Зигмунт Милошевский - Доля правды
— Спасибо, — проговорил он и пожал прокурорскую руку. Ладонь старца даже не дрогнула, взгляд стал еще более затуманенным и отсутствующим, с лица исчезла хитроватая улыбка. Шацкий погладил ладонь человека, одного из немногих в Польше, кто присутствовал при исполнении смертной казни. Он должен прийти сюда еще раз и спросить, что Шотт тогда чувствовал. Верит ли в такое наказание? Верит ли в преступления, которых нельзя простить?
Выходя, он коснулся рукой старой прокурорской униформы.
— Прекрасную мантию унаследуешь, — заметил он Соберай.
— Она ее не получит, — прошептал старик. Шацкий скорее догадался, что он сказал, нежели услышал.
— Почему? — спросил он, подходя к кровати. Стоя в дверях и теряя терпение, Соберай красноречиво вращала глазами.
— Потому что она не понимает.
— Чего не понимает?
Старый прокурор сделал знак рукой, и молодой склонился над ним, почти приложив ухо к губам умирающего.
— Она слишком добра. Не понимает, что все вокруг лгут.
7Припарковались возле Опатовских ворот. Сандомежская Высшая духовная семинария находилась прямо напротив, среди барочных строений монастырского ансамбля, в прошлом занимаемого бенедиктинками. Вот, к сожалению, и все, что Шацкий знал об этом месте. Он так и не удосужился наведаться сюда, хотя ему неоднократно рекомендовали в обязательном порядке посетить костел Святого Михаила. Видимо, потому, что не любил барокко, или потому, что расположенный вне старых крепостных стен, да еще на шумной улице, костел казался ему малопривлекательным.
Возле монастырских ворот он заприметил Вильчура. Рядом стоял красавчик-блондин — вылитый молодой Пол Ньюман с рюкзаком на плече. Шацкий вздрогнул: блондин кого-то ему напоминал. Не только актера — кого-то из близко знакомых.
— Прокурор Теодор Шацкий, — представил его Вильчур, едва они с Соберай перебежали дорогу.
Блондин ослепительно улыбнулся и врезал Шацкому под дых. Точно тараном. Прокурор скорчился и грохнулся на землю, как мешок с картошкой. Стоя на коленях, почти касаясь носом тротуара, он судорожно силился заглотнуть воздух, но тот увязал меж зубов и дальше не проходил. В глазах запрыгали черно-красные пятна. Он панически боялся потерять сознание, хотя вместе с тем жаждал этого — чтобы не ощущать разливающуюся по всему телу тошнотворную боль.
Блондин присел на корточки рядом.
— Заруби себе на носу, — обронил он чуть слышно на ухо прокурору, — у меня и вторая рука имеется, а у моего старшего и крепче сколоченного братишки еще две руки, и обычно мы страсть как не любим, когда наша сестричка плачет. Понял?
Шацкому удалось заглотнуть малость воздуха, ровно столько, чтоб не потерять сознания. Он взглянул на блондина и, оторвав от тротуара ладонь, прямо у него под носом выставил средний палец. Блондин рассмеялся и, схватив его за руку, поставил на ноги.
— Марек Дыбус, очень приятно познакомиться, — промолвил он с обезоруживающей чистосердечностью. — Прошу прощения за происшедшее, я как-то неудачно споткнулся.
Прокурор кивнул. Вильчур и Соберай стояли неподалеку с каменными лицами, из чего можно было заключить, что они с трудом сдерживают смех. Все без лишних слов пошли за Дыбусом, а тот повел их к зданию, стоящему чуть на отшибе, рядом со стеной, отделяющей территорию семинарии от уходящей круто вниз — к базару и Висле — Завихойской улице. Четырехэтажное здание украшали стилизованные под барокко щипцы, без них оно бы выглядело современной постройкой.
— Дом возвели в конце двадцатых, для духовной семинарии, — пояснил Дыбус. — Назарет называется. Но пока в этом здании дольше сидели миряне. В войну здесь находился гестаповский застенок, позднее — министерство госбезопасности, милиция и прокуратура. Тут допрашивали Сойду, вам что-нибудь говорит эта фамилия?
— Говорит.
— Только в девяностые годы здание отдали епархии. Теперь здесь общежитие для семинаристов и квартиры для преподавателей.
— И зачем мы туда идем? — спросил Шацкий, следуя за проводником внутрь и спускаясь по лестнице в подвал.
— В сей обители семинаристов находятся врата ада. Когда ее строили, случайно наткнулись на средневековые туннели, и какой-то молодец вместо того, чтобы просто забетонировать вход, вставил дверь. Держите. — Дыбус вытащил из рюкзака и дал каждому из них по налобному фонарику.
Фонарики давали неожиданно яркий, белый свет. Дыбус выглядел в нем как видавший виды спелеолог, Вильчур — как упырь, а Соберай — как детсадовская малявка на новогоднем празднике. Сам же Шацкий, судя по выражению лиц, с каким они на него поглядывали, мог лишь догадываться, что бывалому спелеологу не годится и в подметки.
Выложенный красным кирпичом подземный коридор никак не выглядел старым, на земле валялись запыленные стеклянные банки. Они прошли несколько метров, свернули один раз, потом другой, по деревянным ступенькам, которые тоже вряд ли помнили набеги монголов, спустились чуть ниже, и Дыбус открыл следующую дверь, которая вела в небольшое помещение. Арочный свод, высота как в квартирах блочных домов, площадь десять — двенадцать квадратных метров.
— Отлично, а теперь несколько слов пояснения, — начал их проводник, перемещая ремешок фонарика, чтобы не светить им в глаза. — Мы находимся на глубине семи метров под землей, почти точно под улицей Жеромского. По эту сторону — Опатовские ворота и Старый город, по ту — Висла. Тетя Бася говорила, что кто-то на туристической трассе слышал странные звуки, но дело в том, что эта трасса отрезана от других подземных помещений. Услышать что-либо оттуда можно, но без кирки туда не попадешь, все либо засыпано, либо залито.
— Залито?
— Но не водой. Не вникая в подробности, скажу вкратце, о чем речь. Сандомеж стоит на лёссе, лёсс сам по себе хорош. С одной стороны — твердый и пластичный, на нем можно строить здания практически без фундаментов, а с другой — в нем можно прокладывать туннели даже ногтями, не заботясь об опорах. С тех пор как тут возникло поселение, наши предки рыли под домами подвалы. Неглубокие — под картошку, чуть глубже — для драгоценностей, а самые глубокие — для убежищ. Как кроты изрыли всю возвышенность, коридоры в несколько ярусов тянулись на десятки километров. Время от времени что-то осыпалось, но для города, возведенного на швейцарском сыре, не так уж страшно. Однако лёсс может быть и плох. Под воздействием влажности он проседает. И вот в шестидесятые годы Сандомеж стал проваливаться, будто на зыбучих песках стоял. Почему? Цивилизация. В городе проложили канализацию, канализация начала протекать и размывать почву. Катастрофа. Ясно?
— Ясно и даже очень интересно, но время…
— Еще минутку. Привезли сюда спецов из Горно-металлургической академии и шахтеров из Бытома. Шахтеры разобрали Старый город, пробурили скважины, составили план подземелий и под зданиями и улицами залили их смесью лёсса и жидкого стекла, которая, когда застывает, образует нечто вроде пемзы — легкую и прочную конструкцию. А потом старую часть города отстроили заново.
— Только выселенную интеллигенцию оставили в блочных домах, а сюда вселили партийцев из народа, — заскрипел Вильчур. — И теперь Старый город выглядит как трущобы, куда ни глянь — всюду бродяги и грязные окна.
— Что правда, то правда, но к нашим делам это особого отношения не имеет, тем не менее благодарим за ваше замечание, — любезно заметил Дыбус. Шацкому приглянулся этот парень с ясным, живым умом. Только подумать, он мог бы войти в такую симпатичную семейку. Вспомнилось медовое тело Клары, и его кольнуло сожаление. Авось не все потеряно.
— Часть оставшихся подвалов отдали для туристического маршрута, прочие отрезали от города, но они остались. Ими, говоря откровенно, никто, по сути, не занимался. И только мы, — тут прозвучали нотки гордости, — начали их исследовать. И оказалось, что после того, как часть туннелей под Старым городом залили, здесь уцелел целый лабиринт. Без преувеличения. Мы весь год почти ежедневно сидели в этих подземельях, а описали не более двадцати процентов коридоров. Идемте за мной, гуськом.
За помещением с арочным сводом открылся низенький проход, напоминающий выработанный в сухой буроватой породе штрек. Шацкий коснулся стены — на ощупь она напоминала песчаник, достаточно было поскрести ногтем, чтоб посыпались желтые песчинки.
Дошли до развилки.
— А теперь внимание, два слова о безопасности. Во-первых, командую здесь я, и мне безразличны ваши титулы и звания. — Он взглянул на Вильчура, который держался довольно скованно, видимо, страдал от клаустрофобии. — Во-вторых, если мы по каким-либо причинам разделимся, то на каждом перекрестке или на каждой развилке на высоте метра высечена стрелка, она указывает путь на выход возле семинарии. Но поскольку стрелки обозначены только на исследованной нами территории, разделяться не будем. В-третьих, избегайте мокрых мест с капающей или льющейся водой. Это означает, что лёсс там нестабилен и вас может засыпать. Ясно? Если ясно — пошли.
