Дороти Сэйерс - Медовый месяц
— Нет, — уверенно сказал он. — Скорее всего, нет. Хотя я чувствую, что тоже выпил лишнее. Немного, но все-таки. Нет. Это пьянящее чувство благородного поступка. А может, это деревенский воздух или что-то вроде этого?
— Немного голова кружится, но, в общем и целом, прекрасно.
— Да, действительно. — Он размотал шарф, снял часы, положил все это на спинку кресла и нерешительно направился к кушетке. — Действительно, как после шампанского. Почти, как влюбленность. Но ведь этого не может быть, правда?
Улыбаясь, она повернулась к нему. Он посмотрел на ее запрокинутое лицо и поцеловал.
— Ну что ты! Конечно, нет! — Он нежно провел по ее плечу, его рука скользнула немного ниже. Харриет шутливо запротестовала и, сжав руку в ладонях, прижалась к ней щекой.
— Думаю, что нет. Потому что мы ведь, в конце концов, уже женаты. Или еще нет? Невозможно быть женатым и влюбленным одновременно. Во всяком случае, в одного и того же человека. Так не бывает.
— Абсолютно исключено.
— Жаль. Потому что сегодня вечером я чувствую себя молодым и глупым. Нежным и вьющимся, как очень молодой горошек. И ужасно романтичным.
— Это, милорд, совершенно недопустимо для джентльмена в вашем состоянии.
— Состояние моей души просто ужасающее. Я хочу, чтобы играли скрипки, чтобы звучала нежная музыка, и осветитель тихо зажег звезды и луну…
— И чтобы певцы хорошо знали свои партии!
— Черт возьми, почему нет! И у меня будет моя нежная музыка! Отпусти мои руки, девушка! Посмотрим, что нам может предложить Би-Би-Си.
Она разжала руки. И теперь ее взгляд провожал его.
— Подожди немного, Питер. Нет, не оборачивайся.
— Почему? — он послушно замер. — Мое несчастное лицо уже начинает действовать тебе на нервы?
— Нет, я просто любовалась твоей спиной. В этом романтическом полумраке у тебя потрясающий силуэт. Глаз не оторвать!
— Правда? Жаль, что я не вижу. Но обязательно скажу своему портному. Он всегда дает мне понять, что это он «делает» мне спину.
— А он не «делает» тебе твои прекрасные уши, кончик носа и затылок?
— Это уж слишком для моей жалкой внешности, Я сейчас начну мурлыкать от удовольствия. Ты ведь могла бы выбрать более впечатляющий набор из носа ушей, затылка и прочего. Знаешь, очень трудно выражать признательность затылком.
— Вот именно. Обожаю блеск неразделенной любви. Вот, скажу я себе, вот его чудесный затылок. И что бы я ни сказала, что бы ни сделала, ничто не сможет его смягчить.
— Я в этом не уверен. Однако постараюсь жить в соответствии с твоими пожеланиями. Моя искренняя и трепетная любовь цепями сковала сердце, но кости пока еще мне подчиняются. Хотя сейчас бессмертные кости подчиняются умирающей плоти и гибнущей душе. Черт возьми, зачем я сюда шел?
— Нежная музыка.
— Ах да, конечно. Итак, мои маленькие менестрели из Портленда! Играйте, юноши, увенчанные миртовыми венками, пойте, гибкие и нежные девы!
— «Х-р-р!» — ответил приемник, — «…перины нужно взбивать очень тщательно, прилагая максимум усилий…»
— Помогите!
— Этого, — Питер быстро выключил приемник, — вполне достаточно.
— У этого человека грязные мысли.
— Омерзительные. Напишу в дирекцию радиовещания ругательное письмо. Это просто неслыханно. В тот момент, когда юноша исполнен чистейшими, священнейшими чувствами, когда он чувствует себя как Галахад, Александр и Кларк Гейбл, вместе взятые, когда он, так сказать, руками разгоняет облака, и душа его уносится в сияющую высь…
— Дорогой! Ты уверен, что это не шерри?
— Шерри! — его возвышенное чувство рассыпалось дождем искр. — «Леди, под юной благословенной луной, я клянусь…» — Он замолчал, вглядываясь в полумрак. — Послушай, но они зажгли луну не с той стороны!
— Какая недопустимая оплошность со стороны осветителя!
— Опять пьян, опять пьян… Возможно, ты права насчет шерри… Будь проклята эта луна, она лжет. У меня есть другая луна! — он обернул носовым платком абажур лампы и поставил ее на стол позади Харриет. Ярко-красный цвет ее платья в лучах мягкого света заиграл, как утренняя заря. — Так лучше. Начнем сначала. Миледи, под юной благословенной луной я клянусь, под серебристыми листьями сакуры я клянусь… обратите внимание на сакуру, — он театральным жестом указал на кактус, — специально выписали из Японии ради такого случая. Причем по безумно дорогой цене…
Слабый отзвук голосов долетал до дрожащей Агги Твиттертон, которая забилась в уголок комнаты наверху. Она попыталась убежать по задней лестнице. Внизу стояла миссис Руддл и в чем-то пыталась убедить Бантера. Он, видимо, был на кухне, потому что его голоса мисс Твиттертон не слышала. На полпути она замерла и прислушалась. Мисс Твиттертон старалась не дышать, каждую минуту она могла себя выдать, и тогда…
Бантер тихо вышел из кухни, и она услышала его громкий и сердитый голос где-то прямо под собой:
— Мне больше нечего вам сказать, миссис Руддл. Спокойной ночи.
Задняя дверь громко хлопнула, слышно было, как Бантер задвигает засов. Теперь не оставалось никаких шансов выйти незамеченной. В следующий момент она опять услышала его шаги. Бантер поднимался по лестнице. Мисс Твиттертон бросилась в спальню Харриет. Шаги приближались. Вот они стихли на лестничной площадке, вот они слышны уже у двери! Мисс Твиттертон бросилась дальше и вдруг с ужасом обнаружила, что попала в спальню милорда. Пахло ромом и духами Харриет. В соседней комнате перевернули поленья в камине, опустили шторы, налили в кувшин свежей воды. Дверная ручка начала опускаться, и задыхающаяся мисс Твиттертон выскочила на темную лестницу.
«…Ромео был зеленый глупец, и все его яблони давали зеленые плоды. Сядь здесь, Аголиба, ты будешь королевой. Голова твоя увенчана венком из виноградных листьев, а в руках у тебя будет скипетр из цветов. Дай мне свой плащ, я буду твоим королем и всей его ратью. Скажи мне приветственную речь, молю тебя, дрожа от нетерпенья. Мой белоснежные кони горячи и быстры… Простите, это из другой оперы… Говори, моя королева, говори своим серебристым голоском: «Я королева Аголиба…»
Она засмеялась и поцеловала его.
— Питер, ты сломаешь кресло. Ты сошел с ума.
— Дорогая, лучше бы я сошел с ума, — он отбросил плащ и наклонился к ней. — Всякий раз, когда я хочу быть серьезным, выгляжу полным дураком. Просто напасть какая-то, — его голос дрожал, то ли смеха, то ли от страсти. — Только подумай! Не смейся! Отлично воспитанный, прекрасно образованный, вполне обеспеченный англичанин сорока пяти в крахмальной рубашке и очках падает на колени перед женой — перед своей собственной женой, что особенно смешно — и говорит ей… и говорит…
— Скажи мне, Питер.
— Не могу. Я не смею.
Она взяла его лицо в свои ладони и посмотрела ему в глаза. То, что она там увидела, заставило кровь бешено стучать в висках.
— Мой дорогой, не нужно… не нужно ничего говорить… Я боюсь быть такой счастливой.
— Это совсем не страшно, — быстро сказал он, смелея от ее страха.
— Питер…
Он расстроенно покачал головой.
— Где я могу найти слова? Их все уже забрали поэты, мне нечего сказать, и ничего я уже не могу сделать…
— Ты впервые объяснил мне, что они значат на самом деле.
Он отказывался верить своим ушам.
— Неужели мне это удалось?
— О, Питер… — она во что бы то ни стало хотела заставить его поверить, потому что это для него значило так много. — Всю свою жизнь я блуждала в потемках. А потом я нашла тебя… и я счастлива.
— И чем кончаются все самые великие строки? Я тебя люблю. И я наконец с тобой. Я вернулся домой.
В комнате стадо тихо, и мисс Твиттертон решила, что Бантер уже ушел. Она тихо кралась вниз, ступенька за ступенькой, боясь, что кто-то может ее услышать. Рядом с собой она обнаружила дверь и тихонько ее открыла. В комнате было темно, но она вовсе не а пустой. В дальнем углу в круге света, как на картине замерли две фигуры. Женщина в платье огненного цвета обнимала склоненные плечи мужчины. Ее тонкие пальцы перебирали его золотистые волосы.
Они сидели так неподвижно, что даже огромный рубин на ее левой руке не мерцал, а горел ровным тусклым светом.
Мисс Твиттертон окаменела, не осмеливаясь шагнуть ни вперед, ни назад.
— Мой любимый, — прозвучал еле слышный шепот, — Сердце мое. Моя единственная любовь. Мой милый муж. — Она, видимо, сильнее прижала его к себе, потому что рубин вдруг ярко вспыхнул. — Ты мой, ты, наконец, мой. Только мой.
И другой голос подхватил эту восторженную нежность:
— Твой. Только твой. Такой, какой я есть: со всеми своими глупостями и ошибками. Твой полностью и навсегда. Пока у этого слабого, ненадежного тела есть руки, чтобы тебя обнимать, и губы, чтобы повторять: «Я тебя люблю!»…
