Полина Дашкова - Никто не заплачет
Он закутался в плед, свернулся калачиком и тут же провалился в тяжелое забытье. А через двадцать минут входная дверь бесшумно открылась.
Глава 23
Толстый мальчик держал в руках пластиковую бутылку из-под шампуня, наполненную водой.
– Только попробуй брызни! – сурово сказала Соня.
– И что будет? – поинтересовался мальчик. Он был ниже на полголовы и, вероятно, младше на год. Соня окинула его надменным взглядом и тихо произнесла:
– Брызнешь – врежу.
– Да я тебе первый та-ак врежу! В другой двор улетишь! Тощая!
– Что ты сказал?! – Соня грозно насупилась и шагнула к мальчику.
Он тут же окатил ее струёй воды из брызгалки.
– Тощая! Худоба горемычная! Вобла сушеная! Ну, поймай меня! Поймай!
Мальчишка не убегал, просто уворачивался от Сониных рук и опять умудрился облить ее с головы до ног. Но вода в брызгалке на этом кончилась.
– Ну, я тебя отлуплю! Ну, ты у меня дождешься! Жиртрест, пром-сарделька! Соня поймала его за резинку шортов и замахнулась.
Но ударить не могла. Она вообще не умела бить того, кто слабее. А мальчишка, хоть и толстый, был явно слабее.
– Если ты мне штаны порвешь, мать меня целую неделю будет пилить, – мирно сообщил мальчик, – лучше врежь, но штаны не рви.
Соня отпустила резинку шортов.
– Ладно, гуляй. Я сегодня добрая.
– Так не с кем гулять, – мальчишка пожал плечами, – у нас весь двор разъехался. Скукота… Кто в лагерь, кто с родителями на море. Меня скоро к тетке в Пущине отправят. А ты у Салтыковых из сорок седьмой квартиры живешь?
– Да.
– Они тебе кто?
– Вера – подруга моей мамы. Еще с детства, – объяснила Соня.
– А зовут тебя как?
– Соня.
– Меня Вадик. Слушай, хочешь, я тебе мое гнездо покажу?
– Покажи, – кивнула Соня.
– Слабо на тополь залезть?
– Да запросто. – Соня посмотрела на огромный тополь, который рос в глубине двора. – Это у тебя там, что ли, гнездо?
– Ага. У тебя деньги есть?
– Ну, тысячи две. А что?
– Давай сбегаем к ларьку, мороженого купим, на тополь залезем, будем сидеть, есть мороженое и за улицей наблюдать. Знаешь, как классно!
Идея Соне понравилась. У Вадика оказалось полторы тысячи, их хватило только на одну порцию. Быстро взобравшись по толстым сучьям раскидистого тополя, они уселись поудобнее и стали откусывать от сливочного рожка по очрреди. Есть мороженое, сидя на дереве, было действительно классно.
– Хочешь, тайну расскажу? – равнодушным голосом спросил Вадик.
– Расскажи, – кивнула Соня и слизнула с вафельного рожка длинную каплю.
– А с дерева не свалишься? – прищурился Вадик.
– Ты сам смотри не свались!
– Я видел, как вашего Мотьку уводили, – прошептал Вадик, припав к Сониному уху липкими от мороженого губами.
– Что ты там бормочешь? – грозно спросила Соня. – Кто уводил? Когда?
– Когда вы думали, будто он потерялся. – Вадик многозначительно поджал губы. – Я вот здесь, на дереве сидел. За тобой наблюдал. И за улицей. Смотри, отсюда все видно, что за домом делается.
Действительно, с тополя хорошо просматривалась часть улицы, отгороженная от двора старым пятиэтажным домом с аркой.
– Ну вот, – продолжал Вадик. – Ты стала на качелях качаться. А Мотька заигрался с дворнягой. Убежал в арку. Тебе с качелей видно ничего не было. Тут откуда ни возьмись дядька с поводком.! Эй, ну ты мороженое ешь или как? Тает ведь.
– Сам доедай, я не хочу. – Соня отдала Вадику рожок. – Ну, давай дальше, что за дядька?
– Молодой такой, в джинсах. Не бомж, не алкаш. Приличный вполне. А Мотька упирался, идти не хотел. Ох он его тащил, ужас!
– Ну-ка расскажи, как этот дядька выглядел? – шепотом попросила Соня.
– Да обыкновенно, – пожал плечами Вадик, – я же сказал, молодой, в джинсах черных.
– Так чего же ты не зашел сразу, не рассказал? Мы ведь искали его, на весь двор кричали, у всех спрашивали. А потом объявления везде расклеили… Что же ты не зашел? Знал ведь, чья собака! – возбужденно зашептала Соня.
У нее даже дыхание перехватило от возмущения, и говорить она могла только шепотом.
– Ну, я это… – замямлил Вадик, – я думал, может, так и надо? Может, знакомый какой?
– Жалко ему стало! Знакомый! – передразнила Соня. – Собаку украли на твоих глазах! А ты… Раньше сказать не мог?
– Так ведь он вернул потом. Я как раз собирался рассказать. А смотрю, вернул он Мотю. И вообще, мама говорит: не лезь в чужие дела.
– Эх ты, – тяжело вздохнула Соня, – сиди на своем дереве!
Она спустилась чуть ниже, схватилась за толстый сук и, отпустив руки, легко спрыгнула на землю.
– Только не забудь, это тайна! – закричал вслед Вадик. – Я вообще мог тебе ничего не говорить! Соня, не оборачиваясь, побежала к дому. «Может, ему Вера понравилась и он решил таким способом с ней познакомиться? – размышляла она. Но зачем было собаку уводить? Это ведь подло. Наврал, будто нашел случайно, от каких-то кобелей отбил. А я все удивлялась, почему Мотька так его боится?»
Соня впервые за свою десятилетнюю жизнь столкнулась с таким жестоким и наглым взрослым враньем, и ей почему-то было от этого стыдно, словно она подглядела в замочную скважину нечто мерзкое, неприличное.
Вера собирается замуж за него, а он, оказывается, врет! Ведь не выдумал же этот толстый Вадик… Зачем ему такое выдумывать? Надо рассказать Вере. Мама поступила бы именно так. Она бы даже не Вере все рассказала, а спросила бы самого Федора напрямую: «Зачем вы это сделали?» И что получилось бы? Ничего хорошего. Если он действительно разыграл всю эту историю с Мотей, он очень хитрый и жестокий человек. С такими опасно говорить напрямую, с ними надо быть очень осторожным.
А как бы поступил папа? Он не стал бы ничего рассказывать и выяснять. Он просто перестал бы общаться с таким человеком. Папа говорит, подлецу не объяснишь, что он подлец. Если человекам не понимает, что поступает плохо, твои слова его не убедят.
Какой-то папин аспирант воровал чужие идеи, когда папа узнал об этом, был страшно подавлен и возмущен. Мама говорила: скажи ему прямо, что он вор. А папа отвечал – зачем? Мама настаивала: ему должно быть стыдно! А папа сказал: если ему не было стыдно так поступать, значит, ему это чувство вообще не знакомо. Бывает, человек рождается с каким-нибудь физическим уродством, так вот, бессовестность – это тоже вроде врожденного уродства. Это не лечится.
Соня не любила слушать взрослые разговоры, она часто и настырно влезала в них с вопросами, если не понимала чего-то. Родители терпеливо разъясняли. Они не жалели на это сил и времени, особенно если речь шла о важных вещах.
В том давнем споре между мамой и папой про вора-аспиранта она не поняла главного: кто из родителей прав. Когда мама излагала свою позицию, Соне казалось, она права. Когда папа возражал, девочка начинала думать, что прав он. Оба говорили очень убедительно.
Соня внешне была похожа на маму, однако характер у нее получился папин. В ней с самого раннего детства угадывалась папина мягкая сдержанность, замкнутость. Она никогда не была болтушкой, трудно сходилась со сверстниками. В быту она была почти такой же рассеянной и забывчивой, как ее отец, и так же, как он, тонко чувствовала малейший оттенок фальши в людях. Это чутье поражало, а иногда даже пугало родителей.
Когда ей было четыре года, знакомый привел к ним в гости известного кинорежиссера. Режиссер всячески кокетничал с красивым черноглазым ребенком. «Совершенно врубелевский образ, хрупкость модерна начала века…» – говорил он. А уходя, заявил, что хочет снять Соню в кино. Любая другая четырехлетняя девочка отнеслась бы к такому предложению с восторгом. Однако Соня помрачнела и замкнулась.
Режиссер свое обещание выполнил, позвонили с киностудии, за Соней приехал мосфильмовский «рафик».
– Не хочу, – заявила Соня милой девушке, помощнику режиссера, когда та поднялась за ней в квартиру, – никуда не поеду!
– Почему? – удивились родители и девушка. – Это ведь так интересно, сниматься в кино!
– Интересно, – кивнула Соня, – но мне не нравится тот, главный…
Все поняли, что речь идет о режиссере, и опять спросили:
– Почему?
– У него голова пластмассовая! И весь он пластмассовый, ненастоящий, заявила девочка.
Кинорежиссер был действительно человеком фальшивым и манерным. Он любил работать на публику, взрослые относились к этому спокойно и снисходительно, многие вообще не замечали.
Годам к восьми Соня стала догадываться, что фальшь бывает безобидной, когда человек просто хочет нравиться, старается казаться лучше.
– Есть люди, которым очень важно, какое они производят впечатление, объяснял папа, – они постоянно думают об этом и со стороны иногда выглядят смешно. Но смеяться нельзя, даже про себя, таких людей надо жалеть, им очень трудно…
Соня прекрасно понимала, что папа имеет в виду, и училась быть снисходительной к чужим слабостям.
