Сергей Алексеев - Удар Молнии
- Ладно, Аллах тебе и свидетель и судья, - ворчливо согласился дед Мазай. - Сделаем так: через три дня ты приедешь ко мне и ответишь на вопросы, которые у меня появятся. А их будет много!.. Через следующие три дня будем говорить уже конкретно - да, нет. И не смей давить на меня, понял?
Он понял совершенно иное, возможно, ждал такой резкости и безапелляционности от генерала, потому что очень легко согласился, как бы передавая инициативу старшему по званию. Но такое впечатление могло быть создано всего лишь искусной актерской игрой...
Еще не проводив гостя, дед Мазай уже стал думать, как "протащить" к себе спасительную сейчас птицу - Сыча...
2
В декабре еще была надежда, что расформированная "Молния" будет воссоздана, пусть под другим названием и при ином ведомстве, что разум и необходимость защиты интересов Отечества, хотя бы в бывших республиках, возьмут верх над горячечной страстью к разрушению, - не тут-то было. Старые "члены Политбюро" унаследовали принципы большевиков разрушать все до основания...
После нового года, когда переформировывали матушку-"Альфу" и потянули в нее некоторых бойцов из "Вымпела" и "Молнии", все стало ясно: на них поставили крест и теперь разбирали по винтикам, как отслужившие агрегаты. Кого-то уже отлавливали и ублажали финансово-коммерческие структуры, кто-то разъехался по родителям, разошелся по семьям, а бывший подполковник Глеб Головеров с компанией таких же холостяков попросту запил. Собирались в непринужденной обстановке однокомнатной головеровской квартиры почти каждый день, иногда с ночевками, если закрывалось метро, и переводили сначала коньяк, потом водку "Распутин", а потом уж что Бог пошлет. Хмель не брал никого, мужики тяжелели, становились угрюмыми и пели такие же угрюмые и раздольные воинские казачьи песни. Веселился один только Саня Грязев, поскольку был великолепный плясун и частушечник. Плясал он в одиночку, до исступления, остальные только смотрели и молча слушали длинные бесконечные куплеты. У него густо потела ранняя лысина, слипались волосы на затылке и, наконец, сценическая улыбка медленно перерождалась в гримасу боли. На этом веселость его заканчивалась, однако он плясал злее, яростнее, пока снизу не начинали стучать чем-то в потолок.
Соседи на первом этаже попались терпеливые и месяца два не вызывали милицию. Но однажды на полуночный шум заявился участковый - юный младший лейтенант с резиновой дубинкой. Сначала проверил паспорт у Головерова - у остальных никаких документов не оказалось, - затем весьма смело, в одиночку, стал делать "личный досмотр" всех присутствующих, то есть обыскивать, ощупывать с головы до ног. Словно заподозрил в пятерке крепких, здоровых мужиков гуляющую банду и искал оружие. Прожженные вояки, обученные всем мыслимым и немыслимым видам рукопашной борьбы, способам выживания в зонах действия любого оружия - до ядерного и вакуумных бомб, оказались совершенно беззащитными и уязвимыми на гражданке. Как потом выяснилось, каждый хотел выкинуть юного храбреца за порог, однако никто не двинулся с места. Участковый куражился над ними не из смелости или глупости, а оттого, что точно знал, кто находится в этой квартире и как будут вести себя уволенные, лишенные цели своего существования псы войны. Он пришел, конечно, навести законный порядок, но попутно хотел унизить их и знал, что останется безнаказанным. И офицеры "Молнии" знали это: выбрось участкового, придет все отделение, с оружием, разгони отделение - примчатся ОМОН, СОБР, дело дойдет до крупной потасовки, до стрельбы...
А они хотели, собираясь вместе, пережить "социальный" шок, как-нибудь вписаться в новую атмосферу пустой, на первый взгляд никчемной жизни. Иногда хорохорились, придумывали способы, как, никому не служа, заработать хорошие деньги, прикидывали, не открыть ли собственное "дело" - какую-нибудь охранную контору, частный сыск, кооперативную "Молнию", на худой случай строительную бригаду, однако при любом раскладе все равно пришлось бы кому-то служить, быть под хозяином. Каждый из них имел по два-три диплома, знал три-четыре языка, но все это оставалось невостребованным, поскольку составляло единую профессию воина и существовало в комплексе.
Квартиру Головерова поставили в милиции на учет как притон пьяниц и дебоширов. Теперь участковый стал приходить каждый вечер, общество "бывших" начало рассасываться. Первым ушел Саня Грязев, глубоко переживавший, что он виновен в случившемся. В последний раз он поплясал на цыпочках, шепотом спел несколько забористых частушек и сообщил, будто договорился с передачей "Играй, гармонь" и его определят в какой-нибудь народный ансамбль в городе Новосибирске. За ним отбыл Слава Шутов, самый талантливый снайпер в мире, обстрелявший в неофициальных встречах всех олимпийских чемпионов. Ему подыскали место начальника тира в спортивном комплексе "Динамо". Бывшему помощнику командира майору Васе Крестинину вдруг предложили работу в "Альфе", причем не на Лубянку позвали, а приехали домой, все честь по чести, так что он даже немного повыпендривался, прежде чем согласиться. Ему полностью оплатили вынужденный "простой" в пять месяцев, и он пустил все деньги на общий стол. Дня три Головеров гулял вдвоем с Тучковым, князем, который тоже ничего, кроме войны, делать не хотел, да и не умел, никому, кроме Отечества, служить не собирался, однако на четвертый явился с княжной Оленькой, ангелоподобным молчаливым созданием лет семнадцати. Князь пить больше не стал и заявил, что ему сороковой год и настала пора жениться. Все его героические именитые предки до этого возраста и думать о женитьбе не смели. Глеб Головеров не вникал в тонкости родовых обычаев Тучковых и выбор сослуживца одобрил, хотя сильно сомневался в родовитости невесты. Кроме основных должностных обязанностей - а их в "Молнии" у Глеба было пять, - он имел одну неофициальную - эксперта по женской части, поскольку имел славу крутого ходока. Княжна Оленька хоть и была хороша собой, но, с точки зрения Глеба, уже сильно испорчена школой, родителями и рано осознанной красотой. Однако по причине того, что Смольного института давно не было, он не стал разочаровывать Князя и отпустил его с миром.
В первые же сутки одиночества Глебу сразу же начала сниться Марита. Проснувшись, он выпил полбутылки водки, окатил голову водой и снова лег. "Наркоза" хватило лишь для того, чтобы разоспаться и потерять контроль над собой. К нему снова явился сон о Марите. Правда, теперь события происходили не в Бендерах, а в каком-то другом городе, не тронутом ни артиллерией, ни пожарами, существовавшем как бы вне времени и географической Привязки. Но те же фруктовые деревья вдоль улиц, каштаны, орехи и шелковицы выше домов, а по фасадам - толстые виноградные лозы. Будто Глеб купил здесь старый деревянный дом, причем сначала рассчитался с хозяином, потом пришел смотреть. Ходил и щупал стены, как щупают печь - теплая ли... Будучи во сне, он знал сюжет и как бы уже готовился к тому, что скоро случится. Если сон приходил легкий, он усилием воли обрывал его, однако теперь не мог сделать этого и пошел в дом. На полу сидели дети Мариты - девять девочек одного возраста, а между ними был открытый люк подпола. Глеб чувствовал, что Марита уже там, и стал спускаться по железным скобам. Под полом оказалась железобетонная камера городской теплосети - вентили, задвижки... Марита что-то прятала под изоляцию труб, и он знал что.
- Я убью тебя, сволочь! - крикнул он. - Ты опять прячешь?!
- Не прячу! - с прибалтийским акцентом воскликнула Марита. - Наверху наши дети, я ищу им воду.
В который раз Глеб вынимал из-под изоляции охотничий карабин "Барс" с ночным прицелом, неестественно маленький, будто игрушечный, однако стреляющий. На прикладе пилочкой для ногтей были сделаны зарубки, которые во сне сосчитать было невозможно. Глеб хватал Мариту за длинные волосы и пытался выволочь наверх, бил ее по лицу, а она становилась дерзкой, бесчувственной и кричала:
- Дай мне воды! Дай чистой воды!
Головеров проснулся от сердцебиения и жажды, напился из-под крана и больше не ложился спать. На его счастье, утром к нему неожиданно заявился Капеллан Алеша Отрубин. За всю его службу он получал десяток прозвищ, но привилось и вросло лишь одно, которое было по нраву самому Алеше. Однажды в Армении, когда погиб Сашка Воронцов, Отрубина захватили на месте "преступления": он читал молитву над мертвым, вытащив его из "мабуты" - брезентового мешка, в котором обычно сбрасывали на парашюте груз. Никто не знал, что Отрубин - верующий, никто никогда не видел, как он молится перед штурмом, причем не за себя - за всех. Это уже когда Алеша стал Капелланом, нет-нет да кто-то и высматривал, как аналитик "Молнии" майор Отрубин, уединившись и расставив три маленьких иконки, тихо читает молитвы и бьет поклоны, ему не мешали, не показывали виду, и один раз, когда Славка Шут сострил по поводу Капеллана и Божьей помощи, сам дед Мазай отозвал его в сторону и сделал строгое внушение.