Елена Сулима - Московские эбани
- Та-ак, - начала Надежда свою работу, - вот тут, в холе, у вас была перегородка - чиркаю красным карандашом.
Виктория с удивлением уставилась в план на её планшете: - Так у вас был план? Почему же мне его не нашли?
- Потому что меня присылать надо. - Коротко ответила ей Надежда. И продолжила: - Та-ак! А это что ещё такое? Проем дверей расширили?!
- Но это же не я. Это те, кто снимал раньше.
- А меня это не интересует. Чиркаю красным карандашом.
- А что это значит, что вы чиркаете?
- А то. Если на плане красные линии - придут пожарники, они вам обязательно что-нибудь запретят, потом санэпидемстанция... Так что приготовьтесь взяточки давать. - Сложила она губки трубочкой.
- Господи! - взмолилась Виктория. - А как мне избежать таких знакомств.
- Для этого надо чтобы красных линий на плане не было.
- Так не чиркайте же их! Ведь этот расширенный проем и эта фанерная перегородка - чушь какая-то. Ерунда!
- А вот как придут к вам пожарники, так узнаете, какая ерунда.
Они застыли на мгновение, глядя в глаза друг другу:
- Надежда, за что вы так?
- А не за что. Я свой рабочий долг исполняю, но в принципе могу вам помочь.
- Как?
- Убрать свои красные линии. Но это будет стоить денег.
- Сколько?
Надежда поджала нижнюю губу, и её выражение лица стало откровенно жестоким: - Сто пятьдесят.
Виктория вздохнула.
- Долларов!
Виктория сразу поняла, что не рублей, но эта мадам вела, казалось ей, слишком вызывающе, поэтому Виктория изобразила крайнее удивление.
- Ну... хорошо. Сто двадцать!
- Надежда! Вы режете меня без ножа! Я всего лишь бедный художник!
Наглая взяточница ещё немного подумала и выставила сто долларов плюс картина, как окончательную цену.
- Но у меня нет с собою таких денег!
- Ничего, принесете, потом. - Капризный тон её голоса резал и резал слух Виктории: Я вам дам свой телефон, ваш у меня есть. Звоните, когда решитесь и попробуйте успеть в течение недели, тогда я вам выдам все справки на следующей.
Виктория рассталась с ней и, испытывая стыд, словно не Надежда требовала у неё взятку, а она, что-то стащила у нее, подошла к своей машине и поехала к Вере.
- Как жить дальше? Как жить-то? - с этими словами она зашла к своей подруге.
- А поехали в Бразилию. Говорят, там наших эмигрантов принимают. Нигде уже не принимают, а там можно. И отличная квартира с двумя спальнями на берегу залива стоит двадцать тысяч долларов.
- Слушай, ты можешь себе представить, что ещё лет сорок проживешь? Ровно столько же, сколько в сознательном состоянии уже прожила?
- Не пойму, к чему ты клонишь?
- А я не могу понять, что ты подразумеваешь под словом "жить"? А делать мы в этой Бразилии будем? Торговать в лавке? Полы мыть?
- Но ты же художник. Ты же себе везде занятие найдешь.
- Занятие-то я себе везде найду... - печально усмехнулась Виктория.
На следующий день, она узнала, что их фирма должна молокозаводу несколько тысяч долларов.
Якобу пришлось рассказать, как заказанные им на Витюшу бравые ребята перекинулись с рэкетом на него. Как сначала он инсценировал нападение людей в форме на машину, а потом пришлось отдавать остаток, взяв в долг у главного бухгалтера завода, вернее, не отдав во время выручку. Что готов он был все что угодно заплатить, лишь бы эти стражи порядка не пришли сюда и наркотики не подбросили. И долг бы он покрыл потихоньку, так что она не заметила бы, но, увы, заводские не выдержали и позвонили ей.
- Но теперь уж все - перед рэкетом я чист. С ними у меня по нулям. Твердил Якоб. - По нулям.
- Но Якоб! Разве ж это по нулям?! Сначала мы платим заводу за Витюшину глупость из наших же доходов, потом якобы из-за наезда - то есть за твою. Теперь должны снова покрывать твое вранье! Мало того, ну покроем мы этот долг со скрипом, но выходит-то, что делить его придется на двоих. А я разве я виновата?
- Да брось ты! Посчитаем доход к концу года, и я из своей половины, только так, все вычту. Ты, главное, сейчас пойми и подержи. У нашего же бизнеса есть перспектива.
- Ты уверен? - спросила она его, удивляясь тому, как смогла поднять на такое дело это неподъемное существо и верила тому, что он наконец-таки очнулся и обрел вкус к победе.
- Уверен. Я недавно прочитал, что Сорос начинал с того же. Он развозил молоко по магазинам на окраине Парижа. И в первый год у него было только четыре магазина. Чем мы хуже Сороса? У нас магазинов гораздо больше!
- Мы?! Но мы же не в Париже!
Виктория пришла домой, посчитала, что осталось из того, что она привезла. Мечта купить себе квартиру, сыну увеличить жилплощадь таяла. А если ещё вдруг ей удастся добиться мастерской!..
Да... Вера права, я всегда найду себе занятие, но непонятно зачем? вздохнула Виктория. Что-то надломилось в её душе.
ГЛАВА 34.
- Ты больше не будешь возить деньги на завод. Ни малые, ни большие. Стараясь быть твердой, говорила Виктория Якобу.
- А кто повезет? Ты должна сидеть на телефоне... да и вообще.
- Ты не повезешь. - Упрямо давила голосом Виктория. - Надоело.
- Пашка что ли? Да он пьян, небось.
- Да хоть и Павел. Он утра был трезв. Павел! - Окликнула она сторожа, - У тебя есть права?
- Ну? - Паша замаячил на пороге.
- Я напишу тебе доверенность, поедешь на моей машине.
Ехать надо срочно, иначе завод не отгрузит продукцию.
- А как меня на вашей машине такого небритого остановят?
- Побрейся.
- Побриться-то я побреюсь, да одежда для такой машины не та.
- Какая ещё одежда. Мой сын одет не лучше тебя, он вообще черти во что одевается! Да и жара сейчас. Что тебе нужно? Футболка у тебя как всех.
- А вдруг по роже определят, что машина не моя?
- Так я же дам тебе доверенность
- Доверенность... Все равно решат, что я машину украл, остальные документы проверят - в обезьянник посадят. У меня же прописки нет... поворчал Павел, но покорился.
Утром следующего дня - снова "бабах!". Она узнала, что он не привез всех денег на завод. Сумму эквивалентную всего-то триста долларам остались должны. Павел утверждал, что именно столько от него потребовали в качестве штрафа, увидев незаверенную у нотариуса доверенность. Сумма была столь немыслимая, а взгляд Павла столь наивен, что она и Якоб поверили, в то, что Павел безнадежный идиот.
Когда же к концу недели Павел появился в новых дорогих ботинках оставлявших после дождя отпечатки слова "Cretino", они поняли, что "Кретино" - это они.
Виктория почувствовала такую прозрачную пустоту в душе, что больше не могла тратить ни сил, ни эмоций на свой бизнес. С этого дня все, что она ни делала в офисе, - все было машинально, как отбывание повинны, да и только.
Марианна, жена компьютерщика неистовствовала. После её очередного романа с восемнадцатилетним Романом, её пятидесятилетний муж проснулся и не обнаружил компьютера. И все-таки не понимала, почему это вдруг он стал сетовать на её любовников и развращенность. Что плохого в том, что она, прожив с ним двадцать лет, до сих пор поддерживает свою чувственность на высоте, что до сих пор её любят, в неё влюбляются даже такие юные типы как Роман, и не важно, что Роман-наркоман. Гордиться такою женою надо! Ведь главное в жизни - это любовь! При этом слово "любовь" она произносила на выдохе, складывая морщинистой попочкой пухлые губы. "Разве я виновата в том, что не умею, - тут снова губы её округлялись, и выдохом тихо звучало: - не любить?"
Муж компьютерщик косился на неё как на сумасшедшую, и курил, одну за другой, папиросы марки "Беломорканал". В глубине души Марианна была уверенна, что невозможно не изменять бывшему инженеру-физику, да если он ещё старше жены почти на десять лет. Да ещё все время работает и работает, а ей чем заниматься? Ему же дела нет до её врожденной чувственности! До её красоты! До её душевной возвышенности! Он - сухарь! Он просто муж! Он сам всегда смотрел сквозь пальцы на её романы! А она... она только и создана для любви.
И все-таки ответное на исчезновение компьютера пьянство мужа, его порывы: то повеситься, то выгнать её из дома к любовникам навсегда, то развестись - напугали её. Она задумалась. Любовников было много, тем более в последние годы они менялись с особой скоростью, но реально переехать, оказалось, не к кому.
Она ушла от бредящего от горе мужа, теперь не могущего сдать вовремя свою работу и зловещим голосом предрекающего им голодную смерть. Ушла в свою комнату и села за телефон. Позвонила сразу вспомнившемуся, наиболее приличному за последние годы типу, который был чувственен не в меру, краснел перед мужем, всегда приходил с цветами... - Коленьке.
Коленька не слышал её голоса года три. Она всего лишь хотела спросить, как у него дела, как сложилась жизнь, но он коротко ответил, что женат. Что у него ребенок, и просит её больше ему не звонить, чтобы не тревожить его жену, которую он очень любит.
- Любишь?! - взвилась и бросила трубку Марианна, искренне не представлявшая, как можно любить какую-либо женщину после нее.
