Я даже не могу подобрать слово для этого – любовь, страсть? Я часто вспоминаю твои слова. Помнишь, я тебе как-то сказала:
– Саша! Ты меня превратил в жадную и ненасытную самку! Да-да – именно в самку – это меня-то! Ту, про которую все друзья и знакомые говорили, что сердце мне заменяет кусок льда! И я, кстати, так сама считала…
Ты тогда немного помолчал и ответил фразой, которая мне запомнилась навсегда:
– Это не я сделал тебя самкой. Просто мы – мужчина и женщина – случайно совпали физиологически. В нас проснулись какие-то древние инстинкты первобытных предков, которым для продолжения рода требовались не слова, а запахи и еще нечто, что словами не объяснишь. Мы им – этим инстинктам – противиться не можем. Это сильнее нас. Все то, что с нами случилось, – редчайшее совпадение. Это только для нас двоих. Только для тебя и только для меня. Больше такого никогда и ни с кем из нас не повторится. Никогда! Сменяй мы хоть сотню партнеров – такого больше не будет. Нам повезло, что встретились именно мы. Нам повезло, что мы испытали такое. Но мы потом за это будем платить всю жизнь!
И ты был прав, мой любимый. Мы уже поплатились многим, но я так и не знаю, расплатились ли мы до конца?
Ну вот, Сашенька, и все. Написала первый раз ТЕБЕ и будто поговорила с тобой. Как хочется сказать еще о многом – о своей жизни, о мыслях. Я всю ночь просидела за этим письмом, хотелось писать, писать, но получалось как-то не так, наверное, потому, что писать не умею. Верю, что ты обязательно прочтешь это письмо. И еще! Раз уж так сложилось, напиши мне, Саша, я буду ждать. Свой домашний адрес писать не хочу. Не хочу принуждать тебя к каким-то поступкам. Ведь адрес – это безмолвное приглашение, ведь так? Пусть выбор будет за тобой. Каким бы он ни был, я восприму его как нечто неизбежное и не подлежащее критике. Писать же мне надо до востребования, на главпочтамт Столицы так, чтобы к 25 июня письмо было там. Я в этот день обязательно(!) там буду и заберу письмо. Обязательно! Ну вот, Саша, опять я проявила слабость, столь нехарактерную для меня. А может, ты, когда прочтешь это письмо, решишь, что вот, мол, старая дура, все туда же, все про то же! Хотя нет, что это я! Ведь знаю же, что ты меня не забыл… Знаю потому, что тогда была любовь… Как же мне хочется увидеть тебя, Сашенька! Хоть одним глазком посмотреть, хоть издалека… Ну, а главное… главное – вот: Сашенька, родной мой, любимый! Через все эти годы, разделившие нас, посмотри в мое сердце – в нем по-прежнему ТЫ!..»
Вот такое письмо… Прочитав его, я впервые, с ужасом увидел и осознал всю глубину своей ошибки, своей нерешительности тогда, девять лет назад. Только сейчас я понял, ЧТО я потерял, мимо КОГО я прошел. Предо мной, во всей своей ужасающей необратимости, открылась вся горечь потери, открылась бездна отчаяния…
Сказать, что письмо меня потрясло, – это ничего не сказать. За внешне спокойным тоном письма я услышал Ее крик о помощи, мольбу о встрече. Я опять увидел Ее тонкую и любящую душу, спрятанную глубоко-глубоко под личиной холодной и властной женщины. Это письмо не только из прошлого, но и из настоящего. Зовущее куда? В будущее? Или, наоборот, убивающее все то, что еще осталось?
– Место встречи изменить нельзя, – почему-то вспомнил я и грустно усмехнулся этим мыслям и тут же замер, ясно осознав: я могу встретиться с Ангеликой! Я могу сделать то, о чем мечтал все эти годы, – увидеть ее, прикоснуться к ней. Это теперь зависит только от меня, только от меня! День и место встречи известно!
Ну, а какова же будет плата за эту встречу? Чем и как нам придется расплатиться на этот раз, что у нас осталось? А может, мы уже расплатились за прошлое? Вдруг вопреки поговорке мы сможем дважды войти в одну реку? Кто даст ответ? Может, моя маленькая Стася или незнакомый мне Ванечка?
Вспомнив дочь, я снова, как наяву, увидел ее широко открытые, горящие тревогой и страхом глаза, услышал так внезапно прозвучавший в полутьме комнаты вопрос:
– А как же, папа, я потом буду жить без тебя, что потом будет со мной?
Это воспоминание окончательно все смешало в голове: голос взрослой и все еще любящей женщины, голос совсем юной девушки, почти девочки, – моей дочери… Смогу ли я посмотреть в самую глубину своего сердца? Что я там увижу, кого я там увижу?
От этой боли, от этой тоскливой раздвоенности я застонал и откинулся на спинку скамейки… Скамейки? Я огляделся… О как! Каким-то образом я очутился в скверике, что соседствовал с моим домом… Сидящие на другом конце этой обширной скамейки ребята подозрительно на меня покосились:
– Ты че, мужик? Плохо, что ли?
– Нет-нет, все нормально, – прошептал я немеющими губами.
– На, хлебни, а то ишь, побелел весь, – сказал один из них и протянул мне бутылку с чем-то красным. Я, поколебавшись, взял ее, сделал глоток, другой… Что-то невесомое и, кажется, очень крепкое прокатилось по пищеводу, но я не ощутил ни вкуса, ни запаха. Поблагодарив, я отдал бутылку и огляделся. Апрельское солнце припекало совсем по-летнему. Было жарко – почти как тогда… По уже сухим дорожкам скверика вовсю бегала и веселилась шумная малышня. Строгие мамы и бабушки с соседних лавочек бдительно взирали на них. Увидев, что соседи занялись магнитофоном, я поднялся и, едва переставляя ноги, побрел к выходу, а в спину мне во всю свою озорную мощь стеганул хриплый и надрывный баритон Поэта:
Все разбилось, поломалось,
Нам осталось только малость,
Только выстрелить в висок…
Глава 4
