Лео Мале - Французский детектив
— Суд простит мне, — встал Виктор Дельо — если я еще раз вернусь к вопросу о времени, но мне кажется очень важным обратить внимание господ присяжных на то, что если подытожить время, прошедшее с той минуты, когда мадам Вотье в последний раз видела мужа спящим в своей каюте, до того момента, когда стюард Анри Тераль обнаружил его в каюте Джона Белла, мы получим минимум два часа. Два часа — это более чем достаточно, чтобы совершить преступление!
— Что вы имеете в виду, мэтр Дельо? — спросил председатель.
— Я просто напоминаю суду предыдущее заявление, в котором я утверждал, что три человека по крайней мере могли быть заинтересованы в том, чтобы убрать Джона Белла. Из трех предполагаемых преступников Жак Вотье более всего несовместим со злодеянием. Если бы он его совершил, то только, как бы неправдоподобно это ни выглядело, под давлением обстоятельств.
Но у Жака Вотье — этим мы обязаны замечательным принципам, привитым ему Ивоном Роделеком, — была и всегда будет совесть, которая указывает ему верный путь. Именно совесть и заставляет его сейчас брать на себя ответственность за преступление, которого он не совершал. Но есть и другая, более прозаическая причина, свидетельствующая о невиновности подсудимого: даже если допустить, что совесть не удержала Жака Вотье от зла, у него просто не было времени совершить это убийство, потому что настоящий преступник опередил его на эти два роковых часа.
— В самом деле? — спросил генеральный адвокат. — И кто же этот преступник?
— Придет время, и мы это узнаем.
— А до тех пор, — резко вступил председатель Легри, — суд хотел бы услышать от самой мадам Вотье, что она делала после того, как в Гавре ее муж был передан в руки полиции.
— Мы вернулись с матерью в Париж поездом, на вокзале Сен-Лазар расстались, хотя мать хотела, чтобы я жила у нее.
— Создается впечатление, мадам, что вы как будто скрывались в то время, пока шло расследование.
— Ничуть, господин председатель, я трижды являлась к следователю Белену по его повесткам. И только после того, как он сказал, что не будет больше меня допрашивать, я решила избавить себя от навязчивого любопытства прессы.
— Поскольку ваш муж не хотел во время заключения встречаться с вами, сегодня, следовательно, вы впервые оказались вместе?
— Да, — тихо ответила молодая женщина, опустив голову.
— Скажите, — спросил председатель у переводчика, — какова была реакция обвиняемого, когда он узнал, что его жена находится в зале?
— Ни малейшей реакции, господин председатель.
— Задавал ли он вам вопросы или делал ли какие-либо замечания во время показаний мадам Вотье?
— Нет, господин председатель. Он ничего не сказал.
— Такое поведение все же озадачивает, — заключил председатель.
— Но не меня, господин председатель, — сказал Виктор Дельо, вставая. — Думаю, что я нашел ему объяснение, но чтобы быть до конца уверенным, прошу суд разрешить мне воспользоваться присутствием в зале свидетельницы и провести с обвиняемым эксперимент.
Посовещавшись с заседателями, председатель спросил:
— Что вы имеете в виду под «экспериментом», мэтр?
— Просто прикосновение.
— Суд позволяет вам.
— Мадам Вотье, — обратился Виктор Дельо к молодой женщине, — будьте добры, подойдите, пожалуйста, к вашему мужу.
Казалось, Соланж выполнила просьбу адвоката не без некоторого отвращения. Когда она была в нескольких сантиметрах от рук слепоглухонемого, он обратился к переводчику:
— Возьмите, пожалуйста, правую руку обвиняемого, и пусть он ею слегка прикоснется к шелковому шарфу на шее мадам Вотье.
Как только рука коснулась шарфа, подсудимый нервно затрепетал всем телом и издал хриплый крик, пальцы его лихорадочно забегали по фалангам переводчика.
— Наконец-то он заговорил! — торжествующе воскликнул Виктор Дельо.
— Что он говорит? — спросил председатель.
— Он повторяет без конца один и тот же вопрос: «Какого цвета шарф у моей жены?» — ответил переводчик. — Мне ему ответить?
— Постойте! — крикнул Виктор Дельо. — Скажите ему, что шарф — зеленый.
— Но он серый! — удивился генеральный адвокат Бертье.
— Знаю! — рявкнул Виктор Дельо. — Разве один из свидетелей, брат Доминик, уже не объяснил здесь, что реальный цвет совсем не совпадает с тем, каким его воображает себе Жак Вотье? И сам я разве не говорил, что один из цветов спектра сыграл решающую роль в убийстве, в котором несправедливо обвиняют моего клиента? Ложь, на которой я настаиваю, абсолютно необходима. Нужно ему сказать, что шарф, который сейчас на шее у его жены, зеленого цвета.
Переводчик сообщил ответ обвиняемому. Слепоглухонемой вскочил с места и стал огромными руками искать перед собой. Ему удалось уцепиться за шарф, и он стал стягивать его с шеи жены. Несмотря на отчаянные усилия жандармов, он продолжал тащить его к себе. Жена успела только прошептать: «Ты мне делаешь больно, Жак»; лицо ее стало лиловым. Виктор Дельо с переводчиком бросились на помощь жандармам. Потребовались усилия четырех мужчин, чтобы справиться со слепоглухонемым. Со звероподобным застывшим лицом он как мешок рухнул на свое место. Виктор Дельо поддерживал молодую женщину, которая мало-помалу приходила в себя.
— Ничего, ничего, мадам. Простите меня, но это было необходимо.
Когда подсудимый набросился на жену, присутствующие с возгласами ужаса повскакивали со своих мест, а затем в зале разом установилась тишина. Публика пыталась разобраться в случившемся. Даниель закусила губу, чтобы не закричать. Сейчас, когда опасность миновала, девушка снова с тревогой задавалась вопросом: не бывает ли в самом деле этот Вотье временами настоящим зверем? Разве Виктор Дельо не рассказывал ей, что слепоглухонемой и его хотел задушить во время первой встречи в тюремной камере? А эта история с подожженным садовым домиком? А рассказы членов семьи о том, как он еще в детстве бросался наземь с пеной у рта от ярости? Все это было странно. Несмотря ни на что, ей хотелось верить, что она, как и все сейчас, ошибается в характере Жака. Очень скоро она стала даже искать оправдание этой выходке: если уж мысль задушить жену возникла в мозгу несчастного, значит, для этого была какая-то серьезная причина. Этот шарф, цвет которого он себе неправильно представлял, играл, по-видимому, какую-то важную роль в его жизни. От него было много зла, и Виктор Дельо уже разгадал эту тайну. Иначе зачем ему был нужен этот эксперимент?
Тишину нарушил саркастический вопрос генерального адвоката Бертье:
— Защита удовлетворена своим «экспериментом»?
— Вполне удовлетворена, — ответил Виктор Дельо, успевший уже вернуться на свое место.
— Суд ждет от вас, мэтр Дельо, что вы объясните причину и этого эксперимента, и публично заявленной лжи.
— Суд, конечно, будет немного недоволен мной, — ответил, улыбаясь, Виктор Дельо, — но я прошу его потерпеть до завтра. Обязуюсь все разъяснить в своей речи. И кроме того, разве нам не предстоит многое узнать из замечательной обвинительной речи, с которой непременно выступит господин генеральный адвокат?
— Суд благодарит вас, мадам, — сказал председатель. — Можете быть свободны. Слушание дела будет продолжено завтра в час дня. Заседание закрыто.
Надзиратели уже увели подсудимого. Зал пустел. Даниель Жени подошла к Виктору Дельо, спокойно вытиравшему пенсне носовым платком.
— Замечательно, мэтр!
— Что замечательно, внучка?
— Ну, то, как вы заронили у присяжных сомнение в виновности подсудимого.
— Да… это удалось, правда? — сказал старый адвокат со слабой улыбкой. — И потом, это было крайне необходимо: после выступления свидетелей обвинения общее мнение складывалось не в нашу пользу. Вы могли сами судить об этом по реакции зала.
— Но, мэтр, вы уверены, что все это удастся доказать?
— Ах, вот вы о чем! Уж не считаете ли вы меня выжившим из ума?
— Нет, что вы, мэтр! Я уверена, как и вы, что Жак не убивал. Он не мог убить. Он слишком умен для такого идиотского преступления. И потом… под внешностью зверя я чувствую в нем очень доброго человека.
Старый друг смотрел на нее с добродушным любопытством, а она не решалась вслух признаться в своих мыслях: «Жак — добрый зверь. Даже, наверно, в объятиях. «Зверь», который понравился бы многим женщинам. Мне? Не знаю… Такого мужчину надо только время от времени уметь усмирять. Это, должно быть, не так уж трудно. Но вот, однако же, у этой Соланж не очень-то получалось. Разве что когда она была девочкой, а он еще ребенком. А потом, когда она стала женщиной, а он сильным мужчиной? Под влиянием Ивона Роделека она вышла за него замуж из самопожертвования, а не по любви. А этому бедному Жаку нужна была бы такая любовь…»
И вдруг странная, сумасшедшая мысль вспыхнула в возбужденном сознании девушки: в конце концов, что доказывало, что эта не очень хорошая жена не могла быть преступницей? Она вполне могла бы убить этого американца, подстроив дело так, чтобы вся ответственность пала на Жака: это был бы легкий способ избавиться от слепоглухонемого, которого она, возможно, уже не могла выносить. «Нет! Это было бы ужасно! То, что я думаю сейчас, — чудовищно, недостойно меня и этой женщины».
