Чингиз Абдуллаев - Стандарт возмездия
В палате, куда его отвели, лежали четверо больных. Они встретили его достаточно недружелюбно. Комната была небольшая, воздуха не хватало, его кровать была втиснута между двумя другими. Чтобы ее поместить, убрали тумбочки.
С левой стороны, у стенки, лежал язвенник с желтым, злым лицом. Увидев новичка, он отвернулся к стене. С другой стороны лежал почечник. Об этом свидетельствовали большие мешки у него под глазами и страдальческое выражение лица, коим он встретил Кудрявцева. Он был башкир и плохо понимал русский язык, отчего его страдания усиливались.
На противоположной стороне палаты стояли еще две кровати. Эти больные даже не повернули головы, когда вошел новичок. Больных классифицировали не по болезням, иначе пришлось бы открывать для каждого отделение. В тюремной больнице их сортировали по степени тяжести болезни. В палату, куда попал Кудрявцев, отправляли обычно больных, не доставлявших слишком много хлопот своим докторам. Здесь лежали выздоравливающие и хроники.
— Привет честной компании, — громко сказал Кудрявцев, войдя в палату.
Никто не ответил. Вошедшие вместе с Кудрявцевым дежурный офицер и врач показали ему на пустующую койку и удалились.
— Так и будем молчать? — спросил Кудрявцев, когда за ушедшими закрылась дверь.
— А чего языком зря молоть? — спросил язвенник, поворачиваясь к нему. — Ты откуда такой гладкий пришел?
— С воли я, с воли, — улыбнулся Кудрявцев, — скука у вас тут, ребята.
Чего все такие молчаливые?
— Ты лучше нас не трогай, — посоветовал лежавший в противоположном углу, — ишь какой выпендрило явился. Я тебе быстро по стенке размажу.
И добавил неприличное ругательство, коими обычно в изобилии услаждают слух обитатели столь малопривлекательных мест.
— Ты у нас, значит, блатной, — обрадовался Кудрявцев, ну, тогда я тебе, лярва, сейчас скажу.
И выдал в ответ такое сочное ругательство, что обитатели палаты на мгновение замерли. Это был виртуознейший мат с применением различных оборотов и морской терминологии.
— Свой братан, — выдохнул угловой жилец, потрясенный мастерством новичка.
После этого проблем особых не возникало. Вечером Кудрявцев отказался от тюремного ужина, попросив, чтобы ему разрешили посылки из дома. Формально он еще не был заключенным, и следователь, который должен был его завтра допрашивать, согласился, чтобы ему приносили посылки. Да и статья, по которой должны были привлечь Кудрявцева, была не такой, чтобы следователь мог ему отказать. За подстрекательство к убийству много бы все равно не дали, а сами мотивы подстрекательства нужно было еще доказывать.
Если же учесть и то обстоятельство, что Кудрявцев наверняка заплатит судье приличную сумму денег, то следователь прокуратуры уже понимал всю безнадежность данного дела, по которому ему не удастся прижать заключенного и довести дело до конца. Того все равно отпустят из зала суда, преступление не тянет больше чем на несколько лет условного наказания. И это в самом тяжком случае. Поэтому следователь отложил допрос на завтра, а Кудрявцеву разрешил посылки из дома.
На следующий день следователь так же лениво приступил к допросу. Было видно, что он отбывает повинность, как лошадь на арене, лениво и без всякого азарта задавая свои вопросы и занося их в протокол. Кудрявцев вел себя нагло, требовал свидетелей обвинения и под конец допроса настолько обнаглел, что предложил следователю крупную взятку. Тот вспыхнул и злым голосом процедил:
— А за это тебе еще один срок дать могут. И гораздо больший.
— Ты меня не пугай, — усмехнулся Кудрявцев, — свидетелей равно нет. И ты никому не расскажешь. Тебе же самому хуже Дулет скажут — значит, дал повод к подобному предложению. А ты лучше подумай, что я тебе говорю. Я ведь все равно выйду на свободу. Лучше бы ты получил эти деньги. Двадцать тысяч долларов можешь получить. Или двадцать пять? Какая сумма тебя больше устраивает?
— Прекрати паясничать, — твердо сказал следователь. — Ты же знаешь, что на тебе висит. Ты офицера ФСБ убить хотел. Того самого офицера, который тебе жизнь спас. Ты не человек, Кудрявцев, ты настоящий ублюдок. И я доведу это дело до конца, хотя бы из принципа.
В ответ Кудрявцев просто пожал плечами. С типами, подобными этому следователю, договориться было невозможно, это он знал хорошо. Почти сразу после такого обмена любезностями приехал его адвокат Генрих Яковлевич Бронштейн, один из самых известных адвокатов Москвы. Он потребовал объяснений у следователя, почему тот начал допрос, не дожидаясь адвоката заключенного.
— Это произвол, — хорошо поставленным мягким голосом говорил Бронштейн, — вы за него ответите.
Следователь, молодой парень лет двадцати восьми, краснел, отворачивался, но в конце концов не выдержал.
— Во-первых, вам было назначено на одиннадцать, а вы приехали в половине первого, — сказал он, глядя в глаза адвокату, — во-вторых, ваш клиент только что предлагал мне взятку. Если вы будете шуметь, я запротоколирую его предложение и расскажу об этом прокурору.
— Молодой человек, — удивленно поднял руки Бронштейн, — вы далеко пойдете. Если, конечно, сумеете удержаться в органах прокуратуры. Нельзя делать голословных обвинений, не подкрепленных свидетельскими показаниями. У вас есть свидетели вашего громкого заявления? Вполне возможно, что вы испытываете личную неприязнь к моему клиенту, и я буду вынужден просить прокурора заменить вас на другого, менее предвзятого следователя.
Молодой человек, поняв, что столкнулся с «акулой» уголовного крючкотворства, покраснел, но промолчал. А умиротворенный адвокат начал читать протокол допроса.
После допроса у Романа Кудрявцева поднялось настроение, и так был уверен в том, что его ненадолго задержат в этой больнице. Адвокат твердо пообещал, что не доведет дело до суда развалив его на стадии предварительного следствия.
В палату Кудрявцев вернулся уже в гораздо более приятном настроении.
Одного из больных, вечно ноющего башкира-почечника, убрали и вместо него прислали какого-то молодого краснолицего парня с открытым славянским лицом и короткой спортивной стрижкой — За что загремел? — весело спросил у него Кудрявцев.
— Бабу обидел, — пожал плечами парень.
— Изнасиловал, что ли? — насторожился Кудрявцев. В тюрьме был свой строгий кодекс чести. Насильников здесь не любили, их «опускали», насилуя всей камерой, справедливо считая, что настоящий мужчина не может сесть в тюрьму за изнасилование. Но самая страшная расправа ждала насильников и убийц детей. Этих не прощал никто. Заключенные могли простить любое убийство, любой грабеж, любые дикие и разнузданные действия по отношению к жертвам преступлений, но в отношении насильников детей кара была самой страшной.
Такого зверя не просто убивали, его рвали на куски, насиловали, резали, мучили. Самой легкой смертью считалось повешение. Его вешали на обрывках собственных брюк. Но насильники детей такой легкой смертью не умирали. Однако ответ нового соседа вполне успокоил Кудрявцева.
— Да нет, — сказал тот, — не изнасиловал, а избил и порезал. Она, сучка, деньги приносить отказывалась своему парню.
— А сюда как попал? — улыбнулся Кудрявцев.
— Да с кишечником что-то не в порядке, — усмехнулся парень, — чего в камере сидеть, скучно там.
— Молодец, — кивнул Роман, — наш человек. С точки зрения тюремной нравственности рэкетирство, сводничество и избиение женщины было для мужчины нормальным и не считалось чем-то особенно предосудительным. Роман Кудрявцев отказался в этот день и от обеда, дождавшись, когда ему привезут обед из дома.
Примерно в четыре часа его снова позвали на допрос. Это его несколько удивило. С чего это следователь стал таким настойчивым, недоуменно подумал он, одеваясь. Но в кабинете, куда его привели, вместо следователя сидел полковник Максимов.
— Опять вы? — поморщился Кудрявцев. — Я еще не успел оформить на вас жалобу. Ваш офицер допустила в отношении меня насильственные действия, я буду жаловаться прокурору.
— Сядь и остынь, — посоветовал Максимов, — и внимательно послушай, что я тебе скажу. Никуда ты жаловаться не будешь, иначе над тобой все заключенные хохотать будут. Баба его оттаскала. Это первое. Но не самое главное. Ты, наверное, уже слышал, что убили Горелого? Если не слышал, то знай. За это время убили и Хромого Шалву. Как видишь, Зардани и те, кто с ним работал, не прощают предательства. Поэтому у меня к тебе предложение. Хотя мне ужасно неприятно видеть твою наглую физиономию. Ты сообщаешь нам, кто именно может стоять за этими убийствами, а мы переводим тебя отсюда. Имена боевиков Горелого нам не нужны. Мы их знаем.
— Вы ошиблись, — равнодушно сказал Кудрявцев, осознавший тем не менее всю степень опасности, угрожавшей лично ему, — я никого не знаю.
