Анне Хольт - Что моё, то моё
Он уже давно выключил телевизор. Ничего, кроме отвращения, не вызывало у него то, как журналисты смаковали кровавые подробности случившейся трагедии. Он передёрнул плечами и начал разбирать документы.
В комнату ворвался Зигмунд Берли.
Ингвар взглянул на него и насупился.
– Это уж слишком, – сказал он сухо и постучал пальцем по столу, кивая головой в сторону двери. – Мы что, совсем забыли о правилах поведения?
– Столкновение! – прокричал Зигмунд Берли. – Лаффен Сёрнес умер, ты об этом, конечно, знаешь. Но тот, другой…
Он перевёл дыхание и опёрся ладонями о колени.
– Водитель другого автомобиля…
– Садись, Зигмунд.
Ингвар указал ему на стул.
– Другой, чёрт меня задери… Карстен Осли!
В голове Ингвара словно случилось короткое замыкание. Воцарилась мёртвая тишина. Он попытался сосредоточиться, но не мог оторвать глаз от груди Зигмунда. Его галстук топорщился, зацепившись за пуговицы на рубашке. Он был ярко-красным, с изображениями птиц. Хвост жёлтого гуся расположился на узле галстука. Ингвар не был уверен, дышит ли он вообще.
– Ты слышал, что я сказал? – требовательно вопросил Зигмунд. – Лаффен врезался в машину Карстена Осли! Если ты прав, значит Эмили…
– Эмили, – повторил Ингвар негромко и откашлялся.
– Карстен Осли находится в критическом состоянии, он тоже может умереть! Как мы теперь найдём Эмили, если ты прав? Если Карстен Осли спрятал её и скоро умрёт?
Ингвар медленно поднялся со стула, опёрся руками о стол. Ему нужно подумать, собраться с мыслями.
– Зигмунд, – сказал он, голос теперь стал громче. – Езжай в больницу. Сделай всё, чтобы он заговорил. Если это возможно.
– Ты что, он же без сознания!
Ингвар выпрямился.
– Я понимаю, – проговорил он задумчиво. – Именно поэтому ты и должен быть там. На случай, если он очнётся.
– А ты что собираешься делать?
– Я еду в Снаубю.
– Но у тебя же нет ничего нового на этого парня, Ингвар! Хотя Карстен Осли и при смерти, ты же не можешь ворваться в его дом без санкции на обыск!
Ингвар надел пиджак и взглянул на часы.
– Клал я на это, – сказал он спокойно. – Сейчас мне до этих формальностей нет никакого дела.
66
Аксель Сайер удивлялся тому, насколько уютно ему было в маленькой комнате, в которой жила Ева. Стены были выкрашены в тёплый жёлтый цвет, и, хотя кровать была металлической, а на постельном белье стояли штампы коммуны, во всём ощущалось присутствие хозяйки. Он узнал некоторые вещи из комнатушки на Брюгата, где она обработала ему йодом раны на голове однажды вечером в 1965-м. Фарфоровый ангел с расправленными крыльями весь побелел, только в некоторых местах остались редкие напоминания о позолоте. Его подарили Еве в день конфирмации. Он вспомнил это, как только провёл пальцем по прохладной фигурке. Пейзаж, на котором был изображён остров Эствогё во время заката, он сам принёс ей. Теперь он висел над кроватью, цвета были не такими яркими, как тогда, когда он высыпал на прилавок перед старьёвщиком пятнадцать крон и унёс картину, упакованную в обёрточную бумагу и обвязанную бечёвкой, с собой.
Ева тоже побледнела.
Но она осталась всё той же его Евой.
Рука стала старой, была искалечена болезнью. Лицо – усталое, сохраняющее на себе выражение постоянного страдания. Тело превратилось в неподвижную оболочку, в которой продолжала существовать женщина, которую Аксель Сайер по-прежнему любил. Он почти ничего не говорил. Еве понадобилось много времени, чтобы рассказать свою историю. Теперь ей нужно было отдохнуть. Аксель молчал и внимательно слушал.
Он чувствовал себя в этой комнате как дома.
– Он очень изменился, – сказала Ева. – Всё пошло наперекосяк. У него не было денег, чтобы продолжить поиски. Если бы он воспользовался последней частью наследства, доставшегося от моей матери, ему просто негде было бы жить. Он потерял надежду. Это его и погубило, Аксель. В последние месяцы он ни разу не пришёл ко мне.
«Всё будет хорошо», – думал Аксель. Он вынул карточки. «Платиновая», – объяснил он. Такие карты выдают только обеспеченным людям. А он такой и есть. Он всё исправит.
Он наконец вернулся, и всё теперь будет хорошо. Но он должен был сделать это раньше.
Да ведь она не просила его! Аксель никак не смог бы вернуться в Норвегию, пока она не захотела бы. Хотя она и в последнем письме не приглашала его, но это была мольба о помощи. Письмо пришло в мае, не в июле, как обычно. Оно было полно отчаяния, и его ответом стало возвращение домой.
Аксель пил сок из высокого стакана. Он чувствовал свежесть, вкус чёрной смородины – вкус Норвегии. Натуральные продукты. Норвежский напиток. Он вытер рот и улыбнулся.
Аксель услышал посторонний звук и обернулся к двери. Тело сковал привычный страх. Он выпустил руку Евы и сам не заметил, как сжал кулаки. Полицейский с влажными глазами, позванивающий ключами, который хотел, чтобы Аксель признался в том, чего не совершал, и который преследовал его в снах, сменил костюм. Может быть, надел не такой старый. Этот человек был в свободной куртке и клетчатых брюках. Но он был полицейским – Аксель это сразу понял. Он отвернулся к окну. Комната Евы была на первом этаже.
– Ева Осли? – спросил мужчина и подошёл ближе.
Ева утвердительно кивнула. Мужчина откашлялся и подошёл ещё ближе к кровати. Аксель почувствовал запах кожи и машинного масла, исходивший от его одежды.
– Сожалею, но мне необходимо сообщить вам о том, что ваш сын попал в серьёзную аварию. Карстен Осли. Он ваш сын, не так ли?
Аксель поднялся и выпрямил спину.
– Карстен Осли – наш сын, – медленно проговорил он. – Евы и мой.
67
Ингер Йоханне бесцельно бродила по улицам. Прохладный ветер кружил между высотными домами в квартале Ибсена. Внезапно она осознала, что идёт в сторону работы. Ей этого совсем не хотелось. И хотя она замёрзла, находиться в помещении она сейчас не могла. Она зашагала быстрее, решив навестить Исака и Кристиане. Они могут сходить на Бюгдой все вместе. Пожалуй, это мысль. После почти четырёх лет совместной заботы о Кристиане она наконец перестала переживать по поводу того, чья очередь ухаживать за ней. Когда тоска по дочери становилась слишком сильной, она просто приходила к Исаку. Он радовался её визитам и всегда был дружелюбен. Ингер Йоханне привыкла к такому распорядку. Но привыкнуть к чему-то и быть этим довольным – разные вещи. Она постоянно ощущала желание взять девочку на руки, крепко обнять её, рассмешить. Бывали времена, когда это желание становилось нестерпимым. В этот раз было именно так. Обычно она спасалась мыслью о том, что Кристиане сейчас хорошо с отцом. Что для девочки отец столь же важен, как и мать. Что так и должно быть.
Что Кристиане не её собственность.
У неё потекли слёзы. Наверное, из-за сильного ветра.
Они придумают что-нибудь интересное, все вместе.
Унни Конгсбаккен была такой сильной, когда пришла в «Гранд кафе», и такой беспомощной, вымотанной, когда уходила. Её младший сын давно умер. Вчера она потеряла мужа. А сегодня рассталась с последним, что у неё было: с историей, которая была известна ей одной, и со своим старшим сыном.
Ингер Йоханне засунула руки в карманы и решила, что поедет к Исаку.
Зазвонил мобильный.
Наверное, из университета. Она не была там со вчерашнего дня. Правда, она звонила утром и сообщила, что работает сегодня дома, но так и не проверила электронную почту. Разговаривать ни с кем не хотелось. Она ощущала настоятельную потребность остаться наедине с правдой об убийстве малышки Хедвиг в 1956-м. Ей нужно было привыкнуть к окончательной уверенности в том, что Аксель Сайер был наказан за вину другого человека. Она не знала, что ей делать. Идти к Альвхильд она тоже не хотела. Телефон лежал в сумке.
Мелодия прекратилась.
Но через какое-то время снова зазвучала.
Она с раздражением начала копаться в сумочке. На дисплее было написано «неизвестный». Она нажала на кнопку соединения.
– Наконец-то, – проговорил Ингвар с облегчением. – Где ты?
Ингер Йоханне оглянулась по сторонам.
– На Розенкранцгате, – ответила она. – А точнее, у площади Хамброс-Пласс. Рядом с Тингхюсе.
– Стой там. Не двигайся. Я буду через три минуты.
– Но…
Он уже положил трубку.
Полицейский выглядел смущённо. Он уставился на листок, который держал в руке, хотя на нём не было написано ничего, что могло бы помочь изменить ситуацию к лучшему. Женщина в постели тихо плакала и не задавала никаких вопросов.
Аксель Сайер должен был вернуться в Норвегию.
Скоро он женится на Еве. Будет скромная церемония без гостей и подарков, если не считать букета от Ингер Йоханне Вик. Но сейчас, стоя в светлой уютной комнате рядом со своей будущей женой, он об этом ещё не знает. И хотя он так никогда и не будет официально оправдан в совершении преступления, из-за которого на девять лет попал в тюрьму, он со временем сможет распрямить спину, зная правду о том, что же случилось на самом деле. Журналист из «Афтенпостен» напишет об этом статью. Она будет балансировать на грани обвинений, которые могли бы быть расценены как клевета, и, хотя имя Гайра Конгсбаккена не будет в ней упомянуто, шестидесятидвухлетний адвокат в скором будущем закроет свою контору на Овре Шлоттсгате. Результатом этой статьи и иска, поданного Ингер Йоханне Вик, станет реабилитация Акселя Сайера стортингом, которую сам Аксель посчитает оправдательным приговором. Он поместит письмо под стекло и повесит над кроватью Евы, где оно и провисит до её смерти через четырнадцать месяцев после свадьбы. Аксель Сайер так никогда и не встретится с человеком, из-за которого ему пришлось вынести столько мучений, но он и не захочет этого.
