Татьяна Степанова - Яд-шоколад
— О чем? — Ребенок за столом потянулся за шоколадными конфетами и сграбастал целую пригоршню из коробки, отправил в рот, начал жевать, сладко чавкая.
— Ты ведь знала Диму?
— Диму?
— Жениха Мальвины.
— Не говори о нем.
— Почему?
— Он ее бросил. Назвал ненормальной и еще назвал свиньей . Он думал, я не слышу. А я все слышала, — Ласточка хихикнула. — Я пряталась. До свадьбы оставалось два дня. Мы так ждали, мечтали, думали, как оно все будет и какое платье красивое, белое, как роза.
— Кто мы?
— Я и Мальвина. А он сказал, что она сумасшедшая. Что с сумасшедшей свиньей нельзя жить даже ради ее денег. Он бросил ее. И ты не говори здесь о нем.
— Почему? — спросила Катя.
— Потому что онуслышит, — прошептала Ласточка, — тс-с-с-с! Он все слышит.
— Кто он?
— Андерсен.
— Ну все, все, хватит, это надо прекратить! — не своим голосом выкрикнула Вера Сергеевна. — Я не могу… вы же видите, она тоже не может… Оставьте ее в покое, пожалуйста, пейте чай, ешьте конфеты. Это ее успокоит. Пожалуйста, ешьте конфеты…
Катя смотрела на конфету в своих пальцах — шоколад начал таять.
— Он его все равно убьет, — сказала Ласточка. — Как и тебя, как и всех.
— Расскажи мне о нем, все, что знаешь, расскажи мне об Андерсене, — Катя чувствовала, как дрожь… Нет, нельзя поддаваться, надо взять себя в руки. — Он сейчас тут, в доме?
— Да, — шепотом ответила Ласточка. — Я слышу его.
— Он внизу? — спросила Катя.
Ласточка насторожилась. Она прислушивалась. Лицо ее… нет, лицо Мальвины, странным образом изменившееся, покрылось мелкими бисеринками пота.
— Он внизу? — повторила Катя. — Это ведь дядя Рома, да? Роман Ильич? Это он подарил Мальвине книгу? Он во дворе, в холле?
— Он внизу, на дне, — прошептал ребенок. — Ой, он поднимается… я слышу… ой, живот болит…
— Ласточка!
— Он здесь, не отдавайте меня ему! ОН меня убье-е-е-т-т-т!!!!
Ласточка дико завизжала, выскочила из-за стола, ринулась к двери. Но путь ей преградил Роман Ильич Шадрин.
Он просто появился. Катя не слышала ни шагов его, ни шума на лестнице. Он просто возник в дверном проеме — массивный, темный.
Катя тоже вскочила с кресла. Отшвырнула конфету, сунула руку в карман:
— Роман Шадрин, лицом к стене, руки за голову, не двигаться, иначе стреляю на поражение!
— Маленькая сучонк-к-ка проболталас-с-с-сь… сто-о-о-й, ку-да-а-а-а? От меня не уйдеш-ш-ш-шь…
Голос, что раздался в комнате — такой отчетливый, с великолепной дикцией и вместе с тем такой жуткий, исполненный ярости и бешенства…
Голос был мужской.
По тембру не баритон, скорее тенор. Молодой, звучный, юношеский тенор.
Катя глянула на Романа Ильича — тот побледнел, но губы его были плотно сомкнуты. Это говорил не он.
И тут опять раздался пронзительный детский визг.
— А-а-а-а-а! Помогите!!!! Он меня схва-ти-и-ил! Он меня убьет, и-и-и-и-и!
Ласточка… Мальвина… нет, Ласточка — она упала на колени, вытянув вперед руки, словно защищаясь от невидимого врага, но вдруг руки ее обмякли, повисли как плети. Она захрипела, потом застонала.
— Убил… Он убил меня… ой, как же больно… болит…
Она скорчилась, обнимая живот, будто острое лезвие вошло глубоко в нее, пробив внутренности. Внезапно тело ее выгнулось, как в агонии. И она рухнула навзничь.
— Господи, Вера, что ты ей дала? — потрясенно прошептал Роман Ильич.
— Заткнись, мы тут не одни! — прошипела Вера Сергеевна.
— А, девка из полиции… но она ведь уже тоже поела твоих конфет…
Катя ринулась к Ласточке. И тут смысл сказанного дошел до нее.
Но некогда, некогда было разбираться сейчас с этим.
— Вызывайте «Скорую» немедленно! — крикнула она. — Что вы стоите, вызывайте врачей, это же ваша родная дочь!
Они не двигались. Но Катя чувствовала — еще мгновение, и они либо ринутся вон из комнаты, из этого дома, либо набросятся на нее, но… Ласточка, этот ребенок… он умирал прямо у нее на глазах.
Катя нагнулась, пытаясь приподнять Ласточку.
— Мальвина, ты слышишь меня… Ласточка, ты слышишь… все хорошо, я не дам тебе умереть… Вызывайте же «Скорую»! Вы все ответите! Вам все равно это не сойдет с рук… мы все знаем о вас.
— Ничего ты не знаешь обо мне.
Голос, произнесший это, был тот же — мужской, молодой, звучный, с великолепной дикцией, красивый, точно актерский, только сейчас слегка приглушенный.
Ласточка… нет, Мальвина открыла глаза. Лицо ее — оно снова изменилось — сморщилось, а потом разгладилось, словно сошла старая ненужная кожа и в мгновение ока выросла новая.
Это произнесли ее губы, ее язык.
Рука мертвой хваткой с чудовищной неженской силой вцепилась в Катино горло.
— Он здесь! Он опять здесь, этот дьявол! — закричала Вера Сергеевна. — Феликс, Феликс, ничего не действует! Она жива и ОН, Андерсен, здесь!
Андерсен поднялся на ноги. Он поднял Катю вслед за собой, словно она не весила ничего. Катя подумала: сейчас сломает мне гортань… и шею…
Но он лишь крепче стиснул кулак и отшвырнул начавшую терять сознание Катю прочь, как ненужную пока вещь.
— А, старая сука тоже тут, — произнес он. — Что ты мне дала? Что ты ейдала? Хотела отравить? Ты хотела ее отравить???!
— Не приближайся ко мне! Не смей! — Вера Сергеевна отпрянула в угол.
— Ядом в конфетах ее накормила? Хотела отнять ее у меня? Хотела забрать у меня мою радость, мою царевну, мою великую любовь?!
— Не подходи ко мне, ты чудовище!
— Ты хотела убить мою любимую? Мою Мальвину, моего мотылька? — ОН… Андерсен — третья тайная личность Мальвины — ревел как раненый зверь. И голос его был уже не звучен, не красив, не ошеломляющ, даже не страшен в обычном смысле этого слова.
Голос был жуток.
Такими голосами говорят мертвецы.
Или живые — те, кто потрошат… режут, кромсают живых на куски, упиваясь их муками и кровью.
В два прыжка «он» пересек будуар, пинком ноги опрокинул стол, полный посуды и сладостей, за которым хоронилась Вера Сергеевна, и схватил ее.
— Помогите! Феликс, сынок!
Феликс, оттолкнув застывшего в ступоре перепуганного Романа Ильича, ворвался в комнату с пистолетом в руках.
— Отпусти мать! — закричал он. — Не смей трогать мать!
— Надо было вас первых прикончить, все дражайшее семейство, освободиться, — руки Андерсена сомкнулись на горле Веры Сергеевны. Та задыхалась — с посиневшим лицом, с почерневшими губами, а он прикрывался ею как щитом от направленного на него дула. — Но это бы огорчило безмерно ее, мою любовь, мою радость… Хотели разлучить нас, хотели избавиться от меня? По-вашему, я не достоин ее, не обладаю, чем должен?! У меня нет того, что есть у других? Я обделен плотью, и поэтому я ущербный?? Я бы все равно провел с ней тысячи наших ночей, тысячи раз взял бы ее, так, что она сладко кричала бы в моих объятьях. Я не ущербный, слышите вы? Те, прочие грязные суки, они бы рассказали вам, как я брал их там, как играл в людей с ними! Они хотели меня! Они так кричали, когда я делал это… Но я люблю только ее, я ее раб, я ее господин, она моя навсегда. Никто, слышите вы, слышишь ты, я знаю, ты все пыталась, даже яду дала, — он повернул к себе почерневшее от удушья лицо Веры Сергеевны, — никто никогда нас не разлучит!
Все, что произошло дальше, случилось почти одновременно.
Вой полицейской сирены, визг тормозов.
Топот на лестнице.
Крик Феликса:
— Отпусти мою мать!!!
Грохот опрокидываемой мебели.
Выстрел!
Андерсен, взревев от боли, — пуля угодила ему в ногу — высадил Верой Сергеевной окно будуара.
Звон стекол, грохот.
Вера Сергеевна с воплем полетела вниз со второго этажа.
В комнату ворвались полицейские, Катя увидела впереди полковника Гущина.
Но Андерсена в этой его страшной ипостаси никто не мог удержать.
Выстрел! Феликс выстрелил в сестру снова и раздробил ей бедро, но Андерсена рана не остановила. Он бросился на Феликса.
— Ще-н-о-о-ок, попла-тиш-ш-ш-шься у меня! Глаза вы-рву-у-у!
Он ударил Феликса в лицо скрюченными, точно когти, пальцами и одновременно рванул его руку с пистолетом, ломая кисть.
А-а-а-а-а!
Феликс с чудовищной силой был отброшен в сторону полицейских. Катя сжалась в своем углу — у Андерсена в руках был теперь пистолет.
Полковник Гущин, оперативники — они все слышали голос Андерсена.
— Вы не возьмете меня. Не разделите нас. Она моя навсегда. Я выбрал ее. Я люблю ее! Я беру ее сейчас на ваших глазах! Акт любви!
Андерсен приставил пистолет к груди Мальвины.
— Не недо, стой, прошу тебя, Мальвина, не позволяй ему себя убить, скажи ему, что ты хочешь жить! — закричала Катя.
Выстрел!
Она… он… они рухнули на пол в брызгах крови.
