Андрей Ветер - Я, оперуполномоченный
– Вить, представляешь? Вот подфартило-то. Четыре билета на «Юнону»! Надо кого-то позвать.
– Позови меня с женой, – тут же среагировал Смеляков.
– Держи! – Веселов протянул ему два билета. – А мне надо кого-нибудь из девчонок вызвонить. Кого же?.. – Его лицо сделалось сосредоточенным. – Тут кого ни свистни, на «Юнону» ведь любая помчится. Нужно прикинуть, как этим лучше воспользоваться…
Спектакль был громким в любых смыслах этого слова, посмотреть его мечтали все. Смеляков дозвонился до Веры и сообщил ей о планах на вечер.
– Ты как? Пойдём? – спросил он. – Или у тебя какие-нибудь дела допоздна?
– Ты что, Витя! Да я все дела брошу, раз можно на «Юнону» сходить. Только вот переодеться не успею. Придётся обойтись без вечернего платья.
– Да и я не во фраке…
Весь день прошёл под знаком предвкушения грядущего удовольствия. Веселов со Смеляковым просидели на работе «под завязку» и со службы направились прямо в театр. До «Ленкома» было ещё далеко, а на улице уже то и дело слышался вопрос: «Лишнего билетика не найдётся?» Чем ближе к театру, тем чаще звучал вопрос. Перед дверьми колыхалась плотная, подвижная, похожая на живой организм толпа желающих попасть на спектакль. Они кидались на каждого, кто опускал руку в карман за билетом, облепливали со всех сторон, отталкивая друг друга и наперебой тараторили: «Не продадите билетик?» Многие пришли сюда давно и успели продрогнуть на морозе, но продолжали терпеливо ждать. Кутаясь в поднятые воротники, они зорко следили за всеми, кто приближался к театру, надеясь первыми увидеть того, у кого вдруг окажется лишний билет. Страсть москвичей к театру могла сравниться разве что со страстью к футболу.
Сначала Виктор увидел Веру. Она вынырнула из тёмной человеческой массы и помахала рукой.
– Это моя жена, – представил он её Веселову.
– Очень рад, – приветливо улыбнулся Игорь. – Давно ждёте?
– Нет, я всё точно рассчитала. Минут пять назад приехала.
– А вот и она, – обрадовался Веселов, заметив в толпе свою знакомую. – Сейчас я вас познакомлю.
Он исчез на несколько секунд, а вернулся под руку с эффектной крашеной блондинкой. Волосы у неё были причудливо уложены на голове, и она, чтобы не испортить причёску, оставила голову непокрытой.
– Это Натусик, – представил Игорь, и блондинка улыбнулась, показывая крупные ровные зубы.
– Вы все в милиции работаете? – спросила она.
– Все, – кивнула Вера, чтобы не вдаваться в подробности.
– Очень мило! – Блондинка захлопала в ладоши. – Пойдёмте. Заглянем в буфет, выпьем шампанского… А вообще мне уже не терпится попасть в зал…
Спектакль их ошеломил. С самых первых минут на зал опускалось какое-то колдовское облако света и музыки, к которому, несмотря на условность декораций, примешивалось ощущение соприкосновения с далёким прошлым, просочившимся в зал вопреки всем законам природы. В левом углу зала, прямо перед сценой расположились рок-музыканты с электронными инструментами и мощной ударной установкой. Первая же мелодия, с невероятной громкостью обрушившаяся на зрителей, заставила Смелякова вздрогнуть. Звуки пронзили его насквозь, заполнили каждую клетку его существа, вывернули наизнанку и будто смешали со всем тем, что происходило на сцене, превратив его на время спектакля из человека в некую бестелесную субстанцию, сотканную из неуёмных чувств. Иногда ему казалось, что он видел себя со стороны и слышал, как охватившие его переживания пульсировали в пространстве, став частью музыки и частью метавшихся на сцене людей. Виктор наблюдал за собой и поражался, насколько, оказывается, он был подвержен влиянию искусства.
«Я сопереживаю им, – удивлялся он, жадно следя за актёрами, – хотя твёрдо знаю, что всё это не настоящее. И тем не менее они втянули меня в это лицедейство. Сердце моё колотится учащённо, я ловлю каждое их слово. И я боюсь приблизиться к концу. Не хочу, чтобы это прекращалось. Пусть оно продолжается вечность… Чёрт возьми, неужели мы все – дети в душе? Неужели нам мало настоящей жизни? Почему сердце с такой готовностью отдаётся красивой музыке, песням, танцам? Почему позволяет заворожить себя? Может, театр важнее настоящей жизни?»
– Сильно, – сказал он, когда после спектакля зрители вывалили лавиной на улицу, восторженно делясь впечатлениями.
– Я поначалу чуть не умерла, – призналась Вера. – Очень громко. Музыка ударила, как взрыв. У меня все внутренности завибрировали.
– Ленкомовцы всех за пояс заткнули, – задумчиво произнёс Веселов. – Надо же так сделать! Всё тут на месте. Ничего не выбросишь. И музыка, и стихи, и режиссура… Никогда не видел в театре ничего такого, чтоб вот так продирало до глубины души. – Веселов обнял за плечи Натусика. – Как тебе?
– Потрясно.
– Я иду и пытаюсь понять одну вещь, – заговорила Вера. – Ведь Караченцов и Шанина поют очень плохо. Но насколько же всё тонко сделано, что помощь музыкантов совсем незаметна.
– Какая помощь? – не понял Веселов.
– Они же берут на себя особо трудные места. Они подключаются везде, где Караченцов не может взять нужную ноту или где Шанина не справляется. Исключительно тонко построено. Ты вот даже не заметил этого.
– Не заметил, – признался Веселов и посмотрел на свою спутницу. – А ты заметила, Натусик?
Блондинка отрицательно качнула головой, но не проронила ни звука.
Они остановились возле ступеней, ведущих в метро.
– Ну что? Прощаемся? – спросил Веселов.
– Спасибо за билеты! – Виктор пожал ему руку. – А вы разве не на метро?
– Прокатимся на такси. – Веселов обнял свою подругу. – Не хочется после такого душевного подъёма трястись в метро.
– Может, мы тоже? – Виктор посмотрел на Веру. – На машине нам тут рукой подать.
– Давай, – согласилась она, – пусть праздник будет до конца…
Возвратившись домой, они всё ещё продолжали обсуждать «Юнону и Авось».
– А ведь о такой любви никто ещё не рассказывал. – Вера подошла к зеркалу и принялась изучать своё лицо, будто пытаясь обнаружить что-то новое.
– А как же Ромео и Джульетта?
– Там никто никого не ждал в течение сорока лет. Они умерли вместе, – возразила Вера. – А в «Юноне» любовь воплотилась в ожидание. Представь только, какова сила преданности Кончиты, что она продолжала ждать Резанова так долго. Никакой надежды уже не оставалось, а она ждала. Если бы он приехал к ней лет через пятнадцать-двадцать, он был бы уже стариком, а уж через сорок… Неужели она даже не думала об этом?
– Странная штука – любовь…
– Мне сейчас пришла кощунственная мысль: а нужна ли такая любовь людям? – Вера почти испуганно взглянула на мужа. – Витя, зачем такая любовь? Кому она приносит пользу?
– Писателям, – усмехнулся он. – О чём ещё можно так красиво рассказывать в книгах?
– А если серьёзно? Ведь людям лишь мучение достаётся из-за столь сильных чувств.
– Ладно ещё, если речь идёт о настоящих чувствах, – ответил он. – Тут можно понять, ведь чувства сродни болезни, от них так просто не отмахнёшься, не отделаешься в две секунды. А вот если дело просто в примитивной твер-долобости?
– То есть?
– Ну вот обещала она ему ждать, к примеру, и ждёт только потому, что обещала. Слово дала. Понимаешь? Воспитана она так: держать данное слово, даже если в этом нет никакой необходимости. Мораль обязывает. Что, если Кончита элементарно боялась нарушить данное Резанову слово? Набожна была… Мы же не знаем, как оно в действительности было.
– Не знаем, – согласилась Вера, – мы наслаждаемся красивой сказкой. И верим этой сказке. Значит, хотим в душе, чтобы такие чувства были возможны. «Аллилуйя любви!..» Как хорошо они пели!
– Как ты думаешь, почему искусство обладает силой? Почему оно завораживает?
– Потому… – Вера задумалась, – потому что оно говорит искренне. Я имею в виду настоящее искусство, а не примитивные агитки… Впрочем, искусство не бывает ненастоящим. Просто оно разное, многоликое…
– Но ведь не всё оказывает такое сильное воздействие, не каждая книга, не каждый фильм. Те же самые актёры в других ролях могут быть совсем неинтересны. И эта же самая история может быть скучна и бесцветна в другом исполнении… Почему?
– Не знаю. Сколько разных есть формулировок гениальности, только вот ни одна из них не является рецептом. И скольких людей учат в институтах мастерству литератора, режиссёра, актёра, а вот подлинных талантов всё равно получается мало. Я не знаю ответа. Полагаю, что и ни один специалист не даст исчерпывающего ответа. Просто что-то гениально, а что-то заурядно…
Следующее утро показалось Виктору на редкость блёклым. Вчерашний душевный подъём после «Юноны и Авось» ушёл, уступив место внутреннему опустошению. В памяти продолжали плавать тени вчерашних ярких красок, эхом звучали отголоски песен, продолжала манить колдовская атмосфера театра, а за окном гудел Ленинский проспект, окутанный мутью выхлопных газов и мокрой пыли, поднятой из-под колёс мчавшихся автомобилей.
