Леонид Словин - Жалость унижает ментов и бандитов
— Я говорю: «Девок душить! Благодари Аллаха, что я на воле об этом не знал, когда встретились!.. Я бы самого тебя тогда удушил!»
Игумнов помалкивал.
Минутой раньше или позже Муса должен был обратить внимание на пепельницу у него под рукой. Плоская чаша — грубая подделка под хрусталь бросалась в глаза. Игумнов держал в ней скрепки, милицейскую бужетерию.
— У нас бы на Кавказе такого бы давно кончили…
Муса внезапно замолчал — пепельница на столе, наконец, привлекла его внимание.
Поверх скрепок, затупленных лезвий, металлических форменных пуговиц лежали соединенные металлическим кольцом фирменные ключи.
Катала даже подался вперед.
— Можно? — Муса протянул руку к ключам. — Откуда они у тебя, начальник?
— Коллекционирую.
— Нет, серьезно!
Кавказец и не пытался скрыть заинтересованность.
— Приходилось видеть? — Игумнов не спускал с него глаз.
Муса поколебался:
— Они от квартиры Джабарова… — Он перегнулся, полновесный живот атлета налег на край стола.
— Ты знаешь его замки?
— Я сам заказывал. И дверь, и замки.
— Сколько было ключей к замкам помнишь?
— Три пары…
В квитанции заказа, переданной Игумнову Цукановым, тоже значилось: «импортный замок с тремя парами ключей…»
Теперь это было не только предположением.
«Все фирменные ключи на месте…»
Одна пара ключей была у Люськи, вторая — у Романиди. Третьи лежали тут, в пепельнице.
Джабаров и при желании не мог теперь попасть назад в квартиру.
Самым разумным было предположить:
«Кто-то взял фирменные ключи у мафиози, сдал его квартиру и передал ключи квартиранту — Георгию Романиди…»
Сделать это могли только те, кто твердо знал, что хозяину «Аленького цветочка» ключи уже не нужны. Вокруг кафе действовала все та же опасная группа, которая дала о себе знать выстрелом на перроне…
— Этого мужика ты видел? — Игумнов достал из стола фотографию Волока.
Муса узнал его:
— Видел в кафе…
Их прервал зуммер из дежурной части — звонил Картузов.
— Как дела? Все воюешь?
Оба вели себя так, будто не было никакого рапорта Игумнова и все шло заведенными порядком.
Это был знак ему — Игумнову.
Руководство закрывает глаза. Руки для любых проверок у него развязаны. Ответственность за все неприятности, которые могут последовать, с этой минуты ложится на него персонально.
— Про утреннее построение у тебя знают? — Картузов уже заканчивал.
— Все предупреждены.
Делегатов съезда, которые съезжались в Москву в течение несколько дней, провожали по-быстрому.
— Отпусти своих спать по-раньше. И сам отдохни. Это… — Картузов поискал сравнение. — Наша с тобой Ночь перед Рождеством…
СМЕРДОВ— Жди меня тут!
Смердов оставил машину с водителем в переулке, у трамвайных путей, направился к проходной фабрике. Он предпочел во всем разобраться сам лично.
С настоящим Анчиполовским, за которого выдавал себя задержанный, было ясно:
«Постоянный обитатель дурдома в Столбовой. Путь ему на волю заказан…»
Но кто и зачем ловко воспользовался его данными?
Действительно ли телохранители Джабарова, которые были прописаны в доме, предприняли собственное расследование…
Тут было над чем поломать голову.
Заместитель начальника 33-его ни о чем не спросил вахтера, на ходу показал красные корочки удостоверения, прошел во двор.
За проходной его тоже встретило громкое ритмичное уханье производства. Но Смердов не думал о нем.
«Предположим, лже-Анчиполовский действительно узнал про строительный домик от джабаровских телохранителей… Но кому тогда звонил задержанный из дежурки?! Кто вызволил задержанного?!»
Человек, стоявший за спиной лже-Анчиполовского, относился к совершенно иной епархии. Он жил в номенклатурном раю. В том же микрорайоне, что и новый Первый секретарь МГК.
«Этого уголовником никак не назовешь…»
Кукловод этот, узнав, что его человек задержан, немедленно принял меры к тому, чтобы его вытащить из 33-ьего…
Разработка лже-Анчиполовского в камере, которую он, Смердов, организовал двойной тягой — с помощью двух своих помощников, ничего не дала.
Шагая по двору, Смердов неожиданно понял причину неуспеха:
«Да потому, что задержанный — он тоже агент! Профессионал, который владеет теми же приемами разработки. Ему самому приходится заниматься тем же!»
В обход зачерненных графитной пылью зданий Смердов вышел за фабричные корпуса. Он не спрашивал дорогу, Голицын и Волоков объяснили местоположение дома.
Впереди показался серый в сером небе Автозаводской мост и ниже такие же серые провода контактной сети линии железной дороги. Смердову никто не встретился. Несколько работяг о чем-то разговаривали в торце склада у противопожарного щита.
Смердова они пропустили, замолчав.
«Что-то химичат…»
Дом в конце фабричного двора был именно таким, как обрисовал его Голицын — из щербатого, не потерявшего с годами яркости кирпича.
Где-то за стеной, внутри, работало радио.
Передавали материалы съезда. Смердов расслышал:
«Встречают бурными аплодисментами…»
Съезд заканчивался.
Надо было решать — предпринимать ли новую попытку или отказаться…
Времени не оставалось.
Смердов поднялся на второй этаж.
Место это он уже представил себе со слов Голицына: пустая коммунальная кухня на несколько столиков, грубая стандартные дверь напротив…
Смердов постучал.
— Из милиции… — Он отступил, предупрежденный о вздоном нраве хозяина.
— Сейчас… — Голос был женский.
Он слышал, как скрипнули пружины матраса или дивана, кто-то босиком прошлепал к двери. Отбросил крючок.
— Вам кого?
Молодая полуодетая женщина безуспешно поправляла воротник теплого, измочаленного вконец халата. Воротник не хотел опускаться, между пуговок мелькала полная шея, белая тяжелая грудь.
— Все, наверное, насчет Анчиполовского?
Лицо было тоже чистое, большое. Круглые глаза навыкате, по-коровьи вспухшие губы.
От женщины исходили невидимые, но ясно ощутимые токи.
Смердов знал, как себя в этих случаях вести — уверенно положил ей руку на грудь. Женщина словно сразу потеряла силы, попятилась назад, ничего не спрашивая, не отвергая. Колени ее подгибались.
Смердов, стараясь не шуметь, прикрыл за собой дверь.
Комнатка оказалась тесной — две трети занимала широкая двухспальная кровать, сбоку у маленького окна стояли еще овальный стол и сервант.
— Крючок…
Теперь они были сообщниками.
Наброшенный крючок словно замкнул цепь между разноименными полюсами.
Они не разговаривали — перегородки были слишком тонкими.
Смердов вошел рукой в прорезь ее халата.
Высокого напряжения ток, истекая, уже не позволил им разъединиться. Женщина всем телом приникла к нему, так, будто ждала этой минуты всю жизнь.
— О-о…
Уехал Смердов несразу.
Женщина сходила на кухню, заварила кофе.
Смердов выпил — не хотел ее обидеть.
Кофе был слабый, она подала его в преогромных, ядовито-зеленого цвета бокалах, которые перед тем достала из серванта.
У нее оказался на удивление легкий характер.
За кофе он расспросил ее о том, что его на этот момент интересовало. Она доверчиво рассказала обо всем, что знала.
— Вокзальная милиция. Эта всю дорогу сюда ездит!
— Вокзальная?! — Смердов был удивлен.
— Ну! Всем надоели! Напрописывали кавказцев, теперь ищут…
— И как часто?
— В этом месяце раза три были. А сколько повесток прислали — это ведь уму непостижимо… Ты, может случится, позвонишь мне на работу? — спросила без перехода. — В кино сходим.
— Может…
Смердов погладил ее по лицу. У нее была атласная кожа.
Работала она кукольницей. В детской студии.
— А куда их потом девали, повестки?
— А так и лежат! В кухне.
Она принесла несколько штук — выцветших, мумифицированных угроз-приказов:
«Срочно явиться»… «Повторная»… «В случае неявки…»
Некоторые из повесток были датированы еще прошлой осенью.
Голицын оказался прав. Все было связано с прописанными в доме телохранителями Джабарова. Транспортная прокуратура вызывала их в качестве свидетелей. Вокзальная милиция пыталась исполнить постановление о принудительном приводе.
— А что кавказцы?
— Разве будут они тут жить?! Прописались и уехали.
Простились они сердечно.
На обратном пути по фабричному двору Смердов уже забыл о ней.
Прислушиваясь к равномерному оглушительному уханью в цехах, Смердов снова мысленно вернулся к своим делам. От него теперь зависело дать или нет согласие на предстоящую операцию.
